В 2010 г. Центр исследования общих проблем современного Востока (далее - ЦИОПСВ), созданный в Институте востоковедения РАН годом ранее, приступил к осуществлению исследовательского проекта по безопасности. В первую очередь была подготовлена детальная концепция проекта, в соответствии с которой процесс его реализации предполагалось сделать двухэтапным. Первым этапом должен был стать компактный выездной междисциплинарный семинар "Безопасность как ценность и норма: опыт разных эпох и культур", вторым - подготовка и проведение в ИВ РАН международной конференции "Безопасность на Западе, на Востоке и в России: представления и концепции". На завершающей стадии каждого этапа планировалась публикация материалов семинара и конференции.

В ходе первого этапа предстояло решить две основные задачи. Во-первых, "обкатать" в форме докладов с последующим подробным обсуждением каждого ряд исследовательских сюжетов. Во-вторых, еще раз обсудить концепцию, чтобы принять ее окончательный вариант, который и должен был стать организующей основой конференции. Она была подвергнута обстоятельному обсуждению с участниками семинара, состоявшегося в ноябре 2011 г. в г. Суздале, доработана и положена в основу информационного письма о планируемой конференции. Ниже приводится текст его концептуальной части.

«Большинство современных политиков и экспертов в области политического развития и международных отношений с пиететом относятся к безопасности и как к предмету концептуализации, и как к сфере деятельности. Тем не менее обретя в мировом политическом сознании статус общепризнанной ценности, безопасность осталась полем разногласий, проявляющихся в теоретических подходах к ней и в практической политике. Разногласия вызываются несовпадением интересов политических акторов, но сами несовпадения во многом производны от воздействия уникального исторического опыта, особенного мировидения; ими во многом определяются различия в представлениях о том, какая безопасность нужна той или иной стране, тем или иным людям.

На уровне обыденного сознания представления о безопасности распространены повсеместно. А вот как продукт политического сознания и термин "безопасность", и его концептуальные осмысления впервые появились на Западе. Восток и Россия научились говорить на политическом языке безопасности, пользоваться его идиомами; но вряд ли можно утверждать, что в их исполнении эти идиомы строго аутентичны первоисточнику. Даже в рамках западного мира различия в подходах к безопасности не могут трактоваться только как следствие рационального осознания различий в интересах: действуют и такие "идеальные" факторы, как особенности истории и культуры разных стран, влияющие на политическое сознание. Тем с большей уверенностью можно предположить, что в Восточной Европе и на Балканах, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Иране и Индии, в России и Средней Азии наличествуют, как минимум, весьма значимые оттенки в восприятии безопасности. Они улавливаются местным политическим сознанием, отражаются в официальных концепциях безопасности и в политической практике.

Вопрос о содержании представлений о безопасности на Востоке и в России - в их сравнении с такими представлениями на Западе и об их воздействии на политическую мысль еще не становился в России предметом специального исследования. Намечаемая конференция может дать на него ответ, пусть даже по преимуществу предварительный. Мы надеемся, что совместная работа историков, филологов, политологов и культурологов внесет вклад в выявление и понима-

ние факторов, обусловливающих различия в политической теории и особенно в политической практике Запада, Востока и России».

Секции конференции и направления их работы задумывались в соответствии с вышеизложенной концепцией. Они должны были обеспечить взамен жонглирования псевдонаучными геополитическим конструкциями "встречу" инновационных для исследований безопасности филологических и историко-культурных подходов с привычными политологическими подходами. Участники секции "Безопасность в языках и культурах Запада, Востока и России" должны были сосредоточиться на этимологии лексемы "безопасность" в разных языках, на исходных "земных" и на более "возвышенных" вплоть до теоретических значениях передаваемого этой лексемой понятия, на его культурно и исторически обусловленных коннотациях. Вторая секция "Восприятие безопасности на Западе, на Востоке и в России" резервировалась для тех, кому было бы интересно взглянуть на безопасность как на двоичную структуру представлений: т.е. посмотреть на нее одновременно как на ценность и норму, как на наличное состояние и желаемую цель, как на дарованное благо и законное право, как на существующую данность и достигаемый результат. Исследовательские направления третьей секции "Приоритеты безопасности на Западе, на Востоке и в России" были представлены в виде цепочки экзистенциальных акцентов-отождествлений: безопасность=физическое выживание; безопасность=стабильность условий жизнедеятельности; безопасность=защищенное человеческое достоинство; безопасность=гарантированная приватность жизни; безопасность=полнота и воспроизводство идентичности. Четвертая секция "Дилеммы безопасности" ориентировала ее участников на исследование потенциальных и реальных напряжений и конфликтов между различными аспектами безопасности. Такими, например, аспектами, как охрана природной среды, с одной стороны, и ресурсные требования экономического роста, необходимого для роста благосостояния, с другой; свобода личности versus целостное воспроизводство общности; идентичность меньшинств versus идентичность большинства; суверенитет государства versus глобальная безопасность и т.д. И только тематический репертуар пятой секция был определен вполне традиционным образом как серия case studies; в концепции не предлагалось раскрытия содержания последней секции, поскольку оно достаточно полно выразилось в ее названии: "Безопасность на Западе, на Востоке и в России: политика, концепции, ситуации".

В январе 2012 г. был создан оргкомитет конференции в составе семи человек: Н.М. Жукова, С.А. Панарин, Ф.А. Попов и Т.Н. Устинова (ЦИОПСВ), А.А. Петрова (Отдел истории и культуры Древнего Востока), Д.И. Полывянный и И.А. Буданова (Ивановский гос. ун-т - партнер ИВ РАН по проведению конференции). В работе конференции в той или иной форме участвовали 49 человек: 39 сделали устные доклады, десять - прислали тексты.

По составу конференция была международной, так как 16 участников представляли зарубежные университеты и институты. Трое из них были из Казахстана, двое - из Кыргызстана, двое - с Украины, двое - из Италии и по одному из Турции, Египта, Судана, Ирана, Индии, Канады и Бразилии. 12 человек приехали или прислали доклады из Санкт-Петербурга, Иванова, Ярославля, Ростова, Нижнего Новгорода, Тюмени, Абакана, Барнаула и Улан-Удэ. Что касается участников-москвичей, то 10 из них являются сотрудниками ИВ РАН, остальные работают в столичных вузах и академических институтах.

Особо отмечу, что половина участников конференции, выступавших на ней, молодые ученые в возрасте до 35 лет. Немало молодых лиц можно было увидеть и среди тех, кто не выступал, но внимательно слушал доклады и задавал вопросы.

Спонсорскую поддержку конференции оказали немецкий Фонд им. Фридриха Эберта и российское информационное агентство "Инфорос".

Конференция открылась 15 октября 2012 г. в ИВ РАН. С приветственным словом выступил директор института чл.-корр. РАН В.В. Наумкин. На пленарном заседании было заслушано пять докладов.

Как уже отмечалось, концепцией конференции было предусмотрено пять секций. Чтобы не разбиваться на слишком маленькие коллективы, первые четыре секции были сдвоены, так что участники конференции разделились для секционной работы не на пять, а на три группы. Первую группу составили авторы докладов, соответствовавших проблематике первой и второй секций. Во вторую группу вошли те, чьи сообщения тяготели к исследовательским направлениям третьей и четвертой секций. И только третья группа, собравшая самых многочисленных (как и ожидалось) исследователей конкретных концепций и ситуаций безопасности, по составу

полностью совпала со списком заявителей, изначально планировавших для себя работу в пятой секции.

Излагать содержание 40 докладов, в массе своей весьма содержательных, - дело малополезное. Целесообразным представляется иной вариант обзора текстов конференции, состоящий из двух частей. Одна часть - это перечень заголовков статей, подготовленных на основе докладов и поступивших к ответственным редакторам предполагаемой публикации материалов конференции. В него включены только те статьи, что были получены к моменту написания данного обзора. Смысл в том, чтобы привести полностью список статейных заголовков, двойной: во-первых, названия этих текстов, взятые в совокупности, отчетливо показывают проблемно-тематическое поле конференции. Во-вторых, нельзя исключить, что некоторые из названий заинтересуют отдельных читателей журнала "Восток" и они захотят приобрести книгу после ее выхода из печати. На этот случай приводим электронный адрес одного из редакторов (sergpanar@mail.ru).

В перечне названия расположены по алфавиту авторов с указанием научного или образовательного учреждения, в котором тот или иной автор числится, а также порядкового номера секции, на которой он сделал доклад. При этом, учитывая решение будущего издателя публиковать английские тексты без перевода на русский, их заголовки даются в оригинале.

Contessi, Nicola (McGill University - 5). Multilateral Security Institutions in Central Asia: Same Threats, Different Norms.

Erdem, Cagri (Dogus University, Istanbul - 4). Russia vs. the West: Challenging Perspectives on Security and Environment in the Arctic.

Gliiger, Frederick Brum V. (The Royal Holloway University of London - 2) From Pole to Pole, as Gide and Protector: The Case of the Inter-American Treaty of Reciprocal Assistance (INTRA) in the Internalization of the US Security Doctrines.

Indeo, Fabio (University of Camerino - 5). Convergence or Alienation of EU and US Security Interests in Central Asia?

Khalafalla, Nayla Mohamed el Hassan (Sudan Academy for Administrative Sciences - 4). Environment Protection versus Economic Development: The Case of Food Security.

Khanna, Jatinder (Independent researcher - 4). Non-traditional Security Dilemmas of Contemporary Siberia.

Lorusso, Marilisa (Genoa University - plenary session). The Paradoxes of Collective Security and Its Values.

Salah El Din, Aida Mohamed Yehia (British University in Egypt - 4). Personal Security as a Missed Factor and a Desired Goal Post Arab Spring: Case Study of Egypt.

Габер E.B. (Одесский нац. ун-т - 1). Трансформация политической культуры Турецкой Республики и эволюция понятия "безопасность" в турецком языке.

Есимова А.Б. (Южно-Казахстанский гос. пед. ин-т - 1). Концепт "(без)опасность" в пословицах и поговорках: репрезентация в кочевой и оседлой культурах.

Иманалиев УК. (Ин-т истории и культурного наследия НАН Кыргызской Республики 4). Проблемы обеспечения национальной безопасности в контексте демократизации (на примере Кыргызстана).

Краснобаева Н.Л. (Восточно-Казахстанский гос. тех. ун-т - 4). Молодежь Казахстана: некоторые тенденции формирования религиозной идентичности как потенциальная угроза национальной безопасности.

Толстокорова А.В. (Межд. организация "Школа равных возможностей", Киев 4). От Третьего Рима к третьему миру: трудовая миграция как угроза человеческой безопасности в Украине.

Урманбетова Ж.К. (Кыргызско-Турецкий ун-т "Манас" - 5). Безопасность в Кыргызстане.

Бочкарёва И.Б. (Алтайский гос. ун-т - 2). Представления о безопасности российских студентов (по материалам опросов в университетах Сибири и Дальнего Востока).

Буданова И.А. (ИвГУ - 5). Европейская стратегия безопасности: подход постнационального актора.

Ващенко А.В. (МГУ - 2). Проблема безопасности и способы ее решения в традиционных культурах родового строя (на примере индейцев Северной Америки).

Девятков А.В. (Тюменский гос. ун-т - пленарное заседание). Секьютеризация/десекьютеризация в современных общественно-политических процессах.

Дегтярева Л.М. (Ростовский юридич. ин-т МВД России - 1). Движение семантики лексемы Sicherheit в немецком языке.

Замятин Д.Н. (Российский НИИ культурного и природного наследия - пленарное заседание). Пространство и (без)опасность: онтологические модели воображения.

Кабанов Ю.А. (ИвГУ - 5). Современная архитектура европейской безопасности: на пути к единству и неделимости.

Кива А.В. (ИВ РАН - пленарное заседание). Что угрожает национальной безопасности России?

Колганова Г.Ю., Петрова А.А. (ИВ РАН - 2). Представления о безопасности на Древнем Востоке (на примере Египта и Ассирии): "теория" и "практика".

Костюхин А.А. (Инфорос - 5). Взаимоотношения стран НАТО с государствами Центральной Азии и их влияние на военную безопасность России.

Крупянко М.И. (ИВ РАН - 2). Восприятие личной безопасности японцами.

Лузянин С.Г. (ИДВ РАН - 5). Безопасность Восточной Азии: институциональное и страновое измерение.

Макаров В.А. (Российская нац. б-ка - 2). Безопасность и образ мира: сравнительный анализ концепций "безопасности" на Дальнем Востоке в прессе Великобритании и России (1898-1901).

Мелкумян Е.С. (РГГУ - 5). Совет сотрудничества арабских государств Залива: концептуальные основы обеспечения безопасности.

Пахомова М.А. (ИВ РАН - 5). Геостратегические интересы КНР на арабском Востоке в контексте стратегии национальной безопасности Китая и событий "арабской весны".

Петрова Е.Г. (МГУ - 5). Природно-техногенные катастрофы как угроза безопасности (на примере Японии и России).

Полывянный Д.И. (ИвГУ пленарное заседание). Постфактический мир и международная безопасность в начале XXI в.

Попадейкина М.В. (РУДН - 5). Международно-правовые аспекты развития института ответственности в сфере обеспечения жизнедеятельности (на примере катастрофы в Бхопале).

Попов ФА. (ИВ РАН - 4). Право на сецессию: условие безопасности или угроза безопасности?

Родионов В.А. (Бурятский гос. ун-т - 2, 5). Современная Монголия: представления о национальной безопасности в контексте отношений с Россией.

Рыжов И.В., Белащенко Д.А. (Нижегородский гос. ун-т 4). Влияние борьбы за водные ресурсы на состояние региональной безопасности на Ближнем Востоке.

Савин Л.В. (МГУ - пленарное заседание). Различие подходов и казус ложных стратегий в международных отношениях.

Самрина Е.В. (Хакасский НИИ языка, лит-ры и истории - 3). Экологическая безопасность как залог стабильности жизнедеятельности традиционной культуры (на примере Хакасско-Минусинского края).

Семенова Н.К. (ИВ РАН 5). Энергетическая безопасность: нетрадиционный фактор угроз на пространстве ШОС.

Степанова Н.С. (ИТАР-ТАСС 2). Партизанское мышление и конфуцианство как основы концепции безопасности КНДР.

Тимофеева У.М. (ИвГУ - 5). Сотрудничество НАТО и ОДКБ по афганскому вопросу: возможные направления и формат взаимодействия.

Тутнова Т.А. (ИВ РАН - 3, 5). Ракетно-космическая деятельность как фактор обеспечения национальной безопасности КНР.

Вторую часть обзора составят резюме пяти статей, по мнению автора обзора, наиболее ярко отражающих то новое, что конференция внесла в изучение безопасности. В перечне эти тексты фигурируют под номерами 17, 23, 9, 7 и 15.

Профессор кафедры сравнительного изучения национальных литератур и культур МГУ А.В. Ващенко полемически утверждает в своей статье, что главная цель стратегии безопасности для современного человечества объективно оказывается такой же, какой она была для родоплеменных обществ Северной Америки: элементарное выживание. Главное же отличие в мере следования данной цели. Ирокезы и делавары, дакота и кри, мускоги и черноногие, кайова и навахо - эти и другие индейские племена выработали целую систему представлений, мифов, табу, обрядов, обычаев, институтов и даже фигур речи, направленных на достижение цели выживания. Современное человечество, по образному выражению автора, живет "без опаски в окружении бездн опасности", слабо реагируя на предостережения, посылаемые ему научным сознанием, и

вовсе игнорируя опыт выживания, накопленный традиционными обществами. Между тем опыт этот содержит немало ценного, заключающегося не столько в конкретных практиках, сколько в организующем практики отношении к миру природы и к человеку в ней. Сказанное справедливо и применительно к тем составляющим культур североамериканских индейцев, которые могут быть квалифицированы как основные аспекты стратегии обеспечения безопасности. А.В. Ващенко выделяет шесть таких аспектов.

Это, во-первых, поддержание экономической стабильности на относительно низком ресурсозатратном уровне. Стабильность именно на таком уровне достигалась различными мерами как практического, так и символического характера: от контроля над способами охоты с помощью специальной "племенной полиции" до пищевых табу и ритуалов "примирения" с убитым зверем, отпускания его души обратно в среду обитания.

Во-вторых, это различные способы предвосхищения внешней опасности и противостояния ей такие, как образование племенных союзов, осмыслявшихся и легализовавшихся в сознании посредством категорий родства.

В-третьих, производные от этих способов попытки создания специальных институтов миротворчества для преодоления межплеменных усобиц. Тут можно вспомнить и "младшего брата войны" - заменявшие военные действия состязания по игре в мяч, и институт ораторского искусства, с помощью которого решались чреватые столкновением вопросы, и пиры, которыми завершались и закреплялись удачные переговоры.

В-четвертых, институты внутрисоциальной регуляции; среди них были и аналоги межплеменных институтов, и такие, действие которых изначально локализовалось границами рода/племени как, скажем, обряд инициации юношей или формирование представления о неразрывной связи с местом обитания как с землей предков.

В-пятых, общепринятые нормы мирного природопользования, установленные между племенами: разделы угодий, обязательная плата охотниками одного племени доли их добычи за проход через владения другого племени и т.п.

В-шестых, комплекс защитных мер, направленных на психофизическое выживание личности. Имеются в виду восстановительная и гармонизирующая магия, шаманское целительство и народная медицина, выработка хронотопа картины мира и прочного мифологического мировосприятия, обеспечивавшего точное самовосприятие индивида в системе бытия, такие средства индивидуальной защиты, как личная песня-талисман и обряд обретения духа-покровителя. Все это воспринималось как сила, способная противостоять самым разным опасностям извне и изнутри, обеспечить не только выживание, но и личное благополучие.

Сотрудники Отдела истории и культуры Древнего Востока ИВ РАН Г.Ю. Колганова и А.А. Петрова сумели в высшей степени корректно, без анахронизмов, рассмотреть сквозь призму категории "безопасность" древневосточные представления о миропорядке и способах его обеспечения. Пройдясь по всем уровням мировосприятия, они делают три принципиально значимых вывода. Первый: ни в древнеегипетском языке, ни в аккадском не было слов, которые можно было бы без натяжки называть точными аналогами лексем, обозначающих безопасность в современных языках. Установка на стабильность и безопасность существования до такой степени пронизывала сознание, что просто не возникло потребности в ее лексическом вычленении из всей суммы представлений о мире. Вывод второй: и в Египте, и в Ассирии безопасность неразрывно связывалась со стабильностью, даже неизменностью идеального мироустройства, включавшего в себя и исторически сложившееся устройство общества. И гарантом его поддержания, возвращения к нему после временных его расстройств выступал верховный правитель, совершавший с этой целью общезначимые ритуалы. Вывод третий: для предотвращения/отражения опасностей, которыми грозили человеку болезни, демоны, змеи, хищники и т.п., широко применялись обереги-амулеты, заклинания и целительно-освятительные ритуалы. В целом ритуально-магические практики всех уровней создавали и у царя, и у простолюдина комфортное психологическое ощущение защищенности. Более того, исходя из проделанного авторами анализа, можно предположить, что это ощущение было едва ли не главным регулятором социального поведения, и в этом отношении древневосточные общества предвосхищают современное security society.

Перенесемся теперь вместе со старшим преподавателем кафедры международных отношений Одесского национального университета Е.В. Габер на современный Ближний Восток. Ее текст представляет собой редкое по своей органичности сочетание политологического анализа содержания понятия "безопасность" во внутриполитическом дискурсе страны и лингвистического анализа эволюции термина "национальная безопасность" в турецком языке с момента про-

возглашения Турецкой Республики до настоящего времени. По мнению автора, на протяжении этого периода концепция и политика безопасности Турции постепенно утрачивали первоначально им свойственное качество травматической гиперсекьюритизации, вызванной так называемым Севрским синдромом¹, сменяясь признаками явной, хотя и частичной, десекьюритизации. Последние стали особенно заметны с приходом к власти Партии справедливости и развития. Однако затем под влиянием неблагоприятных для Турции изменений в ее внешнеполитическом окружении произошел некоторый откат, безопасность государства снова стала теснить другие аспекты безопасности. Тем не менее на языковом уровне окончательный переход от "негативной" семантики безопасности как безопасности перед лицом врага к ее "позитивным" аспектам произошел. Об этом свидетельствует широкое распространение слова güvenlik, означающего состояние отсутствия опасности, чувства спокойствия, уверенности в себе, безопасности, и производного от него понятия milli güvenlik=национальная безопасность. Трудно не согласиться с Габер в том, что «эволюция понятия "национальная безопасность" в турецком языке четко отображает основные этапы формирования национальной культуры безопасности и внешнеполитического мышления, демонстрируя высокую восприимчивость современного турецкого языка к социальным и политическим изменениям в обществе».

В своем тексте профессор Генуэзского университет Марилиза Лоруссо убедительно показала, насколько внутренне противоречив, по своим реальным последствиям неоднозначен процесс секьюритизации, столь характерный для западных обществ со второй половины XX в., а в XXI в. постепенно распространяющийся и на Россию. Лоруссо выделяет пять парадоксов безопасности. Первый из них заключается в том, что меры по предотвращению нетрадиционных угроз национальной безопасности, таких как международный терроризм или доморощенный экстремизм, оборачиваются ограничением прав и свобод, на которых зиждется индивидуальная безопасность. То есть фактически усиление защиты государства как гаранта всеобщей безопасности от внешних угроз приводит к большей или меньшей десекьютеризации личности, а в конечном счете и общества.

Суть второго парадокса такова: чем выше уровень безопасности богатства и престижного потребления одной небольшой части субъектов экономической деятельности тех, кто владеет и управляет банками и финансами, - тем неустойчивее состояние и мировой хозяйственной системы, и национальных экономик, а значит, - безопасность рядовых потребителей. Третий парадокс напрямую связан с актуализацией дихотомии "мы они". В обществах безопасности этот первобытный по своей сути способ восприятия мира по-новому легитимируется верховенством безопасности над другими ценностями: ценность безопасности поддерживает настойчивое стремление большинства "нас" исключить меньшинство "их" из пространства безопасности.

Четвертый парадокс продолжает третий: уплотнение безопасности в одной, меньшей части социального пространства влечет за собой ее разрежение в другой, большей. Тут Лоруссо имеет в виду два процесса, которые наряду с ксенофобией во всей их красе можно наблюдать и в России. Во-первых, поселенческую сегрегацию - обособление, буквальное отгораживание имущественной верхушки от остального населения, во-вторых, приватизацию ею самого процесса обеспечения безопасности (частные охранные агентства, личные мини-армии охранников и т.п.). Оборотная сторона медали - деградация "бедного" пространства, наглядное выражение глубокого неравенства, провоцирующее внутренний раскол общества, рост нестабильности и в перспективе - всеобщую небезопасность.

Наконец, пятый парадокс, определяемый Лоруссо как чрезмерное "вчувствование" угроз, есть результат концентрации общественного сознания на насилии. Это выражается негативным образом в повышенном внимании СМИ и госструктур безопасности к актам насилия, в том числе и в "подверстке" под ярлык тяжкого преступления любых мелких форм насилия, случающихся, например, в ходе семейных конфликтов. Но также и позитивным образом - в пропаганде и возвеличивании насилия карающего, в поэтизации образа сокрушительного "супер-копа"; как следствие, ценность возмездия за преступление ставится выше ценности его предотвращения. Можно добавить, что общество, где безопасность по тем или иным причинам становится сверхценностью, превращается в общество с остро переживаемым ощущением растущего дефицита

¹ Имеется в виду устойчивое сохранение политическим сознанием Турции болезненной памяти о Севрском договоре от 10 августа 1920 г. между разгромленной в Первой мировой войне султанской Турцией и державами-победительницами, в соответствии с которым Турция фактически утрачивала самостоятельность и подвергалась расчленению.

безопасности на всех уровнях ее восприятия; а когда нет ощущения безопасности, это рано или поздно способствует ее реальной утрате.

Доклад доцента кафедры востоковедения Алтайского государственного университета И.Б. Бочкаревой основывается на результатах проведенных ею и Н.А. Цой в 2011-2012 гг. экспресс-опросов 136 студентов гуманитарных специальностей в трех университетах - Алтайском, Иркутском и Дальневосточном федеральном. Приступая к опросам о представлениях, И.Б. Бочкарева руководствовалась некоторыми исходными тезисами, из которых здесь стоит назвать два. Первый: в России, как и везде, представления о безопасности и способах ее достижения формируются под влиянием местной социокультурной среды. Второй: поэтому в них должен быть ощутимо выражен коллективистский компонент - и в виде приоритетного внимания к безопасности общности того или иного уровня, и в акцентуации роли коллектива и государства в деле достижения и поддержания безопасности.

Полученные результаты полностью подтвердили первый тезис, но лишь частично - второй. Оказалось, что для большинства опрошенных студентов безопасность тождественна в первую очередь личной безопасности, а не безопасности государства. И означает она отнюдь не физическое выживание, а экономическое, социальное и культурное благополучие, т.е. наличие всех условий, необходимых для удовлетворения созидательных устремлений человека и его диверсифицированных потребительских запросов. В этом отношении российские студенты не отличаются принципиально от своих сверстников на Западе, да и на модернизированной части Востока.

В то же время в их ответах рельефно проступила пассивная позиция по вопросу о том, кто и как должен обеспечивать безопасность личности. Западная культура безопасности наделяет и человека, и коллективы разного масштаба правом и обязанностью деятельно участвовать в обеспечении своей безопасности. Иная картина вырисовывается из определений безопасности, предложенных российскими студентами. Вольно или невольно они ставят себя в положение объекта, а не субъекта безопасности, о чем свидетельствует частое использование ими пассивного залога (быть защищенным). И если не всю ответственность за обеспечение безопасности, то уж точно большую ее часть они, не задумываясь, перекладывают на государство, одновременно - и очень характерно! - предъявляя ему претензии за то, что оно плохо справляется с этой обязанностью.

В заключение нельзя не отметить, что спектр эвристичных суждений и выводов, полученных в ходе конференции, не исчерпывается суждениями и выводами, приведенными выше. Равно как нельзя умолчать и о том, что немалая часть прозвучавших докладов при всей их профессиональной добротности была в значительной мере обделена эвристикой. Однако и они оказались в полной мере функциональными в том смысле функциональными, что отразили то лучшее, чего можно достичь с помощью давно сложившихся, отчасти даже закостеневших подходов к безопасности. Замысел конференции не был направлен на их ниспровержение. Цель виделась в ином - в том, чтобы за счет смещения исследовательского фокуса в междисциплинарное поле и от человека как объекта безопасности к человеку как ее субъекту (что, собственно, и предполагало первоочередное внимание к культуре) обогатить, разнообразить, развить парадигму исследований в области безопасности. И создается впечатление, что цель эта была достигнута, по крайней мере, частично.

Permanent link to this publication: