Статья посвящена анализу общественной (неординарной) архитектуры Юго-Восточной Анатолии эпохи докерамического неолита. Работа основана на недавних открытиях в районе Урфы на территории Турецкой Республики. Рассмотрена эволюция типов и функций. Предлагаются новые варианты интерпретации археологического материала. Исследование построено по хронологическому и территориальному принципам.

Ключевые слова: Юго-Восточная Анатолия, Большая Месопотамия, докерамический неолит, доисторическая архитектура.

Юго-Восточная Анатолия - один из важнейших культурных очагов в рамках Большой Месопотамии (район, примерно соответствующий бассейнам Евфрата, Тигра и Каруна [Wright, Johnson, 1975, p. 268]). За последние два десятилетия эта территория была, по сути, заново открыта археологами, превратившись из "белого пятна" в одну из "колыбелей цивилизации".

О поселениях эпохи докерамического неолита (PPN) здесь было известно еще в середине прошлого века. Однако вплоть до 1990-х гг. основная масса наших знаний об этой части Большой Месопотамии базировалась лишь на материале памятника Чайёню Тепеси, исследование которого проводили Р. Брейдвуд и X. Чембел с 1960-х гг. Раскопки Чайёню открыли новый тип материальной культуры, имеющий как некоторое сходство с традициями месопотамского региона, так и определенное своеобразие. Первое частично проявлялось в конструктивных особенностях жилой архитектуры и погребальном обряде, на основании чего археологи неоднократно обращались к местным параллелям [Бадер, 1989, с. 219-225]. Что касается своеобразия, то наиболее яркое воплощение оно получило в специфике общественных построек. Чайёню Тепеси долгое время оставался одним из ключевых памятников северной части Большой Месопотамии. Помимо яркости материала это обусловливалось и непрерывностью смены фаз на длительном промежутке времени, что позволяло четко проследить культурную последовательность и сделать соответствующие хронологические привязки в соседних поселениях. Вместе с тем, несмотря на элементы сходства с другими памятниками, культура Чайёню демонстрировала некоторую обособленность, оставалась лишь одним из "частных случаев" в русле общих тенденций развития месопотамского региона.

Положение кардинально изменилось в последнее десятилетие XX в., когда власти Турецкой Республики санкционировали масштабные археологические изыскания, связанные со строительством гидротехнических сооружений. Как правило, эти мероприятия носили охранный характер, но, несмотря на это, был получен материал, значительно менявший прежние представления о поселениях как Юго-Восточной Анатолии, так

стр. 39
и всего Ближнего Востока. В частности, раскопки Халлан Чеми, Невалы Чори, Гёбекли-тепе открыли материальную культуру, характер которой имел очевидные сходства, а подчас оказывался идентичным тому, что имело место в Чайёню. Были обнаружены остатки довольно развитой для того времени архитектуры, уникальные по своему исполнению горельефы, стелы, скульптурные изображения животных и антропоморфных и миксоморфных существ, каменные чаши с резьбой, возможные статусные предметы и многое другое. Особые "сакральные участки", "площади", ремесленные зоны - все свидетельствовало о существовании достаточно сложного по структуре общества со специфичными формами хозяйствования, где базисная присваивающая экономика соседствовала с устойчивыми опытами по доместикации. Своеобразный похоронный обряд, сооружение подчас целых общепоселенческих склепов, сложная смысловая нагрузка изображений указывали на значительное развитие культовых представлений их создателей. Особым, завершающим штрихом к этой картине стал материал, полученный при раскопках Гёбекли-тепе. Перед исследователями предстали сложные по планировке здания, монументальные колонны с венчавшими их массивными скульптурами и колоссальные мегалитические стелы с барельефами. Эти открытия сделали Юго-Восточную Анатолию важным регионом в исследовании неолитических основ месопотамской цивилизации.

Исследования последних десятилетий позволяют иначе взглянуть на многие аспекты развития ближневосточных культур, предпринять новые попытки интерпретации материала и построения парадигм развития региона.

Первые подобные интерпретации производились самими археологами, раскапывавшими поселения, но, как правило, они касалась какого-то отдельного памятника [Брейдвуд, Чембел, 1984; Hauptmann, 1993; Rosenberg et al., 1995; Schmidt, 1998]. Имели место исследования отдельных аспектов, таких как символизм изображения животных [Peters, Schmidt, 2004], вопросы доместикации [Rosenberg et al., 1998], палеоботанические находки [Neef, 2003] и ряд других.

Суммирование сведений по турецкому неолиту осуществлено в коллективной монографии, написанной при участии археологов, раскапывавших рассматриваемые памятники [Neolithic in Turkey..., 1999]; там же даны сжатые теоретические обобщения. Поверхностный обзор материала Юго-Восточной Анатолии проводился К. Шмидтом в свете его интерпретации "храмов" Гёбекли-тепе [Schmidt, 2006]. Аналогичное исследование осуществлено Т.В. Корниенко, но с расширенным привлечением аналогий и прослеживанием дальнейшей эволюции месопотамской культуры в позднем неолите и энеолите [Корниенко, 2006]. Некоторые теоретические вопросы затрагивает и П. Аккерманс, привлекая материал предгорий Тавра с опорой на памятники сирийского региона [Akkermans, Schwartz, 2003, p. 86-87]. Интерпретациям посвящена и данная статья, но ход рассуждений здесь выстраивается под несколько иным, чем у упомянутых авторов, углом зрения.

Первый момент. Автор склонен рассматривать Чайёню, Невалы Чори, Гёбекли-тепе как особую общность в рамках Большой Месопотамии, своеобразный регион, которому в эпоху докерамического неолита были присущи черты определенного культурного единообразия и преемственности в развитии.

Строительные приемы Чайёню, Невалы Чори, Гёбекли-тепе, равно как и скульптурный материал, манера изготовления орудий труда и хозяйственный уклад, демонстрируют значительное сходство. Это утверждение выглядит обоснованным даже при существовании здесь некоторых культурных различий. Последние можно отнести к локальным вариациям. Такой подход способствует построению более целостной картины, а также возможности использовать материал этих трех памятников для предполагаемой взаимной интерпретации.

Второй момент - преемственность. Идеи, бытовавшие среди обитателей указанных поселений, демонстрируют тенденцию к развитию, что прослеживается в архитек-

стр. 40
туре, скульптуре, рельефах и т.д. В силу отсутствия сколько-нибудь удовлетворительной информации относительно эпипалеолита и перехода к PPN-эпохе на территории Юго-Восточной Анатолии условную точку отсчета этого процесса, возможно, следует искать в материале Халлан Чеми, так как это поселение в наибольшей степени претендует на роль предшественника указанных культур (см.: [Rosenberg, 1999, р. 26]). Наиболее полное воплощение идеи обретают в комплексе Гёбекли-тепе, после чего наступает "упадок".

На основании этих двух принципов - общности и преемственности - автор строит свое исследование, концентрируя внимание, главным образом, на общественной архитектуре. Предполагается сосредоточиться на функциональных особенностях и эволюции форм общественной архитектуры.

Наиболее ранним памятником эпохи неолита здесь является Халлан Чеми, происхождение культуры которого исследователи часто связывают с Загросом [Rosenberg, 1999, р. 29]. Датировка по С14 связывает функционирование поселения с концом 9-го тыс. до н.э. [Rosenberg, Davis, 1992].

На начальном этапе (3-й слой) своего существования Халлан Чеми мало выделялось на фоне других ближневосточных поселений: те же округлые постройки, хозяйственные участки, очаги. Однако последующий, 2-й горизонт свидетельствует о ряде изменений в жизни поселенцев; в частности, полы некоторых домов отныне выкладываются плитами из песчаника.

К этому времени относится одна интересная постройка. Это было жилище, выделявшееся размером, а также особой деталью интерьера - маленьким гипсовым бассейном в центре. Несмотря на отсутствие каких-либо иных признаков, подтверждающих или опровергающих ее особый статус, последующее развитие архитектуры поселения позволяет усматривать в этой постройке предтечу будущих общественных зданий.

В пользу этого косвенно свидетельствует обнаружение в последующем, 1-м слое двух конструкций с достаточно выраженными признаками неординарности. Это были большие (5-6 м диаметром), круглые в плане здания, полы и стены которых в отличие от простых домов были полностью сооружены из песчаника. Стены раздваивались в плане и расходились, по форме напоминая "клешни", направленные концами к входу, где таким образом создавался своеобразный "вестибюль". Внутри каждого здания, вдоль его стены, располагалась длинная полукруглая каменная скамья, в центре - очаг. Полы часто ремонтировали. В одном из сооружений, на северной стороне, т.е. сразу напротив входа, был обнаружен турий череп, изначально, видимо, закрепленный на стене. В другом найдено несколько фрагментов черепов баранов, а также оленьих рогов, первоначальное местонахождение которых неясно. Кроме того, в районе этих построек обнаружены импортные материалы: обсидиан и медная руда, следы их обработки [Rosenberg, 1999, р. 9-27], а также каменные (известняковые и хлоритовые) чаши. Здания не были жилыми.

Очевидно, идея возведения общественных построек возникла не сразу и должна была иметь некоторую предысторию - достаточно продолжительный период, во время которого она бы вызревала в общественном сознании. В этом плане особый интерес представляет здание с "бассейном". Возможно, далеким его прообразом была одна из ям, обнаруженная в Карим Шахире. Наполненная различными остатками жизнедеятельности этого поселения, она была несколько глубже остальных и имела дно овально-закругленной формы. Характерно, что яма была обмазана охрой и что здесь были найдены единственные две фигурки (глиняные) из обнаруженных на стоянке; авторы раскопок связывают это с ритуальной деятельностью [Howe, 1983, р. 102]. Если аналогия уместна, то перед нами конструкция, одной из функциональных аспектов которой была культовая деятельность.

Второй аспект проистекает из размеров постройки. По сообщению М. Розенберга, она заметно больше обычных/жилых (ее диаметр составлял около 4 м [Rosenberg,

стр. 41
1999, p. 27]), из чего можно сделать вывод: постройка должна была вмещать не только ее обитателей, но и других людей, т.е. служила местом собраний.

В полной мере эти функции реализуются в последующую фазу (1-й слой), когда по периметру стены появляется скамья, а центральный очаг, турий, бараньи черепа и частое обновление полов (обнаружено несколько слоев штукатурки [Rosenberg, 1999, р. 27]) могут быть увязаны с культовыми действиями. Привлекает внимание и скрупулезное отношение к чистоте помещений: любые следы домашней деятельности тщательно убирали [там же]. Раздваивающиеся стены-"клешни" предположительно были связаны с идеей особой реальности, в которую попадал входящий в постройку. Изначально она могла восходить к противопоставлению идей жилища и "улицы", благоприятного и враждебного для человека миров. В этой постройке "вестибюль" придавал торжественность и мистичность самому факту посещения этого места.

Наряду с этим возникает еще один момент: общественная постройка становится сосредоточением импортных материалов и трудоемких по изготовлению вещей, вероятных предметов престижа. Сюда относятся упомянутые чаши, сделанные из известняка и хлорита, медная руда, обсидиан и следы их обработки. По всей видимости, это связано с тем, что постройка стала воплощением идеи дома, а отношение коллектива к ней отчасти было аналогично отношению семьи к своему жилищу. Ритуальные действия были направлены на утверждение благосостояния этого "общего дома", который находился в прямой связи с благополучием общества, воплощенного в нем. Этим особым значением и можно объяснить столь внимательное отношение к чистоте таких построек, их внутреннему убранству и нахождению здесь предметов, олицетворявших престиж и богатство коллектива.

Для более ясного представления процесса возникновения и назначения неординарной архитектуры можно обратиться к аналогиям из других регионов, например Средней Азии. В частности, на энеолитическом поселении Илгынлы-депе обнаружены особые, "парадные помещения", одновременно сочетавшие функции "святилищ", мест для собраний, обработки различных (в том числе престижных) материалов и вместе с тем - жилищ [Соловьева, 2005]. Здесь обнаружены скамьи, трудоемкие по исполнению элементы внутреннего декора, черепа рогатых животных, следы краски и регулярного ремонта, статуэтки, импортные материалы и т.д. "Парадные помещения" Илгынлы подвергались своеобразному "похоронному обряду": перед оставлением конструкции там проводили тщательную уборку, выносили все предметы, кроме специально предназначенных "даров", после чего постройку поджигали, а затем засыпали землей [Соловьева, 2005, с. 19].

Практически все указанные признаки полностью или частично встречаются на каждом из рассматриваемых памятников - Халлан Чеми, Невалы Чори, Чайёню и Гёбекли-тепе. В Халлан Чеми неординарных построек две, что может свидетельствовать о существовании нескольких связанных с ними групп. Поскольку основным типом организации архаических обществ была родовая община, закономерно полагать, что постройки символизировали благополучие и сплоченность каких-то конкретных родов, и в Халлан Чеми их было не менее двух.

Дальнейшая эволюция неординарной архитектуры представлена в двух вариантах - на частично синхронных памятниках Чайёню Тепеси (8-7-е тыс. до н.э. [Özdoğan, 1999, р. 41]) и Невалы Чори (вторая половина 7-го тыс. до н.э. [Hauptmann, 1999, р. 78]). В обоих случаях для общественных построек характерен архаизирующий облик, округлый план, в то время как обычные дома в этих поселениях были уже прямоугольными. Однако дальнейшее развитие неординарной архитектуры демонстрирует значительное расхождение между традициями общественного строительства этих двух поселений, тем не менее общность их истоков не вызывает сомнений.

Если исходить из критерия приближенности архитектурных образцов к более поздним месопотамским формам, Чайёню выглядит более прогрессивным. Для этого поселения было характерно большее стремление к поискам форм. Что касается Нева-

стр. 42
лы Чори, то здесь традиционализм выражен сильнее, архитектурные формы эволюционировали медленно, налицо намеренная архаизация, когда на месте прямоугольной постройки возводится новая с закругленными углами. Однако этот более выраженный традиционализм Невалы Чори соседствовал с бурным развитием скульптуры и рельефов, смелыми поисками новых изобразительных приемов. Еще заметнее эти тенденции проявляются на материале Гёбекли-тепе.

Древнейшая неординарная постройка Чайёню - "Дом черепов" (Skull Building) -изначально или очень рано стала использоваться как место общего захоронения поселенцев. Если до этого умерших хоронили под полами жилищ, то теперь был сооружен общий дом, видимо символизировавший единство мертвых. Из конструктивных особенностей ранней фазы "Дома черепов" интерес представляют его заглубленный характер, овальные контуры, двойная стена, пилястры и "стелы". Заглубленный характер конструкции - характерная черта многих сооружений такого рода. С одной стороны, это может быть следствием архаизации постройки, так как ранние округлые дома Чайёню были полуземляночного типа. С другой стороны, возможно, такой прием использовался для выражения идеи приближенности к подземному миру мертвых, так как в частично синхронном поселении Невалы Чори глубина неординарных построек достигала 3 м. Вероятно, сходные цели преследовало и сохранение овальных контуров постройки на фоне перехода обычных домов к прямоугольному плану.

В северной части "Дома черепов" стена была двойной. Аналог подобного приема уже был рассмотрен на примере Халлан Чеми, где "щипцы", предположительно, символизировали некую границу между двумя мирами. Возможно, ту же функцию несет здесь двойная стена, ограждая "Дом черепов" как раз со стороны поселения.

Интерьер "Дома черепов" на протяжении всего времени его функционирования менялся; он достаточно сложен. От ранней округлой постройки мало что сохранилось, за исключением фрагмента стены и вмонтированных в позднейшее строение стел. Стена имела прямоугольные в сечении выступы - пилястры, изначальное назначение которых неясно; возможно, они являлись опорой для крыши и лишь потом приобрели декоративное значение. Стоит заметить, что в Невалы Чори место пилястр занимали антропоморфные стелы/колонны. Стелы Чайёню представляли собой каменные плиты, вертикально установленные внутри помещения. В Невалы Чори эти элементы имеют вид прямоугольных в сечении колонн с антропоморфными чертами; предполагается, что и стелы Чайёню, хотя бы отчасти, содержат антропоморфную семантику.

В последующее время "Дом черепов" несколько изменился. Он приобрел прямоугольную форму, внутреннее пространство разделилось на большую и три маленькие комнаты, появились специальные возвышения, на которые укладывали очищенные от мягких тканей кости умерших, чаще всего черепа. Маленькие отделы (около 1.8 х 2.3 м каждый) сообщались тремя дверными проемами с основной комнатой [Schirmer, 1983, S. 469, Abb. 1, 5-7, 11b]. У восточной стены обнаружены остатки каменной скамьи (по В. Ширмеру) [Schirmer, 1983, S. 470]. У западной - плита из розоватого камня, размером 2.6 х 1.65 м, со следами крови человека и животного [Özbeck, 1988, р. 127-138; Cauvin, 1994, р. 120]. На одной из стен большой комнаты находился череп тура. Вход был на юге и оформлялся с двух сторон раскрашенными пилястрами. Трудно установить назначение комнат; возможно, это были своеобразные культовые ниши, подобные тем, что обнаружены в "культовых постройках" Невалы Чори.

Помимо "Дома черепов" в Чайёню имелись еще две общественные постройки — располагавшиеся в этом же районе "Здание с плитами" и "Здание с мозаичным полом". При их возведении использовались такие приемы, как углубленность в землю, утолщение стены со стороны поселения, наличие симметричных внутренних пилястров, скамьи на одной из сторон. В центре и в северо-восточном углу "Здания с плитами" были установлены каменные стелы/плиты. В "Здании с мозаичным полом" найден фрагмент каменной плиты длиной 70 см со следами человеческой крови и схематичным изображением человеческого лица на одной из узких сторон, а также большая известняко-

стр. 43
вая глыба, которой придана форма головы антропоморфного существа [Cauvin, 1994, р. 120]. Кроме того, пол здесь был оформлен особой мозаикой в виде двух параллельных белых полос. Если "Дом черепов" имеет "культовый" облик, то этого нельзя сказать о двух других сооружениях. Они, вероятно, были типичными общественными зданиями с характерной для них нерасчлененностью функций.

В фазе "ячеистых построек" (Cell Buildings) район общественных строений дополняется новым элементом - "площадью" (Plaza). Изначально "площадь" представляла собой мощенную неровными булыжниками территорию. Ее далеким прообразом можно считать "вымостки", восходившие к обнаруженным, например, в Карим-Шахире [Howe, 1983, р. 102]. Это были места, где охотники разделывали туши и осуществляли сопутствующие работы: выделку кож, обработку костей, изготовление орудий. "Мощение" в этом случае диктовалось соображениями удобства, но вследствие нерасчлененности архаического мировосприятия оно должно было приобрести и культовый смысл. Позднее такие участки стали меняться. Так, в расположенном неподалеку от юго-восточноанатолийского очага памятнике Немрик 9 это уже аккуратно оформленные "дворы", со следами регулярного ремонта [Kozlowski, 1989, р. 26]. В Чайёню эта новая концепция получает дальнейшее развитие. Площадь размером 60 х 20 м аккуратно выкладывается глиняными блоками. Ее поверхность как минимум трижды обновляют; на ранних этапах здесь установлено два ряда стел различной высоты (примерно от 1 до 2 м) и две большие плиты. Здесь обнаружено много орудий труда и костей животных, свидетельствующих о повседневной хозяйственной деятельности.

"Площадь" Чайёню можно рассматривать как своеобразное общественное сооружение. Если здания были результатом развития "идеи дома", то "площадь" могла исходить из "идеи совместного труда".

Стоит отметить, что большинство, если не все общественные постройки, имели некую "продолжительность жизни", после чего они намеренно ломались, а на их месте возводились новые. Этот обычай был широко распространен на Ближнем Востоке того времени. Слом здания напоминал ритуальное убийство и сопровождался особыми действиями. К последним относились прежде всего жертвоприношения, иногда человеческие, как, возможно, это было в Джерф эль-Ахмаре [Stordeur, Brenet, Der Aprahamian, Roux, 2001]. В Чайёню этой участи не избежала и "площадь", детали которой (стелы) были однажды сломаны и похоронены под новым слоем. В указанном выше поселении анауской культуры - Илгынлы-депе - "парадные помещения" также подвергались намеренному слому. Однако если в последнем случае общественные постройки могли быть связаны с каким-то конкретным родом (так же, как и в Халлан чеми, Мурейбете и Джерф эль-Ахмаре), то в Чайёню дело обстоит иначе. Здесь формируется особый "сакральный участок", единый для всего поселения. Его основными элементами стали "площадь" с установленными стелами и три общественные постройки, причем одна из них имела определенный культовый уклон. Общественные постройки Чайёню, скорее всего, воплощали общность более высокого порядка: это было единство уже не отдельных родов, а всего поселения. Наиболее ярко эти идеи воплотились в "Доме черепов" и "площади". Вместе с тем оставались еще две синхронные постройки: "Здание с мозаичным полом" и "Здание с плитами", которые могли быть связаны с делением обществ на еще более мелкие части, если не по родам, то, по крайней мере, в рамках бинарной организации (по фратриям).

Обратимся теперь к другой модели.

На первый взгляд в Невалы Чори наблюдается иная тенденция: архитектурная традиция здесь более сдержанна, в то время как скульптурный материал, как будто, выразительнее, чем в Чайёню. Характерно, что конструкции обычных домов и специфика погребального обряда в этих двух поселениях практически идентичны. Что же касается неординарной архитектуры, то здесь налицо некоторые различия. Не повторяясь, следует отметить следующее.

стр. 44
Так, в Невалы Чори тоже имеется общепоселенческий "сакральный участок", но он представлен лишь одной, последовательно перестраивавшейся типичной общественной постройкой с нерасчлененными функциями. На последнее указывает сосуществование скамьи по внутреннему периметру и особой ниши, возможно, культового назначения. Постройка была значительно (до 3 м) углублена в землю и также имела двойную стену, ограждавшую ее с трех сторон, в том числе и от поселения. Вход оформлялся вестибюлем с каменными порогами. Из трех фаз существования здания уверенно можно судить лишь о второй и третьей. План конструкции менялся в сторону архаизации, округлялся, о чем было сказано выше.

Главная деталь интерьера - стелы/колонны, порой несущие, расположенные на тех же местах, что стелы и пилястры в Чайёню. При округлении постройки они располагаются уже по кругу. Стелы имели антропоморфный облик: на них часто изображались схематические руки, а сверху их венчала Т- или Г-образная капитель, символизирующая, по мнению археологов, голову [Hauptmann, 1993, р. 51]. Иногда стелы украшали горельефами в виде человеческой головы (часто женской) и изображений животных, подчас выполнявшими роль капителей.

Можно сделать вывод, что здесь, как и в Чайёню, постройки выражали единство в масштабах всего поселения, а не только отдельных родов. Таким образом, могли делаться первые шаги к культовому оформлению объединения обществ по территориальному признаку. Косвенным подтверждением такой точки зрения является материал Гёбекли-тепе (конец 8-го тыс. до н.э.); о схожести его архитектуры с Невалы Чори неоднократно говорили исследователи (см., например: [Haptmann, 1999, р. 80; Akkermans, Schwartz, 2003, p. 87]).

Архитектура Гёбекли-тепе демонстрирует развитие округлых планов, широкого использования скульптурных изображений, в том числе капителей и Т-образных стел, по своим размерам приближающихся к мегалитам, возведения двойных стен, вестибюлей, богатой орнаментации рельефами. Как видно, большинство из перечисленных особенностей в той или иной степени присутствуют и в Невалы Чори. Вместе с тем Гёбекли-тепе представляет собой уникальный случай, аналогов которому в неолитической истории Большой Месопотамии попросту нет. Поражает многообразие форм; кроме того, много неясностей относительно функционального назначения образцов местной архитектуры. Исследователь памятника К. Шмидт склонен именовать основной тип местных неординарных построек "храмом/святилищем" (Tempel) [Schmidt, 2006]. Такое обозначение выходит за рамки понятия общественной постройки и демонстрирует новую тенденцию специализации, иначе - первые шаги в создании того, что обычно именуется "храмом" применительно к Месопотамии [Корниенко, 2006, с. 53].

Масштабность построек, мегалитов, трудоемкость и мастерство изготовления скульптурного материала, многочисленность находок, существование целых архитектурных комплексов, наконец, само расположение памятника (на вершине высокого холма, господствующей детали рельефа) позволяют рассматривать Гёбекли-тепе как особый комплекс, выходящий за рамки одного поселения. То что основной холм окружали и другие, на которых также были общественные постройки, - означает, что этот район являлся одним большим "сакральным участком", символизировавшим общность нескольких поселений, т.е. территориальное объединение. Общественные здания здесь еще сохраняли нерасчлененность функций, будучи одновременно святилищем, местом собраний, проведений ритуальных действий, они рассматривались как символ коллектива.

Таким образом, архитектурные традиции ряда памятников Юго-Восточной Анатолии имеют ряд общих черт, позволяющих рассматривать их культуры как достаточно близкие друг другу. В то же время все они выглядят достаточно органичной частью культуры Большой Месопотамии, обнаруживая ряд сходств с материалом других памятников этого региона.

стр. 45
Основным типом неординарной архитектуры здесь является так называемое общественное здание. Эти многофункциональные сооружения - уникальные конструкции, не имеющие аналогов в историческую эпоху. Их нельзя отнести просто к "залам собраний", но недостаточно обоснованным выглядит и их обозначение как "святилищ". Нерасчлененность функций и знаковый характер - главная особенность конструкций такого рода. Общественные постройки олицетворяли единство и благополучие коллектива. Со временем они получали развитие от предположительно "парадных помещений" и родовых построек, как в Халлан Чеми, до общепоселенческих "сакральных участков" Чайёню, Невалы Чори и комплекса в масштабах территориального объединения в Гёбекли-тепе.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бадер Н.О. Древнейшие земледельцы Северной Месопотамии. М., 1989.

Брсйдвуд Р., Чсмбсл X. У истоков производящего общества в Юго-Восточной Анатолии // Наука и человечество. М., 1984.

Корниенко Т.В. Первые храмы Месопотамии. М., 2006.

Соловьева Н.Ф. Антропоморфные изображения и культовые комплексы Южного Туркменистана поры среднего энеолита (по материалам раскопок Илгынлы-депе). Авторсф. канд. дис. СПб., 2005.

Akkermans P.M.M.G., Schwartz G.M. The Archaeology of Syria. From Complex Hunter-Gatherers to Early Urban Societies. Cambridge, UK, 2003.

Cauvin J. Naissance des divinités. Naissance de l'agriculture. La Révolution des symbols au Néolithique. P., 1994.

Hauptmann H. Kin Kultgebäude in Ncvali Çori // Between the rivers and over the mountains / Frangipane M. et al. Roma, 1993.

Hauptmann H. The Urfa Region // Neolithic in Turkey. The Cradle of Civilization / New Discoveries / Ed. by M. Özdoğan, N. Başgelen. Istanbul, 1999.

Howe B. Karim Shahir // Prehistoric Archaeology along the Zagros Flanks (OIP. 1983. Vol. 105). Chicago, 1983.

Kozlowsky S.K. Nemrik 9, a PPN Neolithic Site in Northern Iraq // Paléorient. 1989. Vol. 15. No. 1.

Neef R. Overlooking the Steppe-Forest: A Preliminary Report on the Botanical Remains from Early Neolithic Göbekli Tepe (Southeastern Turkey) // Neo-Lithics. 2003. № 2/03.

Neolithic in Turkey. The Cradle of Civilization // New Discoveries / Ed. by M. Özdoğan, N. Başgelen. Istanbul, 1999.

Özdoğan M. Çayönü // Neolithic in Turkey. The Cradle of Civilization / New Discoveries / Ed. by M. Özdoğan, N. Başgelen. Istanbul, 1999.

Özbeek M. Culte des cranes humains a Çayönü // Anatolica. 1988. № 15.

Peters J., Schmidt K. Animals in the Symbolic World of Pre-Pottery Neolithic Göbekli Tepe, South-Eastern Turkey: a Preliminary Assessment // Anthropozoologica. 2004. № 39(1).

Rosenberg M. Hallan Çemi // Neolithic in Turkey. The Cradle of Civilization / New Discoveries / Ed. by M. Özdoğan, N. Başgelen. Istanbul, 1999.

Rosenberg M., Davis M. Hallan Çemi Tepesi, an Early Aeremic Neolithic Site in Eastern Anatolia: Some Preliminary Observations Concerning Material Culture II Anatolica. 1992. № 18.

Rosenberg M., Nesbitt R.M.A., Redding R.W., Strasser T.F. Hallan Çemi Tepesi: Some Preliminary Observations Concerning Early Neolithic Subsistence Behaviors in Eastern Anatolia // Anatolica. 1995. № 21.

Rosenberg M., Nesbitt R., Redding R.W., Peasnall B.L. Hallan Çemi, Pig Husbandry and Post Pleistocene Adaptations Along the Taurus-Zagros Arc/Turkey // Paléorient. 1998. № 24/1.

Schirmer W. Drci Bauten des Çayönü Tepesi / Ed. by R.M. Bochmer and H. Hauptmann // Beiträge zur Altertumskunde Kleinasiens, Festschrift fur Kurt Bittel. Mainz, 1983.

Schmidt K. Frühncolithischer Tempel. Ein Forschungsbericht zum präkcramichen Neolithikum Obermcsopotamiens // Milteilungen der Deutschen Orient-Gesellschaft. Bd. 130. 1998.

Schmidt K. Sie bauten die ersten Tempel. Das rätselhafte Heiligtum der Steinzeitjäger. Die archäologische Entdeckung am Göbekli Tepe. München, 2006.

Stordeur D., Brenct M., Der Aprahamian G., Roux J.-C. Les bâtiments communautaires de Jerf el Ahmar et Mureybet horisont PPNA (Syria) // Paléorient. 2000. Vol. 26/1.

Wright H., Johnson G. Population, Exchange, and Early State Formation in Southwestern Iran // American Anthropologist. Vol. 77. Issue 2. June 1975.

стр. 46

Permanent link to this publication: