Состоявшийся 12 и 24 декабря 2012 г. пятый ежеквартальный семинар "Китай и мир. Традиции и современность" был организован Отделом Китая ИВ РАН и Научным советом РАН по проблемам востоковедения. Помимо сотрудников ИВ РАН, в его работе приняли участие представители Института языкознания РАН, Института этнологии и антропологии РАН, ИСАА МГУ, аспиранты.

Семинар был посвящен 75-й годовщине "большого террора" 1937-1938 гг., когда сталинская карательная машина нанесла жестокий удар по всем слоям общества. В это время, в частности, были уничтожены лучшие представители отечественного востоковедения, перестали существовать целые научные направления, почти пресеклась научная преемственность.

Семинар был открыт директором Института языкознания РАН член-корр. РАН В.М. Алпатовым. Его сообщение было посвящено статистическому анализу репрессий против ученыхкитаистов в годы "большого террора". Он отметил, что изучение истории репрессий крайне затруднено, так как архивы по-прежнему закрыты. В 1990-е гг. В.М. Алпатову удалось многое сделать в этой области благодаря несколько большей доступности части архивов, а особенно помощи коллеги и соавтора - Ф.Д. Ашнина, который как фронтовик и ветеран пограничных войск имел преимущество при доступе к архивным делам. Без него увидеть многие личные дела не удалось бы¹.

Репрессированными китаистами В.М. Алпатов занимался сравнительно немного, основной публикацией по этой теме является известная книга Я.В. Василькова и М.Ю. Сорокина². Впрочем, по мнению докладчика, "Биобиблиографический словарь" не лишен недостатков в нем собрано много ценнейших документов, но немало и пропусков, значительное количество информации составителями было получено из рассказов очевидцев, а это ненадежный источник например, про одного из фигурантов двое незнакомых друг с другом людей уверенно рассказывали, что он был расстрелян немцами в 1941 г., в то время как архивные документы свидетельствуют, что на самом деле он был репрессирован в марте 1938 г. Устные рассказы очень сложно интерпретировать среди родных и коллег погибших часто вращались причудливые версии их ареста и смерти, далекие от реальности. Есть у авторов и некоторые методологические просчеты - например, при анализе причин арестов они большое внимание уделяют публичным проработкам, однако внимательное исследование материалов показывает, что в 1920-е гг. подобной публичной критике подвергали практически всех ученых-востоковедов. Однако прямую взаимосвязь между фактом проработки и арестом установить сложно многие из тех, кого критиковали особенно яростно, арестованы не были. Вообще, непосредственные причины ареста и казни часто с трудом поддаются логическому осмыслению - например, директор Института востоковедения академик А.Н. Самойлович был арестован и осужден как японский шпион, а вовсе не за связи с пантюркистами, что было бы логичнее, если учитывать его научную специальность.

В общем числе репрессированных востоковедов иногда сложно выделить китаистов например, Е.Д. Поливанов был одним из авторов китайской грамматики³, но назвать китаистом его, конечно, трудно. То же самое с Н.И. Конрадом, многие из лучших работ которого написаны о Китае, но при этом основной сферой его интересов все-таки оставалась японистика. Все это затрудняет точные подсчеты.

До середины 1930-х гг. китаисты почти не подвергались репрессиям. Ситуация резко изменилась в 1935 г., почти половина арестов ученых-китаистов пришлась на 1935-1936 гг. а вторая половина - на 1937-1938 гг., после чего китаистов уже почти не арестовывали (исключение составляют В.М. Вельгус и В.М. Штейн, пострадавшие в ходе "ленинградского дела" в 1949-1950 гг.). В рейтинге "смертоносности" востоковедных специальностей китаистика значительно

¹ В соавторстве с Ф.Д. Ашниным В.М. Алпатов подготовил две книги: Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Дело славистов: 30-c годы. М., 1994; Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М., Насилов Д.М. Репрессированная тюркология. М., 2002.

² Васильков Я.В., Сорокин М.Ю. Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991). СПб., 2003. Электронную версию словаря см.: http://memory.pvost.org/pagcs/indcx2.html.

³ А.И. Иванов, E.Д. Поливанов. Грамматика современного китайского языка (Труды Ин-та востоковедения им. H.И. Нариманова. Т. XV). М., 1930.

отставала от японистики и кореистики, которые понесли наибольшие потери. Так, в Дальневосточном университете сотрудники японской кафедры были расстреляны почти поголовно, а китайская кафедра "отделалась" несколькими арестами, которые в худшем случае завершались высылкой арестованных из Владивостока.

Многие пострадали случайно например, Н.Т. Федоренко в 1935 г. некоторое время провел в тюрьме, но в итоге был отпущен, и на его карьеру этот эпизод не повлиял. Конечно, фактор случайности полностью исключить трудно, но в целом репрессированных китаистов можно разделить на четыре категории (в отдельную группу стоит выделить ученых из числа китайских иммигрантов, процент репрессированных среди которых очень высок).

Первую и вторую категории не всегда легко разграничить. К первой предлагается отнести разведчиков-нелегалов, сотрудников Коминтерна. В основном они были хорошими знатоками Китая, в котором много бывали, но крупных ученых среди них почти не было. К второй категории относятся китаисты-марксисты. В отличие от первой группы среди них не было специалистов дореволюционной выучки - это были молодые люди, ратовавшие за применение марксистской методологии в изучении Китая. Многие из них входили в окружение Карла Радека, возглавлявшего Коммунистический университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена (КУТК) в Москве, и пострадали в основном из-за этой близости. Именно арестованными этой второй категории, вероятно, объясняется волна репрессий среди китаистов в 1935-1936 гг., отмеченная выше. Однако многие китаисты-марксисты в свое время занимались и разведкой, в частности крупнейший из дальневосточных китаистов К.А. Харнский.

К третьей категории, сравнительно немногочисленной, стоит отнести ученых, занимавших высокое положение, что очень увеличивало риск ареста. Скажем, во Владивостоке, где в целом китаисты почти не пострадали, были арестованы декан восточного факультета и секретарь парткома - именно из-за занимаемых должностей, а не "по специальности".

В четвертую категорию можно выделить китаистов, пострадавших в рамках "дела Института востоковедения в Ленинграде", самого важного в истории репрессий против востоковедов. Стоит отметить, что, как и везде, среди востоковедов - членов партии процент пострадавших был выше, чем среди беспартийных. Многое решало место работы - так, например, сотрудники Института языка и мышления им. Н.Я. Марра почти не пострадали. Гораздо меньше повезло ленинградскому Институту востоковедения, многие сотрудники которого оказались обвиняемыми в рамках дел о шпионаже в пользу Японии. В это время были репрессированы практически все работавшие в институте монголисты, японисты, кореисты, большинство китаистов. Самым уязвимым, конечно, был недавно вернувшийся из Японии Н.А. Невский, обвиненный в организации шпионской сети, но многие были арестованы и до него. Дело Ю.К. Щуцкого велось отдельно - он обвинялся в связях с антропософами и тамплиерами.

В целом репрессии против китаистов пока изучены совершенно недостаточно, и предложенная классификация может рассматриваться только как рабочая. К сожалению, сейчас, как было сказано в начале доклада, обстановка не благоприятствует исследовательской работе в этой области.

Доклад был воспринят с большим интересом, было задано много вопросов. С.В. Дмитриев (ИВ РАН) спросил, каковы, по мнению докладчика, были непосредственные причины, инициировавшие "дело Института востоковедения" - доносы или инициатива сверху? В.М. Алпатов сказал: "Ответить на этот вопрос с уверенностью трудно, так как доносы часто отсутствуют в следственных документах. Вероятно, доносы были, но, как кажется, большую роль должна была сыграть заманчивая для НКВД перспектива раскрытия разветвленной сети японских шпионов во главе с видным ученым и академиком - Самойловичем". А.Р. Вяткин (ИВ РАН) возразил против тезиса о малой вовлеченности китаистов в репрессии - в его семейном архиве есть снимок группы, в которой учился Р.В. Вяткин - к концу учебы он остался единственным, кто не был арестован.

Доклад А.И. Кобзева (ИВ РАН) был посвящен "делу" одного из ярчайших отечественных китаистов - Ю.К. Щуцкого. Первые достоверные сведения о трагической биографии блестящего отечественного синолога Ю.К. Щуцкого (1897-1938) были опубликованы лишь в последние, перестроечные годы СССР. До этого в справочной и синологической литературе даже неправильно и по-разному указывался год его гибели: 1941 и 1946-й, что было порождено дезинформацией компетентных органов, которые сначала скрывали расстрел с помощью эвфемизма "десять лет без права переписки", а затем, видимо стремясь к правдоподобности, в "оттепельной" справке о посмертной реабилитации в 1958 г. "продлили" его жизнь до 1946 г. Уже после крушения СССР

и публикации в 2003 г. основных материалов следственного дела Ю.К. Щуцкого прояснились все подробности его ареста и осуждения по самому фантасмагорическому из возможных обвинений в принадлежности к "руководящему ядру" "анархо-мистической организации Орден тамплиеров".

Сопоставление судеб двух выдающихся востоковедов, выступавших оппонентами на защите докторской диссертации Ю.К. Щуцкого, его ближайших коллег академиков В.М. Алексеева и Н.И. Конрада отчетливо показывает, что первый, несмотря на свое "правильное" происхождение, всегда занимал отстраненно-критическую позицию по отношению к советской власти, но никогда не арестовывался, а второй, хотя с нею активно сотрудничал, был арестован, подвергнут избиениям и пыткам, приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и провел в заключении более трех лет (с 29.07.1938 по 08.09.1941). Примечательно, что осуществлявшаяся из самых мощных пропагандистских орудий и полная крепчайших выражений атака на В.М. Алексеева проходила на фоне уже произведенных арестов и расстрелов его ближайших учеников синхронно с подготовкой ареста Н.И. Конрада. И все же он уцелел, а Н.И. Конрад нет.

Семинар продолжился 24 декабря. С докладом "О введении элементов монгольского закона в правовое поле Китая (на примере брачного права XIII в.)" выступила Е.Ф. Баялиева (ИВ РАН). Среди изменений, происшедших в Китае в период Юань, особо выделяется динамичное развитие китайского законодательства, которое, оставаясь в общем в русле развития традиционных тенденций китайского права, подверглось немалому влиянию иноземцев-монголов. Как и при Ляо и Цзинь, сначала юаньские правители разрешали монголам и другим некитайским народам соблюдать свои обычные права, в это число, например, входило мусульманское право. К примеру, в 1268 г. судебный чиновник в Пекине (округ Даду), решая брачный конфликт для мусульман на месте, советовался с муллой, и в итоге дело о разводе для двух жителей Пекина, женщины и мужчины, решилось по мусульманскому закону, а не по китайскому праву. Укрепляя единство многонациональной империи, подобная тактика, конечно, вносила немалую путаницу в повседневную практику правоприменения.

Источники свидетельствуют, что к 1270-м гг. некоторые китайцы приняли многие обычаи степных народов, например левират и разделение имущества между сыновьями при жизни родителей оба обычая характерны для народов Центральной Азии, но не для Китая. Однако Хубилай не собирался ждать, когда монгольские обычаи укоренятся сами, и попытался ввести важнейшие из них в правовую практику всей империи посредством специальных указов.

В феврале 1271 г. Хубилай-хан обнародовал высочайший указ, где народу всей страны объявлялись новые правила бракосочетания. Указ ограничивал сумму сговорных даров, определял запрет на браки с однофамильцами и многоженство и то, и другое было разрешено в традиционном китайском праве, но не в монгольском. Согласно этому указу, вдова получала право вернуться в дом отца или выйти замуж за брата покойного, что соответствовало кочевой практике и противоречило китайским традициям. Эти правила тщательно защищали монгольские привилегии и уводили монголов от обязанности соблюдать китайское брачное право вне зависимости от пола брачующихся.

Практические решения на местах часто не совпадали с указами центрального правительства - происходили конфликты между централизованной формой правления, различными формами правового сознания и народными методами личного решения конфликтов. Эти причины и приводили к бесконечным блужданиям дел по судебным инстанциям. Несмотря на усилия власти, монголы не ушли от китайского культурного влияния. В итоге далее наблюдается нарастание конфуцианских тенденций в юаньских законах, победа китайской традиции над кочевой.

С сообщением о роли надписей на гадательных костях в построении хронологии бронзового века в Китае выступила М.Е. Кузнецова-Фетисова (ИВ РАН). Вопрос хронологии истории первой письменной династии древнего Китая пока остается крайне запутанным и далек от того, чтобы считаться решенным. Гадательные надписи являются, пожалуй, единственным источником и могут пролить свет на хронологию позднего периода истории Шан, в них имеется и информация о более ранних временах, но она, конечно, скорее всего менее достоверна. Несмотря на то что гадательные кости активно изучают ученые всего мира уже более ста лет, многие вопросы, касающиеся палеографии личных имен, еще далеки от бесспорного решения. К тому же далеко не все найденные надписи введены в научный оборот и учтены исследователями.

Оба дня семинара прошли в обстановке большого интереса к докладам, большинство из которых вызывали оживленную дискуссию.

* * *

27 февраля 2013 г. состоялся шестой ежеквартальный семинар "Китай и мир. Традиции и современность", организуемый Отделом Китая ИВ РАН и Научным советом РАН по проблемам востоковедения. В заседаниях семинара приняли участие 10 сотрудников ИВ РАН, представитель ИСАЛ МГУ, аспиранты.

Д.А. Худяков (ИВ РАН, ГУ ВШЭ) выступил с докладом о буддийских сутрах на тангутском языке, обратив особое внимание на Лотосовую сутру. Буддийские памятники составляют абсолютное большинство среди имеющихся в нашем распоряжении тангутских памятников (почти все известные тангутские тексты привезены экспедицией П.К. Козлова и хранятся в Институте восточных рукописей РАН в Санкт-Петербурге). Лотосовая сутра представлена несколькими экземплярами. Ее изучение началось довольно давно, еще на этапе дешифровки тангутской письменности, так как довольно быстро выяснилось, что она была переведена на тангутский с китайского, и сопоставление тангутской Лотосовой сутры с хорошо известным параллельным китайским текстом позволило установить чтения и значения многих тангутских знаков.

Интересно, что для обозначения Китая в тангутском тексте используется специальный знак, чтение которого ближе к цзинь, чем к ожидаемому цинь, который, как известно, используется для обозначения Китая во многих ранних буддийских китайских текстах. Докладчик предположил, что этот факт может свидетельствовать о том, что используемый буддийскими авторами термин, на который ориентировались тангутские переводчики, прежде всего был призван не отсылать читателя к первой империи Китая, которая рухнула задолго до проникновения буддизма в Китай, а к оригинальному санскритскому термину, который, согласно Бертольду Лауферу, встречается в текстах IV в. до н.э., т.е. написанных задолго до создания Циньской империи. Этот термин, буквально переводящийся как "болезненный", впоследствии стал обозначать весь Китай, а тогда, вероятно, обозначал побережье нынешнего Гуандуна. Таким образом, изучение тангутской Лотосовой сутры позволяет снова задуматься, насколько обоснованна распространенная теория о том, что название Китая, употребляемое во многих западных языках, восходит к названию империи Цинь.

Последний тезис докладчика вызвал оживленную дискуссию. А.И. Кобзев (ИВ РАН) отметил, что специфика сохранности письменных памятников в Индии такова, что точно датировать тот или иной древний текст бывает затруднительно. Поэтому ему кажется, что представленных данных вес же недостаточно, чтобы подвергать сомнению происхождение слова Чин или Sinae от названия империи Цинь. Впрочем, даже если Лауфер и прав, не исключено, что в Индию могли попасть сведения о царстве Цинь - самом западном из китайских царств эпох Весен и Осеней и Сражающихся царств. В таком случае эти сведения как раз должны были идти по будущему Великому шелковому пути, в частности через земли, где потом находилось тангутское государство.

А.А. Коблякова (ИСАА МГУ) прочитала доклад "Атрибутивные и агентивные конструкции с Дао (по тексту Чжуан-цзы)". Задачей исследования было проанализировать термин Дао не с точки зрения его историко-философского смысла (что многократно делалось раньше), а с точки зрения его синтаксических и семантических характеристик, используя научный аппарат лингвистики, а не филологии. Доклад вызвал большой интерес, в то же время он был подвергнут острой критике за некоторые небрежности в переводах фрагментов текста.

Сообщение В.В. Башкеева (ИВ РАН) было посвящено анализу политической борьбы в период правления У-ди (87-141). На основе статистического изучения информации о правлении этого императора, содержащейся в "Истории Хань" Бань Гу и "Исторических записках" Сыма Цяня, исследователь предлагает собственную периодизацию его правления, прослеживает изменения, происшедшие в течение десятилетий правления У-ди. Автор считает, что можно проследить постепенный отход У-ди от реальной власти в сторону власти ритуальной, формальной. В последние годы жизни император фактически потерял контроль над управлением, почти не жил в столице и находился под сильным влиянием своего окружения. Несмотря на то что в правление У-ди были достигнуты многие успехи, в основном во внешней политике, с точки зрения исследователя его нельзя назвать лучшим правителем Западной Хань, так как по очень многим параметрам он уступает своему деду, Вэнь-ди.

А.И. Кобзев считает, что среди достижений У-ди необходимо отметить укоренение конфуцианской книжности - ведь именно им было введено звание У-цзин бо-ши ("Доктор Пяти канонов"), широко внедрялось конфуцианское образование. Возможно, одним из главных конфликтов

правления У-ди стоит считать борьбу при его дворе нерелигиозного конфуцианства и различных культов, многие из которых были, вероятно, связаны с даосизмом. Докладчику было предложено расширить источниковую базу исследования за счет ханьской поэзии, раннесредневековых апокрифов, посвященных жизни У-ди.

Семинар был завершен докладом А.С. Труновой (ИВ РАН) о структуре романа Цао Сюэциня "Сон в красном тереме" (Хун-лоу мэн) и некоторых культурных и литературных аллюзиях, которые прослеживаются в предисловии к роману. По мнению исследовательницы, русский перевод романа в целом точен, но многие скрытые смыслы в нем переданы не вполне точно.

A.И. Кобзев заметил, что это характерно для многих переводов китайской художественной литературы например, многие пассажи романа XVI в. Цзинь пинь мэй ("Цветы сливы в золотой вазе") переведены неверно из-за отсутствия в русском литературном языке адекватных соответствий китайской лексике, связанной с сексуальной тематикой.

Семинар был отмечен активностью участников, причем особенно ярко обрисовалась его важная педагогическая функция, не слишком заметная на предыдущих семинарах: были выслушаны и обсуждены доклады молодых ученых, которые иногда подвергались жесткой критике, без сомнения, полезной для них.

* * *

15 мая 2013 г. состоялся седьмой ежеквартальный семинар "Китай и мир. Традиции и современность", посвященный 85-летию главного научного сотрудника Отдела Китая, д.и.н. проф. Станислава Роберта Кучеры, одного из лучших специалистов по истории Древнего и Средневекового Китая, ярчайшего ученого, любимого коллеги и почитаемого учителя. Юбиляр, помимо прочего, заслуженно известен своими великолепными переводами китайских философских и исторических текстов, эпиграфики, поэтому на семинар были предложены доклады, связанные с проблемами перевода китайских текстов и терминов.

Е.Ф. Баялиева (ИВ РАН) выступила с докладом о своих наблюдениях при работе с уникальным сводом юаньских законов "Чжичжэн тяогэ"  ("Статьи и пункты [девиза правления Чжичжэн]"), изданным в 1344 г. Свод считался утерянным уже в начале правления династии Цин (1644-1911), однако в 2002 г. несколько томов памятника было обнаружено в одном из частных книжных собраний Кореи. Исследовательница отметила крайнюю сложность и специфичность языка, на котором написан памятник (что вообще характерно для официальных документов времен монгольского правления), а также сообщила, что свод представляет собой не кодекс, а скорее сборник указов, изданных верховной властью, которые должны были использоваться чиновниками на местах в качестве прецедентов при решении сложных судебных случаев. Нередко такие указы издавались в ответ на запросы снизу, когда то или иное дело не могло быть решено на основе существующих законов.

На данный момент Е.Ф. Баялиева работает над переводом главы, посвященной правилам оборота бумажных денег в своде подробно описан внешний вид купюр, правила обмена ветхих или испорченных ассигнаций на новые, нормы их учета и утилизации. Нельзя не отметить, что, конечно, в то время ни одна страна мира не могла похвастаться столь развитой банковской и финансовой системой, не говоря о том, что ни в одной стране мира, кроме юаньского Китая, бумажных денег тогда не существовало. Впрочем, даже столь продуманная система, как известно, не спасала Китай от финансовых кризисов и быстрой инфляции бумажных денег.

Семинар был продолжен пространным сообщением А.И. Кобзева, посвященным проблемам перевода ряда ключевых терминов даоской философии в трактате "Чжуан-цзы". Вновь обратиться к этой теме докладчика подтолкнул доклад аспирантки ИСАА МГУ A.А. Кобляковой, прочитанный на шестом семинаре "Китай и мир. Традиции и современность". Тогда некоторые неудачные варианты перевода вызвали оживленную дискуссию. В центр внимания исследователя попал известный эпизод о разбойнике Чжи, который объясняет собеседнику, что дао присуще людям всех профессий, в том числе и разбойникам. Проанализировав все переводы данного фрагмента на русский язык (в том числе и выполненный С.Р. Кучерой), а также основные английские переводы, докладчик пришел к выводу о том, что большинство переводчиков склонны в данном случае переводить термин дао в философском ключе как Дао, Путь и т.п., в то время как из китайского текста вполне очевидно, что автор трактата в этой притче играет с образами и смыслами и объясняет необходимость следования Дао через обычную дорогу: "Как же можно идти, не имея дороги?" - вопрошает собеседника разбойник Чжи. И именно на этом смешивании

философских и обыденных значений знака дао, по мнению докладчика, основывается ключевой образ этой хорошо известной притчи.

С интересным докладом выступил А.Р. Вяткин (ИВ РАН). В ходе своей работы над переводом труда Сыма Цяня, почти полностью выполненным Р.В. Вяткиным (отдельные тома в сотрудничестве с B.C. Таскиным и A.M. Карапетьянцем), он не раз сталкивался с курьезными случаями неверных или неточных переводов отдельных фраз, которые искажали смысл всего повествования. Участники семинара признали, что даже в переводах лучших специалистов такие неудачные моменты случаются, и поэтому переиздания и сверка переводов с оригиналами не теряют своего значения даже в случае, если текст переведен уже давно и притом известным и квалифицированным специалистом.

Permanent link to this publication: