В статье обсуждаются место и роль правительственной переселенческой политики в процессах позднеимперской русификации на Северном Кавказе. В ходе проникновения Российской империи в регион действия административно-правового характера тесно переплетались с мероприятиями по колонизации здешних территорий, результатом которых стало не только экономическое освоение края, но и изменение его социально-демографического фона. Принимавшиеся для регулирования миграционных потоков в Терскую и Кубанскую области официальные меры были направлены на решение первоочередной государственной задачи - укрепления русской составляющей в населении края в целях его культурного сближения с остальными частями государства. Новопоселенцы из Центральной России несли с собой мощный культуртрегерский потенциал, оказавший заметное влияние на социально-экономическое развитие Северного Кавказа. В то оке время особое внимание правительства и местной администрации к русским переселенцам в сочетании с невнятной переселенческой политикой усугубляли и без того острый для местного населения земельный вопрос, превратившийся уже к началу XX в. в самостоятельный источник конфликтов.

Ключевые слова: Российская империя, Северный Кавказ, переселенческая политика, колонизация, русификация, Терская область, земельный вопрос.

THE RUSSIA'S RESETTLEMENT POLICY IN THE NORTH CAUCASUS AS THE MEANS FOR "CONSOLIDATION OF THE RUSSIAN CULTURE AND CITIZENSHIP"

The article discusses the role and place of the governmental resettlement policy in the processes of the late imperial Russification of the North Caucasus. During the Russian empire's penetration into the North Caucasus the administrative and legal actions of the Russian government were closely interwoven with colonization of this areas, which resulted in not only economic developments of the region, but changes of its social-demographic background. The official measures taken to regulate migration flows in the Terek and Kuban areas, were aimed at solving the major state task - consolidation of the Russian component in the local populations for their cultural convergence with other parts of the empire. New settlers from the Central Russia carried a powerful cultural potential which had a significant influence on social-economic development of the region. However, the government's and local administration's attention to the Russian immigrants along

КОБАХИДЗЕ Елена Исааковна - доктор исторических наук, доцент, ведущий научный сотрудник Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований им. В. И. Абаева; e-mail: elena_k11@mail.ru.

Elena KOBAKHIDZE Doctor of Sciences (in History), Assistant Professor, Leading Research Fellow, Vasily Abaev North Osetian Institute for Humanitarian and Social Studies, Vladikavkaz, elena_k11@mail.ru.

стр. 45
with indecisive resettlement policy exacerbated the land issue, which always distinguished with particular acuteness for Mountaineers and eventually turned into a separate conflict factor.

Keywords: Russian Empire, North Caucasus, resettlement policy, colonization, Russification, Terek Area, entrants ("inogorodnie"), temporary residents ("vremennoprozhivayuschie"), land issue.

В активной правительственной политике "обрусения" кавказской окраины действия административно-правового характера в течение всего периода проникновения Российской империи в регион тесно переплетались с мероприятиями по колонизации здешних территорий, результатом которых стало не только хозяйственное освоение мигрантами местных земельных угодий, но и изменение его социально-демографического фона. Со строительством укрепленной линии у правительства Екатерины 11 появилась прямая заинтересованность в колонизации Кавказа русским населением, что должно было послужить "достаточным основанием к будущему гражданскому развитию" края [Потто, 1912, II, с. 148]. Поощряемая правительством широкая колонизация региона [РГИА, ф. 379. оп. 1, д. 162, л. 7] вела к появлению здесь вслед за казаками русского населения, переселявшегося из Центральной России [Потто, 1912, II, с. 147]; российская дворянская элита получила новые поместья; терское, гребенское, а затем и кубанское казачьи войска "как сословия служилые" составляли уже "передовой форпост" на южнорусских рубежах [Потто, 1912, I, с. 22; II, с. 147]. Примерно за 20 лет (с 1785 по 1804 г.) помещикам из центральных российских губерний было роздано 160 тыс. десятин плодородных предкавказских земель [Фадеев, 1957, с. 33].

Хотя первая волна колонизации Северного Кавказа силами крепостного российского крестьянства не привела к демографическим и экономическим подвижкам (крупные имения разорились, а большинство переселенцев вернулись назад), государство, запустив механизм внутренней колонизации, явно обозначило стремление закрепиться на далекой окраине, включив ее территорию во внутренние российские пределы как в административном, так и в социокультурном отношении. И если первое могло быть осуществлено в ходе официальных правительственных мероприятий, опирающихся на соответствующую законодательно-правовую базу (т.е. путем собственно колонизации, в основе которой лежат прежде всего политические интересы государства), то второе требовало не только иных подходов, но и времени (в позднеимперском языке этот процесс получил название "русификация"). Понятие "колонизация" нередко смешивалось с понятием "переселение", хотя каждый из этих терминов имел самостоятельный социальный смысл. Переселение происходило в силу собственного миграционного потенциала у населения, стремившегося таким образом решить свои частные проблемы; колонизация же в большой степени связывалась с искусственным регулированием миграционных потоков в целях удержания завоеванных территорий и расширения государственного пространства. Однако военно-политические задачи на окраинах империи и выселение из Европейской России малоземельных крестьян, чтобы заселить "окраинные пустыри", привели к тому, что "колонизация переплелась с переселением" [Ремнев, Суворова, 2008, с. 133].

В дореформенный период в общем потоке колонистов заметно преобладало военно-казачье сословие, селившееся на плоскостных землях Предкавказья (см., например, Положение Комитета министров "О наделении землями казаков, на Кавказской линии поселенных" от 11 декабря 1823 г. [ПСЗ-I, XXXVIII, с. 1301-1307]). Однако, несмотря на традиционное предпочтение казачьего переселения, "Положением о заселении предгорий западной части Кавказского хребта кубанскими казаками и другими переселенцами из России", принятым 10 мая 1862 г. [ПСЗ-II, XXXVII, отд. 1-е, с. 406-425], правительство открывало путь и для заселения территории (правда, пока только

стр. 46
одного из субрегионов Кавказа) государственными крестьянами. Новый закон от 29 апреля 1868 г., дающий "русским подданным не войскового сословия" право "во всех без изъятия казачьих войсках... приобретать в собственность существующие на войсковых, городских и станичных землях дома и всякого рода строения, на общем основании, не испрашивая согласия ни войскового начальства, ни городского или станичного общества" [ПСЗ-II, XLIII, отд. 1-е, с. 473-474], открыл широкую дорогу крестьянскому переселенческому движению. И уже с конца 1860-х гг. военно-казачья колонизация Северного Кавказа стала сочетаться с крестьянской, чему в большой степени способствовала государственная политика, нацеленная на скорейшее заселение края "русским элементом" после окончания Кавказской войны.

Кроме того, проведение в 1861 г. крестьянской реформы открывало для освободившихся от крепостной зависимости крестьян перспективы для своего земельного устройства. Предполагаемый "русифицирующий" потенциал переселенцев из российской глубинки должен был не только усилить русскую составляющую в населении края, но и, как считала администрация, оказать "немаловажное нравственное воздействие" на местных жителей. Соответственно поставленной задаче законы и положения о переселении на Кавказ русских поселенцев из центральных губерний страны, принимаемые уже в 1880-1890-х гг., имели целью "укрепить" русское население региона.

Официальное разрешение крестьянской колонизации сказалось на ее темпах, и в течение 1860-х гг. число иногородних (т.е. лиц, не принадлежавших к казачьему сословию и проживавших на войсковой территории) в Кубанской области увеличилось в четыре раза, составляя 5.2% ее населения [Исмаил-Заде, 1977, с. 327].

После военных сословий именно российское крестьянство (помимо горского населения Терской области), переселившееся в область из внутренних районов страны, занимало первое место по численности. По данным 1873 г., процент русского населения по отношению ко всему населению Предкавказья (Северного Кавказа) составлял 68.6, причем в Кубанской области и Ставропольской губернии русские, украинцы и белорусы составляли соответственно 86.9% и 77.4% [там же]. В целом в течение "золотых" в истории земледельческой колонизации Северного Кавказа 1870-х гг. (см.: [Кабузан, 1996, с. 93]), когда край превратился в ведущий заселяемый регион России, его население увеличивалось стремительными темпами: в этот период сюда в целом прибыло почти 350 тыс. мигрантов [там же, с. 96]. Уже к 1876 г. численность населения региона (за счет механического прироста) достигла уровня 1858 г., предшествовавшего массовому оттоку мусульманской части жителей края в Турцию [там же].

В первой половине 1870-х гг. в Ставропольской губернии водворилось около 80 тыс. человек, в Терской области - 70 тыс., в Кубанской - 175.4 тыс. человек. В результате миграционных потоков из центральных районов России и ближайших регионов (Новороссии, Левобережной Украины) вырос удельный вес русского и украинского населения в общей массе населения северокавказского региона: доля русских в 1870-1890-е гг. увеличилась с 30.5 до 36.9%, украинцев - с 23.3 до 29.4% [там же, с. 100].

Судя по данным Кавказского статистического комитета, только в Терской области в 1876 г. население составляло 530 980 человек, а к 1882 г. возросло уже до 606 503 человек. Для Кубанской области, которая в то время была самым заселяемым регионом России, положительная динамика численности населения оказалась еще более выражена: 831 740 человек - в 1876 г., 1 084 531 человек - в 1882 г.1 При этом полученные комитетом данные даже считались заниженными по сравнению с действительностью [Числительность народонаселения..., 1884-1885, с. 99]. В своей Всеподданнейшей записке главноначальствующий гражданской частью на Кавказе С. А. Шереметев не без гордости констатировал, что успехи его предшественников на поприще гражданского

1 В то же время показатели механического прироста населения заметно опережали цифры его естественного прироста (см. табл. 57-61 в кн.: [Кабузан, 1996, с. 192-197]).

стр. 47
управления краем, следовавших "высочайшим предначертаниям в отношении этой окраины - в установлении полного слияния ее с остальными частями нашего обширного отечества", были столь значительными, что большая часть Северного Кавказа стала мало чем отличаться от многих коренных частей империи благодаря "преобладанию русской народности" и "значительному сравнительно распространению русского языка среди племен, населяющих Кавказ" [ЦГИАГ, ф. 12, оп. 1., кн. 2, д. 3132, л. 1-1об.].

Средняя плотность населения в Терской области также была достаточно высокой - 563.97 чел. на 1 кв. милю, или 9.9 жителя на 1 кв. км [Числительность народонаселения..., 1884-1885, с. 105-106]. Но хотя представители статистического комитета и полагали приведенные цифры не столь высокими в сравнении с Европейской Россией, особенности рельефа местности и недостаточность, особенно в нагорной полосе, пригодных для сельскохозяйственных нужд площадей делали и эти показатели довольно красноречивыми. Более того, как свидетельствовал в 1897 г. министр внутренних дел И. Л. Горемыкин, "ознакомление с данными об имеющемся на Кавказе запасе казенных земель не оставляет сомнения в том, что губернии Кавказа не представляют условий, которые позволяли бы рассчитывать на широкое развитие в них русской колонизации, ибо не только сравнительная незначительность находящихся здесь земель, но и свойства последних устраняют предположения о направлении сюда усиленного переселенческого движения" [ЦГИАГ, ф. 12, оп. 3, д. 1, л. 1-1об.].

Тем не менее вопрос об "усилении русского населения на Кавказе" был выдвинут в ряд первоочередных государственных задач, а заселение его "русскими людьми" объявлялось "весьма желательным с точки зрения общих интересов государства" [там же, л. 1, 2об.]. МВД считало, что поставленная правительством цель

"сводится не к открытию Кавказа для переселения, а к заселению лишь в пределах возможности свободных его земель русскими людьми. Настоящее положение Кавказа, являя, с одной стороны, недостаточную для столь богато одаренного от природы края густоту населения, с другой - преобладание исключительно инородческого, и частью даже мало благонадежного, населения... не может быть признано нормальным. Вместе с тем не подлежит сомнению, что изменение сего положения возможно и желательно только путем привлечения в край коренного русского населения, которое одно способно содействовать развитию названной окраины в направлении культурного сближения с остальными частями империи... При таких условиях.., как бы ни был ограничен существующий на Кавказе запас свободных земель, его надлежит целесообразно использовать для водворения русского населения" [там же, л. 1об.].

Заняться решением задач, связанных с переселением на Кавказ русских крестьян, настоятельно рекомендовалось местной администрации, возглавляемой главноначальствующим гражданской частью на Кавказе князем Г. С. Голицыным.

Усилившееся к концу столетия переселенческое движение на Северный Кавказ, в частности в Терскую область, вело к тому, что прибывавшие крестьяне "все более и более" заселяли "свободные земли во всех углах области, занимая как казенные, так и частновладельческие участки" [Всеподданнейший отчет..., 1895, с. 17]. В результате демографическая нагрузка на регион возрастала с каждым годом: например, в 1899 г. во всей Терской области насчитывалось 98 276 крестьян и 529 355 представителей горского населения. Через 10 лет, к 1909 г., в областях Северного Кавказа помимо местного населения проживало уже более одного миллиона душ "иногородних" (называемых так по старинке, хотя еще в 1872 г. это понятие было заменено определением "лица невойскового сословия" (см.: [Исмаил-Заде, 1977, с. 338]), ожидающих своего земельного устройства [Кавказ в 1909 году..., 1910, с. 43].

Аграрное перенаселение края привело к тому, что в начале XX в. из объекта колонизации Северный Кавказ превратился в регион, выбрасывающий значительное число мигрантов в Сибирь и Казахстан [Кабузан, 1996, с. 102]. Правительство вынуждено было отреагировать принятием ряда законодательных мер (в 1897, 1899, 1900 гг.),

стр. 48
регулирующих переселенческое движение на Кавказ и направленных на немедленное рассредоточение переселенцев Кавказского края в его менее заселенные районы (преимущественно Закавказье и Дагестанскую область), хотя мнение о необходимости и желательности заселения Кавказа "с точки зрения общих интересов государства" сохраняло особую актуальность в соответствующих ведомствах (см. переписку министра внутренних дел И. Л. Горемыкина с министром земледелия и государственных имуществ А. С. Ермоловым: [Дякин, 1998, с. 558-562]) и привлекало внимание самого императора [там же, с. 567]. Возврат к ограничительному характеру переселенческой политики правительства на рубеже столетий сказался в разработке более жестких условий для переселения на Кавказ, определенных как истощением земельного фонда районов Предкавказья, так и переизбытком на Северном Кавказе, главным образом в Кубанской области, необустроенных безземельных иногородних. Вместе с тем выработанные в свете новых тенденций временные правила, регулирующие переселенческое движение на Кавказ и составившие основу Положения Комитета министров о разрешении переселений в Ставропольскую губернию и местности Северного Кавказа, утвержденного 15 апреля 1899 г., давали преимущества русским крестьянам исключительно православного исповедания, которым предоставлялся для заселения "весь свободный наличный запас казенной земли, не состоящей в отводе казенных крестьян". Пригодность сдаваемых в аренду участков должна была определяться с учетом прежде всего интересов переселенцев и независимо от земельного положения "туземных поселян" [Исмаил-Заде, 1997, с. 332-333].

Однако "полезными колонизаторами вновь заселяемых местностей" признавались далеко не все русские и православные: в силу вступали дополнительные условия, предписанные циркуляром главноначальствующего гражданской частью на Кавказе от 15 марта 1901 г., - имущественный ценз (приблизительно до 300 руб. на среднюю крестьянскую семью), опыт предшествующего самостоятельного ведения земледельческого хозяйства ("хотя и на заарендованных землях"), а также достаточное количество рабочих рук [ЦГИАГ, ф. 12, оп. 3, д. 63, л. 41об.-42].

Но, несмотря на пониженные в целом темпы колонизации кавказских земель на рубеже XIX-XX столетий этот процесс продолжался: с 1897 по 1916 г. здесь осело 427 тыс. человек. В одной только Осетии примерно за тот же период (1897-1913) численность населения увеличилась на 76.5 тыс. человек (38.7%), а плотность населения возросла с 24.7 до 34.3 человек/кв. км [Тавасиев, 2014, с. 20]. В архивохранилищах есть свидетельства переселенческих настроений крестьян центральных российских губерний (к примеру, Екатеринославской, Смоленской и Воронежской), которые готовы были покинуть родные места ради неизведанной кавказской окраины в таком количестве, что "остающихся по выселении в их селениях душ оказалось бы меньше ревизских", либо изъявляли желание "уйти в составе всего своего небольшого общества" [ЦГИАГ, ф. 12, оп. 3, д. 1, л. 123].

Подобные настроения поощрялись и местной администрацией, заинтересованной в единовременном выходе из малоземельных обществ возможно большего числа лиц, поскольку согласно новому закону о переселении оставшиеся после них надельные участки перераспределялись между наиболее нуждающимися односельчанами, а в случае выбытия целого общества освободившиеся земельные площади прирезались к смежным обществам либо служили основой для образования особых выселков из малоземельных близлежащих селений [там же, л. 123об.]. Так своеобразно решался земельный вопрос в Центральной России.

Администрация края была убеждена, что внимание к нуждам переселенцев и содействие местной власти к "водворению их в известной последовательности - так именно, чтобы целая сеть русских хуторов разъединяла сплошную массу инородческих поселений, - должны служить одним из лучших средств для упрочения в области русской культуры и гражданственности" [Всеподданнейший отчет..., 1892, с. 27], а поселение

стр. 49
крестьян из внутренних российских губерний "крупными благоустроенными селами, с церквами, школами, торговлей и промышленностью, несомненно, ускорит умиротворение области" [Всеподданнейший отчет..., 1895, с. 17]. Одновременно кавказская администрация была озабочена решением вопроса о предоставлении земель русским переселенцам, исходя из того, что "переселенческое дело на Кавказе составляет неотложную потребность настоящего времени" (цит. по: [Исмаил-Заде, 1977, с. 332]). И даже то обстоятельство, что "в некоторых местностях Кавказского края, как, например, в Ставропольской губернии и Кубанской области, находится уже немалое число иногородних безземельных крестьян, подлежащих земельному устройству", считалось "благоприятным для скорого и успешного достижения вышеуказанной задачи", обязывая правительство "не отсрочивать разрешение вопроса о прочном устройстве быта означенной категории поселенцев, часть которых находится ныне в самом стеснительном положении" [ЦГИАГ, ф. 12, оп. 3, д. 1, л. 1об.].

Одновременно с заселением региона "иногородними" росло число безземельных крестьян, сопровождаемое уменьшением земельного надела на 1 мужскую душу. Так, на плоскости в 1892 г. в среднем на душу приходилось 5.1 десятины удобной земли и 5.4 десятины неудобной, в то время как продовольственная норма, например для Осетии, составляла 11 десятин удобной земли на 1 мужскую душу [Тедтоев, 1952, с. 36]. А в 1906 г. эта доля составляла уже 4.5 десятины для осетин, 4.3 десятины - для ингушей, 5.1 - для чеченцев, для балкарских крестьян - в среднем 17.8 десятины, кабардинских - 6.2. Особенно остро земельный голод, от которого одинаково страдали все жители нагорной полосы Терской области, ощущался в сравнении с кажущейся обеспеченностью землей казаков, изначально наделявшихся повышенным в сравнении с окружающим населением земельным паем, который рассматривался в качестве компенсации за их пожизненное военнообязанное положение. К примеру, казачество, составлявшее в первые годы XX в. около 20% населения Северного Кавказа, владело более чем половиной пахотных угодий, при этом на 1 мужскую душу казака в том же 1906 г. приходилось 16.5 десятины удобной земли [Статистический обзор Терской области..., 1915, с. 19]. Но в действительности и казаки не владели достаточным земельным наделом, который бы удовлетворял установленной продовольственной норме - 50 десятин удобной земли на 1 мужскую душу (см.: [Мартиросиан, 1925, с. 44-45]). Именно по этой причине казачьи станицы стали отказываться от приписки иногородних, которые вынуждены были арендовать у станичников земли или идти к ним внаем.

В горной полосе безземелье достигало еще больших масштабов: при существующей продовольственной норме в 50 десятин в Осетии, например, на 1 мужскую душу в среднем приходилось 0.4 десятины пахотной земли, 1.4 десятины покосной, 0.6 десятины леса и 4.1 десятины земли под выгоны и пастбища, т.е. в целом 6.5 десятины (!). В Ингушетии и Чечне земельный дефицит был еще более острым: там на 1 мужскую душу приходилось в целом по 5.8 и 5.2 десятины соответственно. Таким образом, в горах из-за нехватки пригодных для ведения хозяйства земель могло прожить лишь 12% наличного населения, а остальные 88% были избыточными. В среднем в начале XX в. 65% всех селений Терской области являлись малоземельными [Тедтоев, 1952, с. 27-28; Мартиросиан, 1925, с. 48-49; Труды комиссии..., 1908, с. 97-100, 166].

Хроническое малоземелье наряду с перенаселением выталкивало часть жителей горной полосы в находящиеся в более благоприятных условиях плоскостные селения [Цориева, 2011, с. 136-137], где они оседали в качестве временнопроживающих. Небольшими семейными группами они приписывались в административно-полицейском отношении к определенному населенному пункту - чаще всего к тому, где проживали их однофамильцы или бывшие односельчане [там же, с. 137]. И уже к 1905 г., по сравнению с 1880-и гг. XIX в., число временно проживающих в плоскостных селах почти удвоилось [Тедтоев, 1952, с. 33], несмотря на политику сдерживания переселенческих устремлений местного населения, практиковавшуюся в пореформенные годы.

стр. 50
Именно земельный дефицит и демографическая напряженность в горах сыграли определяющую роль в появлении на Владикавказской равнине новой социальной группы - временнопроживающих, проблема которых усугубилась к концу XIX - началу XX в. Источники пополнения этой категории населения были различны. Один из них связывается с результатами крестьянской реформы, когда крестьяне по истечении срока их временнообязанного состояния приписывались к селам без наделения их земельным паем. Указываются также случаи кровной вражды, из-за которой целые фамилии вынуждены были менять место жительства. Были среди временно проживающих и те, кто, поддавшись мухаджирским настроениям, отбыл в Османскую империю после окончания Кавказской войны, но не прижился там и пожелал вернуться обратно. Получив соответствующее разрешение, переселенцы возвращались, но уже без права пользования прежним земельным наделом. Не будучи приписанными к определенному обществу, новый земельный пай они не получали, что ставило их в положение временнопроживающих. В целом численность этой категории росла преимущественно за счет стихийных самовольных выселений из горных районов в относительно более благополучные в земельном отношении равнинные села. Но и там переселенцам закрепиться удавалось не всегда - сельские общества с неохотой давали им разрешение на подселение ввиду собственной недостаточной земельной обеспеченности. Уже к 1905 г., по сравнению с 1880-и гг., число временнопроживающих в Терской области почти удвоилось [Тедтоев, 1952, с. 33].

Во многом появление этой категории было обусловлено встречей на Владикавказской равнине двух миграционных потоков: один был представлен местным горским населением, для которого переселение на равнину становилось вопросом выживания, другой - переселенцами из российских губерний. Интересы землеустройства последних превалировали над земельными проблемами самих горцев. Несмотря на скученность и недостаток пригодных для хозяйственного использования земельных площадей, у местного населения в пользу переселенцев из российских губерний изымались "свободные" с точки зрения властей земли (т.е. не находящиеся в общинном пользовании пастбищные, луговые и лесные угодья), обращенные в казенное ведомство согласно утвержденному 14 июня 1888 г. мнению Государственного совета [Труды комиссии..., 1908, с. 38]. Не удовлетворялись и просьбы выселенцев выдать им в пользование участки из так называемых казенных земель, поскольку преимущества в этом отношении предоставлялись русским переселенцам и лишь в случае отсутствия таковых - безземельным горцам (см.: [ЦГА РСО-А, ф. 168, оп. 1, д. 1, л. 16, 19]).

Обстоятельства вынуждали горцев-переселенцев, не рассчитывавших на поддержку властей, искать средства для самостоятельного обеспечения себя землей на новых местах и в складчину покупать или арендовать участки у кабардинских узденей [Цориева, 2011, с. 140-142; ЦГА РСО-А, ф. 11, оп. 7, д. 7, л. 5-6об.]. В конце XIX в. в Кабарде в пользовании осетинских поселенцев находилось уже до 38 тыс. десятин, на которых возникло более 30 селений осетин-дигорцев [Цориева, 2011, с. 142].

Решение задач колонизации кавказских земель во многом связывалось с проведением в крае земельной реформы, предоставившей горцам, выселившимся на плоскость, землю на основе уравнительного распределения участков на праве общинного владения. Кавказский наместник великий князь Михаил Николаевич подчеркивал, что в Осетии "земля, распределяемая между аулами, отводится в общинное пользование каждого аула отдельно, но отнюдь не в пользование всего Тагаурского общества". Уже к середине 1866 г. было закончено распределение земель между 10 селами плоскостной Тагаурии, где размер подворного надела составил 39 десятин. Равнинным дигорским и алагирским селам было определено около 24 десятин на двор, а "плоскостному населению Куртатинского общества, заключающему в себе 1146 душ мужского пола, определено предоставить, из числа занятых уже им земель, 14 520 десятины..." [Всеподданнейший отчет..., 1870, с. 21-22]. Все распоряжения наместника, касавшиеся

стр. 51
поземельных вопросов в равнинной части Осетии, были утверждены императором в ноябре 1867 г.

Особое значение для развития поземельных отношений в Терской и Кубанской областях имела передача в казну более 16212.21 десятины общинных пастбищ, принадлежавших участникам движения Шамиля и восстания 1877 г., в результате чего малоземельные сельские общины в горах вынуждены были арендовать земли не у частных владельцев, а у государства [Северный Кавказ в составе Российской империи..., 2007, с. 218].

В течение 1860-х гг. наделение общин землей было в целом завершено, после чего начался медленный процесс размежевания, сопровождавшийся массовыми переселениями. Станицам Терского казачьего войска отошли земли Карабулакского участка Ингушевского округа, причем в возникавших при этом спорах горцев с казаками местная администрация в лице начальника Терской области М. Т. Лорис-Меликова однозначно заявляла, что "отобрание земель от казаков или от казны не соответствует политическим взглядам правительства" [Максимов, Вертепов, 1894, с. 45]. 50 989 десятин горных пастбищ, конфискованных у чеченцев округа, также перешли в казну и передавались в пользование местного населения уже на условиях несения оброка. При размежевании в надел аульным обществам передавалась земля из расчета примерно по 33 десятины на дым. Запасные земли предоставлялись аулам не с учетом прироста населения (как это было у казаков), а для новых переселенцев [Северный Кавказ в составе Российской империи..., 2007, с. 219-220]. Свою роль в переселенческой политике кавказской администрации играли и конфессиональные предпочтения. Так, тот же М. Т. Лорис-Меликов в своей "Записке о Терской области" подчеркивал, что выселение семейств осетинской знати в Кубанскую область ("особо от существующего недостатка земли для прочих жителей")

"имеет главнейшею целью оставить в Осетинском округе, занимающем весьма важную для нас местность на Кавказе, население чисто христианское, тем более что алдары, устраняя до сих пор последнее от прямого нашего влияния, одни только и получали все выгоды от посредничества, принятого ими на себя не только между нами и христианами округа, но и между местного властью и мусульманским населением всего чеченского населения. При осуществлении мысли переселения алдар остающийся затем десяток семейств дигорских баделят не может быть нам вреден, а если бы и найдено было впоследствии необходимым, то не представится труда выселить их на условиях, предоставленных алдарам" [Материалы по истории осетинского народа, 1942, с. 336].

Выступая в защиту своих владельческих прав, горцы апеллировали к сложившемуся в обычном праве порядку, по которому давность пользования землей обеспечивала и право владения, и указывали на факты добровольности вхождения отдельных обществ в состав империи, что, по их убеждению, гарантировало сохранение в неизменном виде всего комплекса земельных правоотношений.

"Ознакомившись ближе с работами комиссии по исследованию современного положения землепользования и землевладения... и с проектами землеустройства в Нагорной полосе, - писали в комиссию по исследованию современного положения землепользования и землевладения в Нагорной полосе Терской области доверенные Мецхальского общества Ингушетии, - мы находим труды комиссии и ее проекты несоответствующими действительности и стоящими в противоречии с нашими интересами. Коренная ошибка, которую допустило большинство комиссии и благодаря которой ценность трудов ее сводится почти к нулю, заключается в признании всех земель, находящихся в фактическом обладании жителей Мецхальского Общества, принадлежащими в собственность казне и лишь в пользовании населения... Нет разумных оснований отрицать право собственности населения на находившиеся в их обладании земли до момента присоединения ингушевского племени к России; существование права собственности должно предполагаться, пока утверждение, отрицающее таковое, не будет с положительностью доказано. С момента присоединения может быть изменен законный титул, и где была собственность, так

стр. 52
может быть оставлено лишь право пользования с перенесением первого на Государство (казну) присоединителя. Понятно, что права населения определяются законодательным актом о присоединении; и лучший способ разрешить возбужденный вопрос - обратиться к тому высочайшему Манифесту, коим провозглашалось присоединение. ...здравый смысл подсказывает, что если и при присоединении силою оружия за населением обычно сохраняются все их гражданские и имущественные права, то тем более это должно иметь место при добровольном присоединении. Ингуши не силою оружия присоединены, а добровольно отдались под власть России" [ЦГА РСО-А, ф. 270, оп. 1, д. 22, л. 4-4об.].

Очевидно, и переселенческая политика властей, и итоги проведенной в крае земельной реформы не могли не вызывать недовольство в горской среде, следствием которого становились длительные конфликты как между самой администрацией и местными народами, так и спонтанные, но довольно острые межэтнические столкновения (см.: [Джанаев, 1998; Гатагова, 2002]).

Между тем основания для будущих конфликтов во многом были заложены еще в первой половине XIX в., когда не только плоскостные земли, находившиеся в хозяйственном обороте местных народов, отводились под строительство укреплений Кавказской военной линии и передавались казачьим поселениям, система которых сформировалась уже к середине столетия, но и горные селения, расположенные в стратегически важных пунктах, расселялись, а на их месте устраивались военные посты (см.: [Чудинов, 1889, с. 110-111]). Еще в начале 1830-х гг. в Осетии вдоль линии Военно-Грузинской дороги были поселены сформированные в Малороссии конные полки [Пономарев, 1904, с. 20-21], само присутствие которых в регионе, где только что после особых карательных операций генерала И. Н. Абхазова (см.: [Акты..., 1878, VII, с. 372-373]) была учреждена система приставского управления, должно было служить весомым сдерживающим фактором. К тому же при наличии здесь казачьих станиц отпадала необходимость в Донских казачьих полках, присылавшихся для охраны дороги и недешево обходившихся казне. Казаки - жители станиц обязывались также оказывать содействие и обеспечивать всем необходимым (провиантом, транспортными средствами) проезжающие по дороге команды [Пономарев, 1904, с. 17].

Более того, тогда же, в 1830-х гг., в целях усиления линейных войск за счет казачьего сословия в него в массовом порядке переводились казенные крестьяне, что главноуправляющим Г. В. Розеном аргументировалось "слабым и ненадежным положением Кавказской линии со стороны неприязненных нам горских хищников..." [Акты..., 1878, VII, с. 826]. В начале 1840-х гг. в казачьи станицы были преобразованы и военные поселения, сформированные на основании высочайше утвержденного Положения о военных поселениях на Кавказе от 10 октября 1 837 г. из женатых солдат, прослуживших в Кавказской армии пятнадцать и более лет (см.: [ПСЗ-II, XII, отд. 1-е, с. 770-789]).

В ходе этих мероприятий велось активное перераспределение в пользу казачьих станиц части земель, уже занятых переселившимися при правительственной поддержке на равнину горцами. Так, например, из кабардинских и осетинских земель для укрепления казачьих станиц 1-го Владикавказского казачьего полка в 1842 г. были отведены 81 184 десятины, причем с уже освоенного левобережья Терека предполагалось выселить до полутора десятков осетинских селений, где проживало более тысячи семей [Берозов, 1980, с. 114]. Во избежание вооруженных выступлений со стороны местных жителей администрация не рискнула выселить их единовременно, и процесс этот растянулся более чем на 20 лет.

Вряд ли подобные шаги кавказской администрации преследовали цели хозяйственно-экономического освоения здешних территорий, хотя военное начальство и уделяло внимание развитию в станицах земледелия. Скудная обеспеченность новопоселенцев-казаков необходимыми орудиями труда, скотом, посевным материалом наряду с плохим качеством земли, неблагоприятными для ведения земледельческого хозяйства климатическими условиями, а главное - утерей навыков земледельческого труда за долгие годы

стр. 53
службы делали казачьи хозяйства не просто нерентабельными, а убыточными. Но на фоне военных действий, ведущихся в ходе Кавказской войны, чересполосное расселение казачьих станиц должно было отвечать задачам сугубо стратегического свойства, не столько способствуя "упрочению русской культуры и гражданственности", сколько обеспечивая контроль, во-первых, над коммуникациями, а во-вторых - над неспокойным населением, в лояльность которого было сложно поверить, и препятствуя контактам жителей равнинных сел с населением нагорной полосы. Крепко устроенный "русский элемент" в новоприобретенной и недружелюбно расположенной окраине должен был служить надежной социальной опорой для государственных административных преобразований.

Позже, в 1861-1880 гг., в Кубанской области было основано уже около 75 казачьих поселений, в Ставропольской губернии в 1860-х гг. возникло 18 новых населенных пунктов, а в Терской области примерно за тот же период - 15 казачьих станиц [Кабузан, 1996, с. 95-96].

Однако отсутствие внятной программы колонизации наряду с ощутимым малоземельем препятствовали скорой реализации правительственных планов. Более того, в результате переселенческой политики правительства к началу XX в. "земельный вопрос" в крае приобрел особенную остроту, став самостоятельным мощным конфликтогенным фактором, в сочетании с другими обусловившими социально-политическую напряженность в регионе.

Тем не менее культуртрегерский потенциал русских переселенцев оказался в достаточной мере реализованным. Знакомство с новыми формами хозяйствования, приобщение к новой культуре производства-потребления, в конце концов, расширившееся географическое пространство обитания в связи с массовым переселением на равнинные земли - все это заставляло горцев искать возможности удовлетворять "рождающиеся новые потребности", отделяя таким образом "факт от принципа, дело от убеждения" [Всеподданнейший отчет..., 1870, с. 117]. Особые "успехи в смысле гражданственности" сделала Осетия, "усердно занявшаяся хозяйством... и многие плоскостные селения Тагаурии и Куртатии поражают своим благосостоянием и порядком", - подчеркивали в региональной администрации [Всеподданнейшая записка..., 1890, с. 66]. Уже в 1860-х гг. начальник Осетинского округа полковник А. Ф. Эглау в своем отчете с удовлетворением отмечал: "Вообще следует сказать, что Осетинский округ находится в самых благоприятных условиях к развитию; народ трудолюбив, покорен, стремится к улучшению своего быта и начинает сознавать необходимость образования" [ЦГА РСО-А, ф. 12, оп. 5, д. 319, л. 33-33об.].

Говоря о значении переселенческого движения на Кавказе в конце XIX - начале XX в., исследователи приходят к выводу о позитивных в целом его последствиях, обусловленных появлением в крае переселенческой деревни, что привело к тесному переплетению судеб российского и местного крестьянства в хозяйственной, социально-экономической и политической сферах [Исмаил-Заде, 1977, с. 335-336]. С притоком русского населения началась бурная капитализация экономики Северного Кавказа, а казачья колонизация "быстро сменилась широким потоком переселенцев, которые хозяйственно приобщали Предкавказье к пореформенной капиталистической России" [там же, с. 329].

Но социальный смысл колонизации как одной из составляющих политики "русификации" имел еще одно важное измерение, о котором необходимо упомянуть в контексте данной проблемы. Колонизация как особый социально-политический феномен обеспечивала перспективу "двойного расширения" Российской империи за счет разрастания "имперского ядра" путем присоединения окраин не только в территориально-административном, но и в социально-культурном аспекте [Горизонтов, 2001, с. 130]. Исследователи отмечают, что колонизация - "это, в конечном счете, попытка приведения мира в соответствие с тем идеалом, который присущ тому или иному народу. Причем идеальные мотивы могут порой преобладать над всеми прочими - экономическими, военными

стр. 54
и другими" [Лурье, 1994, с. 56]. Несмотря на то что русские переселенцы (как казаки, так и обычные крестьяне) "не были ни убежденными агентами имперской власти, ни носителями "цивилизаторской" миссии, ни миссионерами" [Брейфогл, 2002, с. 185, 188], они призваны были стать важной "третьей силой" во взаимоотношениях власти и местных сообществ, которая бы придала процессу колонизации имперское измерение. Идеологическая подоплека колонизационных задач заключалась в формировании "большой русской нации" как политической целостности, идея которой, трактуемая правительственными идеологами как "национальная", в пореформенный период формулируется в виде нового правительственного курса на создание и поддержание "единства и неделимости" Российской империи с единым политическим ядром, окруженным окраинами (см.: [Кэмпбелл (Воробьева), 2001]). Поначалу духовной составляющей имперского комплекса, который несли с собой колонисты, служило православие. Но со временем его практически подавила эволюционировавшая в политическую идеологему идея "гражданственности" как общая национальная идея, выступавшая обоснованием целостности государства, его "единства и неделимости".

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Т. VII. Тифлис, 1878.

Берозов Б. П. Переселение осетин с гор на плоскость. Орджоникидзе: Ир, 1980.

Брейфогл Н. Контакт как созидание. Русские сектанты и жители Закавказья в XIX в. // Диаспоры. 2002. N 4. С. 156-200.

Всеподданнейшая записка Командующего войсками Кавказского военного округа и Войскового Наказного Атамана Кавказских казачьих войск по управлению округом с 1882 по 1890 г. СПб., 1890.

Всеподданнейший отчет главнокомандующего Кавказскою Армиею по военно-народному управлению за 1863-1869 гг. СПб., 1870.

Всеподданнейший отчет Начальника Терской области и Наказного Атамана Терского казачьего войска о состоянии области и войска за 1891 год. Владикавказ, 1892.

Всеподданнейший отчет Начальника Терской области и Наказного атамана Терского казачьего войска о состоянии области и войска за 1894 год. Владикавказ, 1895.

Гатагова Л. С. Межэтнические отношения // Россия в начале XX в. / Под ред. акад. А. Н. Яковлева. М., 2002. С. 137-167.

Горизонтов Л. Е. "Большая русская нация" в имперской и региональной стратегии самодержавия // Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности. М., 2001. С. 129-150.

Джанаев А. К. Народы Терека в Российской революции 1905-1907 гг. Орджоникидзе: Ир, 1988.

Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX - начало XX в.). СПб.: ЛИСС, 1998.

Исмаил-Заде Д. Из истории переселения российского крестьянства на Кавказ в конце XIX - начале XX в. // Исторические записки. 1977. Т. 99. С. 322-339.

Кабузан В. М. Население Северного Кавказа в XIX-XX веках. Этностатистическое исследование. СПб.: Рус.-Балт. информ. центр БЛИЦ, 1996.

Кавказ в 1909 году. Краткий обзор деятельности правительственных учреждений Кавказского наместничества. Тифлис, 1910.

Кэмпбелл (Воробьева) Е. И. "Единая и неделимая Россия" и "Инородческий вопрос" в имперской идеологии самодержавия // Пространство власти: Исторический опыт России и вызовы современности. М., 2001. С. 204-215.

Лурье С. Российская империя как этнокультурный феномен // Общественные науки и современность. 1994. N 1. С. 56-64.

Максимов Е., Вертепов Г. Туземцы Северного Кавказа. Историко-статистические очерки. Вып. 2. Владикавказ, 1894.

Мартиросиан Г. К. Социально-экономические основы революционных движений на Тереке. Владикавказ: Типография Ингушии "Свет", 1925.

Материалы по истории осетинского народа. Сборник документов по истории завоевания осетин русским царизмом. Т. II. Орджоникидзе, 1942.

Пономарев Ф. П. Материалы по истории Терского казачьего войска // Терский сборник. 1904. Вып. 6.

Потто В. А. Два века Терского казачества (1577-1801 гг.). В 2-х т. Владикавказ, 1912.

Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое (ПСЗ-I). Т. XXXVIII. N 29682.

Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе (ПСЗ-II). Т. XII. Отд. 1-е. N 10576; Т. XLIII. Отд. 1-е. N 45785; Т. XXXVII. Отд. 1-е. N 38256.

стр. 55
Ремнев А. В., Суворова Н. Г. "Обрусение" азиатских окраин Российской империи: оптимизм и пессимизм русской колонизации // Исторические записки. 2008. Вып. 11(129). С. 132-179.

Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 379. Оп. 1. Д. 162.

Северный Кавказ в составе Российской империи / Отв. ред. В. О. Бобровников, И. Л. Бабич. М.: Новое литературное обозрение, 2007.

Статистический обзор Терской области за 1914 г. // Терский календарь. Владикавказ, 1915.

Тавасиев В. Х. Демографический анализ населения Северной Осетии в XX веке // Национальная ассоциация ученых (НАУ). 2014. N 2. Ч. 4. С. 20-23.

Тедтоев А. А. Временнопроживающие крестьяне в Северной Осетии во второй половине XIX и в начале XX в. Дзауджикау, 1952.

Труды комиссии по исследованию современного землепользования и землевладения в Нагорной полосе Терской области. Владикавказ, 1908.

Фадеев А. В. Очерки экономического развития Степного Предкавказья в дореформенный период. М., 1957.

Центральный государственный исторический архив Грузии (ЦГИАГ). Ф. 12. Оп. 1. Кн. 2. Д. 2; Ф. 12. Оп. 3. Д. 1; Ф. 12. Оп. 3. Д. 63.

Центральный государственный архив РСО-А (ЦГА РСО-А). Ф. 168. Оп. 1. Д. 1; Ф. 12. Он. 5. Д. 319; Ф. 270. Оп. 1. Д. 22.

Цориева И. Т. Пути исповедимые... Из истории основания равнинных поселений на Кавказе в конце XVIII - XIX вв. Владикавказ: ИПО СОИГСИ, 2011.

Числительность народонаселения больших административных отделов Кавказского края в 1882 году и приблизительная плотность населения этих отделов // Известия Кавказского Отдела Императорского Русского Географического Общества. Т. VIII, Тифлис, 1884-1885.

Чудинов В. Окончательное покорение осетин // Кавказский сборник. Т. XIII. 1889. С. 1-122.

REFERENCES

Akty, sobrannye Kavkazskoi arkheograficheskoi komissiei. T. VII. Tiflis, 1878.

Berozov B.P. Pereselenie osetin s gor naploskost'. Ordzhonikidzc: Ir, 1980.

Bobrovnikov V.O., Babich l.L. (cds.) Severnyi Kavkaz v sostave Rossiiskoi imperii. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2007.

Breyfogle N. Kontakt kak sozidanic. Russkie sektanty i zhiteli Zakavkaz'ia v XIX v. // Diaspory. 2002. N 4, pp. 156-200.

Campbell (Vorob'eva) E.I. "Edinaia i nedelimaia Rossiia" i "Inorodcheskii vopros" v imperskoi ideologii samoderzhaviia // Prostranstvo vlasti: Istoricheskii opyt Rossii i vyzovy sovremennosli. Moscow, 2001, pp. 204-215.

Chislitcl'nost' narodonaseleniia bol'shikh administrativnykh otdelov Kavkazskogo kraia v 1882 godu i priblizitel'naia plotnost' naselcniia etikh otdelov // Izvestiia Kavkazskogo Otdela Imperalorskogo Russkogo Geograficheskogo Obshchestva. T. VIII. Tiflis, 1884-1885.

Chudinov V. Okonchatel'noe pokorenie osetin // Kavkazskii sbornik. T. XIII. 1889, pp. 1-122.

Diakin V.S. Natsional'nvi vopros vo vnutrennei politike tsarizma (XIX - nachalo XX v.). Sankt-Petersburg: LISS, 1998.

Dzhanaev A.K. Narody Tereka v Rossiiskoi revoliutsii 1905-1907 gg. Ordzhonikidzc: Ir, 1988.

Fadeev A.V Ocherki ekonomicheskogo razviliia Stepnogo Predkavkaz'ia v doreformennyi period. Moscow, 1957.

Gatagova L.S. Mezhetnicheskie otnosheniia // Rossiia v nachale XX v. / Pod red. akad. A.N. Iakovleva. Moscow, 2002, pp. 137-167.

Gorizontov L.E. "Bol'shaia russkaia natsiia" v imperskoi i regional'noi strategii samoderzhaviia // Prostranstvo vlasti: istoricheskii opyt Rossii i vyzovy sovremennosli. Moscow, 2001, pp. 129-150.

Ismail-Zade D. Iz istorii pereseleniia rossiiskogo krest'ianstva na Kavkaz v kontse XIX - nachale XX v. // Istoricheskie zapiski. 1977. T. 99, pp. 322-339.

Kabuzan V.M. Naselenie Severnogo Kavkaza v XIX-XX vekakh. Etnostalisticheskoe issledovanie. Sankt-Petersburg: Russko-Baltiiskii informatsionnyi tscntr BLITs, 1996.

Kavkaz v 1909 godu. Kratkii obzor detatel 'nosti pravitel' - stvennykh uchrezhdenii Kavkazskogo namestnichestva. Tiflis, 1910.

Lur'e S. Rossiiskaia imperiia kak etnokul'turnyi fenomen // Obshchestvennye nauki i sovremennost'. 1994. N 1, pp. 56-64.

Maksimov E., Vertepov G. Tuzemtsy Severnogo Kavkaza. Istoriko-statisticheskie ocherki. Vyp. 2. Vladikavkaz, 1894.

Martirosian O.K. Sotsial'no-ekonomicheskie osnovy revoliutsionnykh dvizhenii na Tereke. Vladikavkaz: Tipografiia Ingushii "Svet", 1925.

Materialy po istorii osetinskogo naroda. Sbornik dokumentov po istorii zavoevaniia osetin russkim tsarizmom. T. II. Ordzhonikidze, 1942.

стр. 56
Polnoe sobranie zakonov Rossiiskoi imperii. Sobranie pervoe (PSZ-I). T. XXXVIII.

Polnoe sobranie zakonov Rossiiskoi imperii. Sobranie vtoroe (PSZ-II). T. XII. T. XLIII. T. XXXVII.

Ponomarev F.P. Matcrialy po istorii Terskogo kazach'ego voiska // Terskii sbornik. 1904. Vyp. 6.

Potto V.A. Dva veka Terskogo kazachestva (1577-1801 gg.). 2 vols. Vladikavkaz, 1912.

Remnev A.V, Suvorova N.G. "Obrusenie" aziatskikh okrain Rossiiskoi imperii: optimizm i pessimizm russkoi kolonizatsii // Istoricheskie zapiski. 2008. Vyp. 11(129), pp. 132-179.

Rossiiskii gosudarstvenni istoricheskii arkhiv (RGIA).

Statisticheskii obzor Terskoi oblasti za 1914 g. // Terskii kalendar'. Vladikavkaz, 1915.

Tavasiev V.Kh. Demograficheskii analiz naseleniia Severnoi Osetii v XX veke // Natsional'naia assotsiatsiia uchenykh (NAU). 2014. N 2. Pt. 4, pp. 20-23.

Tedtoev A.A. Vremennoprozhivaiushchie krest'iane v Severnoi Osetii vo vtoroi polovine XIX i v nachale XX v. Dzaudzhikau, 1952.

Trudy komissii po issledovaniiu sovremennogo zemlepol'zovaniia i zemlevladeniia v Nagornoi polose Terskoi oblasti. Vladikavkaz, 1908.

Tsentral'nyi gosudarstvennyi arkhiv RSO-A (TsGA RSO-A).

Tsentral'nyi gosudarstvennyi istoricheskii arkhiv Gruzii (TsGIAG).

Tsorieva I.T. Puti ispovedimye... Iz istorii osnovaniia ravninnykhposelenii na Kavkaze v kontse XVIII-XIX vv. Vladikavkaz: IPO SOIGSI, 2011.

Vsepoddanneishaia zapiska Komanduiushchego voiskami Kavkazskogo voennogo okruga i Voiskovogo Nakaznogo Atamana Kavkazskikh kazach 'ikh voiskpo upravleniiu okrugom s 1882 po 1890 g. Sankt-Petersburg, 1890.

Vsepoddanneishii otchet glavnokomanduiushchego Kavkazskoiu Ar-mieiu po voenno-narodnomu upravleniiu za 1863-1869 gg. Sankt-Petersburg, 1870.

Vsepoddanneishii otchet Nachal'nika Terskoi oblasti i Nakaznogo Atamana Terskogo kazach'ego voiska o sostoianii oblasti i voiska za 1891 god. Vladikavkaz, 1892.

Vsepoddanneishii otchet Nachal 'nika Terskoi oblasti i Nakaznogo atamana Terskogo kazach 'ego voiska o sostoianii oblasti i voiska za 1894 god. Vladikavkaz, 1895.

стр. 57

Permanent link to this publication: