На фоне именно этих личных отношений в 1906 - 1907 гг. глубоко за кулисами БЦ развертывалась борьба за влияние на аппарат фракционной организации.

Ленин, конечно, был бесспорным и общепризнанным политическим вождем большевиков, хотя несомненно, что не все его фракционные выступления встречали общее одобрение¹. Но он далеко не был таким же общепризнанным и безраздельным хозяином организационного аппарата БЦ. Официальным секретарем последнего, правда, была Н. К. Крупская, послушная исполнительница всех указаний Ленина. Именно к ней стекалась вся корреспонденция БЦ, и именно она принимала на явочных квартирах всех обращавшихся в БЦ. Но, прежде всего, с нею рядом сидел другой секретарь БЦ - М. Я. Вайнштейн ("Михаил Сергеевич"), который был подчинен непосредственно Л. Б. Красину, - и именно этому другому секретарю (даже Крупская не называет его вторым секретарем) Крупская должна была передавать всю ту корреспонденцию и к нему направлять всех тех людей, которые обращались в БЦ по делам, связанным с военной и боевой работой фракции, а также в связи со всевозможными техническими предприятиями. А так как в большевистских организациях того времени военная и боевая работа, как связанная с работой по подготовке восстаний, расценивалась как много более важная, чем работа общеполитическая (ведь восстание рассматривалось, как "высшая форма" движения), то удельный вес тех функций, которые лежали на "другом секретаре", был во всяком случае не меньшим, чем удельный вес функций, лежавших на Крупской. По существу, с точки зрения обычной для большевиков того времени расценки, последняя передавала на решение Красина все наиболее важные и секретные дела БЦ.

Но необходимо иметь также в виду, что аппарат организаций, находившихся в ведении Красина, был вообще чем-то вроде второго, более глубоко запрятанного и более строго законспирированного этажа сложного подпольного здания БЦ - со своими особыми адресами для переписки, особыми явками для приезжающих, со сложными, многостепенными паролями, показывавшими положение данного лица в организационной иерархии и меру его посвященности в секреты специальной работы... Общепартийными явка-

Продолжение. Начало см.: Вопросы истории, 2010, N 6.

ми и адресами работники этих специальных организаций пользовались лишь в исключительных случаях, когда не имели возможности по той или иной причине воспользоваться аппаратом своих собственных явок и адресов. И нет ничего удивительного в том, что в этой среде начинали нарастать настроения, склонность рассматривать общепартийную работу как работу низшего типа по сравнению с тою, которой заняты они, работники военных и боевых организаций².

Уже эта роль Красина, который был бесспорным руководителем военных и боевых организаций, создавала для него особое положение внутри "коллегии трех". Но еще большее значение имела его роль кассира и министра финансов БЦ. Кассу последнего и большую часть источников ее пополнения он прочно держал в своих руках, никому не передавая этих своих связей, никого к этим делам не подпуская. Это давало ему возможность строго контролировать и расходную часть бюджета БЦ, глазом опытного хозяина проверять обоснованность предъявляемых к кассе требований и решать, какие из них и в каком объеме подлежат удовлетворению.

Именно это создавало для Ленина особенно трудное положение. Ролью только политического вождя, который на свою аудиторию воздействует лишь статьями и речами, он никогда не довольствовался, а всегда стремился держать в своих руках и нити организационных связей: он превосходно знал, что только таким путем можно держать в руках те руководящие кадры партийных работников, которые необходимы для функционирования всякой организации. Уже весной 1901 г. он провел Крупскую в секретари "Искры". "Это, конечно, означало, - прибавляет Крупская, - что связи с Россией будут вестись все под тесным контролем Владимира Ильича"³. С тех пор этих нитей Ленин никогда не выпускал; Крупская неизменно оставалась секретарем всех тех центров, политическим лидером которых он был.

Лучше других он понимал и значение партийной кассы и поэтому тоже всегда старался полностью ставить ее под свой личный контроль. В 1906- 1907 гг. касса впервые полностью ушла из под его рук - контролировать ее Ленин мог только через "коллегию трех", она же "финансовая группа" БЦ. Уходили и важнейшие связи. Ленин уже не был хозяином внутри БЦ - и именно на этом фоне становится понятным все значение для него вопроса о Таратуте.

Конечно, многое зависело от связи последнего с делом о наследстве Шмита: как указано выше, реализация последнего принесла в кассу БЦ в общем около 280 тыс. рублей. И Ленин правильно рассчитал, что, так решительно поддерживая Таратуту и проводя его на такие ответственные посты в БЦ и в общепартийном ЦК, он не только помогает последнему закрепить его положение в тех кругах, от которых многое зависело в области реализации наследства, но одновременно и прочнее привязывает его к себе лично.

Сестра Шмита, завещавшего свое состояние социал-демократической партии, совсем не была той "богатой купчихой", за которую ее можно было принять по приведенным выше словам Ленина в разговоре с НА. Рожковым. Ради "острого словца" Ленин не пожалел эту юную курсистку (в 1907 г. ей было лет 18 - 19) из талантливой семьи миллионеров Морозовых, которая вслед за старшим братом-студентом и, несомненно, под его влиянием, а затем под впечатлением его трагической гибели, увлеклась романтикой революции. В те бурные годы таких было немало. Отнюдь не было исключением и то обстоятельство, что для нее в эту революционную романтику важной составной частью вплелось ее личное увлечение Таратутой, настоящей биографии которого ("прожженного негодяя") она, конечно, не знала, но положение которого в партийной иерархии (сначала секретарь большевистской

организации в Москве, затем член ЦК от большевиков) ей, несомненно, было известно и не могло не импонировать. Ленин это превосходно понимал. Именно в этом ключ к объяснению его настойчивости в проведении Таратуты на высокие посты в партии: поступая так, он поднимал шансы на брак Таратуты с Елизаветою Шмит, а вместе с тем и на "реализацию наследства" ее покойного брата в желательном для Ленина смысле.

Вскоре он, по-видимому, и лично познакомился с Е. П. Шмит, которая летом 1907 г. жила в Финляндии, неподалеку от Куоккала, уже вместе с Таратутой. Чтобы ускорить получение наследства (как несовершеннолетняя, она не могла им распоряжаться до замужества), был устроен ее фиктивный брак с А. М. Игнатьевым, ответственным организатором Боевой группы при ЦК, одним из доверенных людей Красина: с формального разрешения этого Игнатьева, в конце 1907 г. Е. П. Шмит начала подписывать все документы, которые были необходимы для продажи ее доли в наследстве брата.

В деле Таратуты Ленин ставил крупную ставку, но расчет был точным.

Ближайшее будущее показало, что роль Таратуты в планах Ленина не вводилась в рамки одной "реализации наследства Шмита". Во всяком случае, присмотревшись к нему ближе, Ленин убедился, что он вполне пригоден и для услуг более длительного характера, и очень скоро взял курс на все более и более близкое привлечение Таратуты к участию в засекреченной работе БЦ, особенно к делам, связанным с кассою последнего. Полное развитие этого "нового курса", подрывавшего монопольное положение Красина как неограниченного "хозяина" кассы БЦ, относится к последнему, третьему периоду существования БЦ, составляя одну из наиболее важных особенностей этого периода.

* * *

Полицейские репрессии, которые с начала зимы 1907 - 1908 гг. обрушились на революционные организации, пытавшиеся в 1906 - 1907 гг. создавать свои базы на территории Финляндии, ускорили развитие событий. Петербургская полиция все чаще делала набеги на пограничные пункты, излюбленные революционерами. Крупская пишет, что полиция особенно усиленно охотилась за Лениным и "искала его по всей Финляндии"⁴. Это утверждение совершенно не соответствует действительности: никаких следов специальной охоты за Лениным в архивах царской полиции найти не удалось, хотя они в отношении именно Ленина изучены с большой старательностью. Охоты специально за Лениным полиция не вела. Ноябрьские и декабрьские 1907 г. полицейские набеги на Териоки, Куоккала и т.д. были направлены прежде всего против эсеров, связанных с террором, и против анархистов-"махаевцев" из группы "Рабочего заговора" - оттуда тянулись нити к разным экспроприациям и актам экономического террора (убийства инженеров и т.д.). Из большевиков задеты были лишь М. Я. Вайнштейн, секретарь БЦ по линии предприятий Красина, и кое-кто из "боевиков" - главным образом из связанных с латышскими "лесными братьями". Но, конечно, было ясно, что это - лишь начало, за которым скоро пойдут продолжения. Финляндия переставала быть мало-мальски надежным убежищем. Период "малой эмиграции" (так называли революционную работу с опорными базами в Финляндии) кончался, приближалось время уходить в эмиграцию "большую", более далекую от границ России.

"Как водится, - писал Мартов Аксельроду 10 декабря 1907 г., - первым уехал Ленин"⁵. Последний вообще с исключительной старательностью берег себя от ареста, считая, что без него - если арест надолго вырвет его из активной работы - все развитие внутрипартийных отношений пойдет иными путями. Он еще в октябре забрался вглубь Финляндии, к Гельсингфорсу,

и оттуда добился решения БЦ о необходимости перенести редакцию "Пролетария", центрального органа БЦ, за границу. В редакцию были избраны Ленин, Богданов и Дубровинский, что обеспечивало решающее влияние Ленина. Одновременно было принято запрещение полемики на страницах нелегальной большевистской печати по философским вопросам - в изданиях легальных эта полемика была признана допустимой на основе полного равенства обеих основных групп, т.е. и ортодоксальных марксистов плехановского толка, и сторонников Богданова. Это последнее решение фактически ограничивало влияние Богданова, так как до того в легальных большевистских органах (в 1907 г. основным их теоретически-политическим органом был "Вестник жизни", ежемесячный журнал, выходивший в Петербурге под редакцией П. П. Румянцева) в вопросах философии едва ли не безраздельно хозяйничали "богдановцы".

С этими решениями в кармане Ленин 20 января 1908 г. прибыл в Женеву. Вторая эмиграция встречала невесело: скверная погода, скверные новости, повсюду за границей шли аресты большевиков. В первый же вечер, возвращаясь с Крупской после разговоров с женевскими большевиками, Ленин обронил: "У меня чувство, точно в гроб ложиться приехали".

В гроб он, конечно, не лег, оружия не сложил, а наоборот, начал новый сложный партийный маневр. Но третий период истории БЦ начинался, действительно, в крайне тяжелой со всех точек зрения обстановке: и в отношении общеполитическом, и с точки зрения внутрипартийной, и, наконец, под углом личных отношений, намечавшихся внутри БЦ.

В течение предшествующих лет все политические расчеты и Ленина лично, и всей большевистской фракции строились в надежде на близкое и победоносное восстание, которое разом разрешит все больные вопросы современности. И политически, и психологически это была крайне азартная игра, в которой боевые дружины, партизанские выступления и экспроприации казались крупными козырями, и их пускали в ход не заботясь о возможных на этой почве внутрипартийных осложнениях. Экспроприация на Эриванской площади в Тифлисе еще вчера казалась особенно удачным ходом. Теперь стало ясным для всех, что ставка на восстание бита, что движение стоит перед длительной полосой не только нарастающей правительственной реакции, но и внутреннего распада тех сил, на которые оно опиралось. И за азартную игру, за пущенные в ход тифлисские козыри, предстоит расплачиваться.

Двести пятисотрублевых билетов, которые вывез Лядов зашитыми в жилет, разменять и за границей было нелегко. Справки, которые наводили предварительно, давали основание думать, что попытки размена по заграничным банкам могут быть проведены с успехом, что во всяком случае широкого оповещения о номерах пятисотрублевок еще не сделано, но было ясно, что после размена первого же билета соответствующие меры будут приняты, и тогда все остальные пятисотрублевки потеряют всякую ценность. А речь шла об огромной сумме - о ста тысячах рублей - и для попытки их спасения был вызван сам Красин, который с помощью других "финансистов" БЦ разработал план одновременного размена пятисотрублевок в ряде крупных центров Европы. Была мобилизована большевистская молодежь, и в первых числах января 1908 г. попытки размена были сделаны в банках Парижа, Женевы, Стокгольма, Мюнхена и т.д. Все они закончились полнейшим провалом: являвшиеся в банки с пятисотрублевками были арестованы; в некоторых странах начались обыски и аресты русских эмигрантов, от которых тянулись какие-то нити к арестованным, причем обстановка некоторых из таких обысков и арестов показывала большую осведомленность полиции о закулисной стороне дела. Печать запестрела сенсационными сообщениями⁶.

Настоящая причина этого полнейшего провала вскрылась только после революции: среди "финансистов", привлеченных к разработке плана размена, были не только Таратута и М. М. Литвинов, будущий нарком по иностранным делам, а тогда представитель БЦ в Париже, но и доктор Житомирский ("Отцов"), доверенный человек Ленина по делам большевистских групп в эмиграции еще с 1903 - 1904 гг. и в то же время главный осведомитель заграничной парижской Охраны по большевикам. Через него Департамент полиции был в курсе всех приготовлений Красина и заблаговременно снесся с полициями иностранными.

Арестованные были сплошь большевиками, среди них несколько пользовавшихся широкой известностью, как, например, Литвинов, который незадолго перед тем большевиками был назначен официальным секретарем русской социал-демократической делегации на Международном социалистическом конгрессе в Штутгарте (август 1907 г.): у него теперь, при аресте в Париже, было найдено двенадцать пятисотрублевок из числа похищенных в Тифлисе. Такие же пятисотрублевки были найдены у ряда других арестованных, и в иностранной печати открыто писали, что Тифлисская экспроприация была делом большевиков, а так как в то время РСДРП была формально единой партией, о внутренних отношениях в которой иностранцы были мало осведомлены, то иностранная печать Тифлисскую экспроприацию объявляла вообще делом РСДРП.

Положение осложнялось еще и тем фактом, что незадолго перед этими арестами какими-то эмигрантами из России были сделаны попытки мелких экспроприаторских налетов в Швейцарии, Англии и США. И вполне серьезной стояла угроза нарастания антиэмигрантских настроений в тех странах Запада, где как раз чаще всего эмигранты находили приют. С этим тесно была связана и опасность осложнений с социалистами Запада, в памяти которых еще жили воспоминания о том вреде, который их движению был причинен "партизанскими выступлениями" анархистов 1880 - 90-х годов. Экспроприаторский уклон в рядах русских социалистов сочувствия среди социалистов Запада вообще никогда не встречал, а в начале 1908 г. местами отношение последних переходило в острое раздражение в связи со вскрывавшимися попытками нелояльного использования большевиками симпатий иностранных социалистов русскому революционному движению⁷.

В этих условиях вполне понятно, что сообщения об арестах обострили борьбу, которая завязалась внутри РСДРП вокруг вопроса о Тифлисской экспроприации уже с осени 1907 года.

Целый ряд партийных деятелей был и раньше недоволен излишней, по их мнению, мягкостью резолюции Лондонского съезда. "Недостаточная решительность осуждения съездом так называемых экспроприаций", как писал позднее Плеханов, была главной причиной отказа последнего быть представителем партии в Международном социалистическом бюро. Роль большевиков в Тифлисской экспроприации стала скоро известной, хотя никаких точных доказательств вначале не имелось, и это вынудило меньшевиков потребовать от социал-демократической делегации Международного социалистического конгресса в Штутгарте уже в августе 1907 г. издания особой декларации с осуждением экспроприаций⁸. Комитет Закавказских организаций РСДРП, находившийся в руках меньшевиков, почти немедленно после Тифлисской экспроприации приступил к расследованию этого дела и установил не только состав группы Камо-Петросяна, которая провела эту экспроприацию, но и имена тех большевиков, занимавших видные посты в общепартийной организации, которые были политическими покровителями этих экспроприаторов: во главе этих покровителей стоял Сталин, немедленно после эксп-

роприации покинувший Тифлис и перебравшийся в Баку. Но следствие, проводимое на Кавказе, не могло выяснить всего дела в его полном объеме, так как было установлено, что главные руководители и инспираторы находились в центре, куда и ушли все похищенные деньги. Попытки же поставить вопрос в ЦК наталкивались на сопротивление не только большевиков, но и польских социал-демократов, которые, правда, на Лондонском съезде выступали решительно против экспроприаций, но теперь упорно заявляли, что отказываются верить в причастность руководящих деятелей большевистской фракции к Тифлисской экспроприации, совершенной уже после съезда, в прямое нарушение его постановлений.

Уже первые сообщения об арестах в Берлине (Камо-Петросян и др.) произвели на ЦК большое впечатление, причем, несомненно, значительное влияние оказывало настроение немецких социал-демократов: такие члены ЦК, как польские социал-демократы Л. Тышко и Ю. Ю. Мархлевский, в течение многих лет жившие в Германии и тесно связанные с немецкими социал-демократами, не могли не быть особенно чувствительны к их настроениям. В результате ЦК уже 4 января н.ст. 1908 г. постановил заявить, что он "никому из арестованных в Берлине не давал никаких поручений" (это было ответом на сообщения о найденной бумаге для печатания фальшивых трехрублевок). Одновременно ЦК поручил Центральному заграничному бюро (ЦЗБ) произвести расследование всех обстоятельств, связанных с этими арестами.

Еще большее впечатление на ЦК произвело сообщение об арестах в Париже и других городах по делу о размене тифлисских пятисотрублевок. Под влиянием его ЦК постановил послать на Кавказ особую свою делегацию в составе Н. Н. Жордания и Данишевского ("Герман") с широкими полномочиями для расследования не только дела о Тифлисской экспроприации, но и другого дела о поведении закавказских большевиков, а именно, дела о расколе в Баку, который был проведен в октябре-ноябре 1907 г. Сталиным⁹.

Такой состав делегации был крайне характерен для настроений ЦК в первые недели после получения сообщений об арестах при размене пятисотрублевок. ЦК в январе 1908 г. функционировал в составе восьми человек, из которых трое были большевиками (Рожков, Гольденберг-Мешковский и Г. Е. Зиновьев), двое - меньшевиками (Б. И. Гольдман ["Игорь"] и М. И. Бройдо ["Яков", он же "Ромул"]) и по одному от польских социал-демократов - А. Варшавский (А. Барский), от Бунда - Либер (М. И. Гольдман) и от латышской социал-демократии - Данишевский ("Герман").

Так как в вопросе об экспроприациях поведение Барского было колеблющимся и в рядах самих большевиков не было твердой уверенности в возможности защищать полностью деятельность "коллегии трех" (особенно колебался тогда в этом вопросе Рожков), и так как, с другой стороны, Либер, вообще уже тогда очень близкий к меньшевикам, в вопросах об экспроприациях полностью шел с последними, то очень часто решающее значение приобретал голос Данишевского ("Германа"), который заявлял себя "внефракционным" и "примиренцем", голосуя так, как того, по его мнению, требовали интересы партии. Нередко именно его голосом проходило решение, неблагоприятное для большевиков. И именно последними была пущена в обращение острота о "германизации" ЦК, которую проводит своими голосованиями "Герман"¹⁰.

Этот состав делегации ЦК, гарантировавший объективность ее обследования, предопределял ее позицию. Об ее отношении к расколу, проведенному Сталиным в Баку, можно судить по тому факту, что большевистская конференция в Баку в марте 1908 г. обратилась в ЦК "с протестом против дей-

ствий его членов, использовавших имя центрального учреждения не для объединения и примирения, а для узкофракционных целей"¹¹. А об ее отношении к Тифлисской экспроприации говорит официальное сообщение о присутствии обоих ее членов на заседаниях Пятого очередного съезда Закавказских организаций РСДРП, который, заслушав доклад Комитета о произведенном по поводу Тифлисской экспроприации расследовании, принял резолюцию об "исключении из организации членов партии или групп членов, принимавших со времени Лондонского съезда участие в экспроприациях, как лично, так и сознательным содействием в той или иной форме"¹².

Если бы члены делегации ЦК считали это решение неправильным, они, согласно существовавшей в партии практике, обязаны были так или иначе заявить об этом своем несогласии. Сделать это им было легко, так как такое заявление охотно напечатал бы "Пролетарий". Но этого не сделал не только Жордания, но и Данишевский, и это дает право считать, что последний был согласен с приведенным выше решением Закавказского съезда, во всяком случае, в его основе.

Протокола того заседания ЦК, на котором эта делегация по возвращении с Кавказа делала свое сообщение, в нашем распоряжении не имеется, но можно считать несомненным, что доклад этот вызвал сильное недовольство со стороны большевиков и был причиной острых трений внутри ЦК. О существе принятого ЦК решения можно судить по следующим трем фактам, которые были с ним связаны.

Первым была публикация ЦК особого заявления в печати по делу о тифлисской экспроприации; это заявление гласило: "ЦК заявляет, что РСДРП ни в коем случае не может быть признана ответственной за тифлисскую, равно как и за другие экспроприации. На последнем съезде партии была принята резолюция, категорически запрещающая экспроприации. ЦК расследует до конца данное дело, и если будет констатировано нарушение резолюции партии, то партия примет к провинившимся самые энергичные меры, согласно резолюции съезда"¹³.

Вторым был протест Закавказского комитета против решения ЦК и издание им особого листка, в котором Закавказский комитет обвинял ЦК в стремлении затянуть расследование дела о Тифлисской экспроприации¹⁴.

Наконец, третьим был выход из ЦК одного из двух меньшевиков, которые тогда входили в ЦК, с протестом против решения, принятого ЦК по делу о Тифлисской экспроприации, так как в этом решении сказалась "система затушевывания" этого дела¹⁵.

Из сопоставления этих трех фактов следует, что ЦК на этом заседании отказался утвердить доклад своей делегации, отменил решение, принятое Закавказским съездом, и принял какое-то решение о дополнительном или проверочном расследовании, которое никогда не было произведено. Текст заявления для печати, внешне звучавший весьма решительно, по существу, в тогдашней обстановке был простым прикрытием колебаний ЦК сделать какой-либо реальный шаг для борьбы с большевистскими экспроприаторами.

В действительности расследование, произведенное Областным комитетом закавказских организаций, совершенно точно установило состав группы, которая была физической исполнительницей акта экспроприации; были выяснены имена лиц, которые являлись ее покровителями и укрывателями перед партийной организацией, равно как и факт отправки денег в БЦ. Точность собранных тогда данных теперь бесспорна: теперь их подтверждают документы и воспоминания, изданные историками. Правда, невыясненными в то время оставались нити, которые тянулись из Тифлиса, от группы Камо-Петросяна, к БЦ и его руководителям - к Ленину, Богданову и Красину в их

конспиративном центре в Куоккале. Невыясненной оставалась вся вообще группа вопросов, связанных с экспроприаторским центром большевистской фракции. Все эти вопросы могло выяснить, действительно, только расследование, производимое ЦК, если бы он пожелал серьезно заняться выяснением роли БЦ в экспроприациях. Но для расследования этой группы вопросов нужно было не отменять решение Закавказского съезда, а наоборот, утвердив его, показать твердое желание ЦК покончить с существующим злом. Как раз этого желания у ЦК не имелось.

* * *

В эмиграции, которая была более подробно осведомлена о событиях, связанных, с одной стороны, с арестами Камо-Петросяна в Берлине, и, с другой, с историей попыток размена за границей тифлисских пятисотрублевок, борьба вокруг этих споров не только принимала более острую форму, но и затрагивала основные проблемы социал-демократического строительства.

В кругах меньшевиков господствовало острое возмущение. Роль Литвинова в техническом аппарате большевистской фракции (закупка оружия за границей и т.д.) была достаточно широко известна, и теперешний арест его с тифлисскими пятисотрублевками доказывал причастность этого аппарата к экспроприации 25 июня 1907 года. Неопределенные сведения о существовании тайного большевистского центра, который ведает всеми их боевыми предприятиями, имелись и раньше. Теперь становились бесспорными не только факт существования такого центра, не только его роль организатора экспроприаций вообще, но и факт организации им экспроприации уже после Лондонского съезда, который запретил экспроприации огромным большинством голосов. Опираясь на это решение, официальные представители партии категорически отрицали ее причастность к такого рода деяниям; и в то же время, как теперь выяснилось, лидеры фракции, которая играла решающую роль в общепартийном ЦК, за спиною партии такие экспроприации проводили. Создавалось совершенно невозможное для партии положение. "Группа вдохновителей, организаторов и попустителей экспроприаций, - писал тогда "Голос социал-демократа", орган меньшевиков, - топит престиж партии, дискредитирует ее в глазах общественного мнения и пролетарских партий"¹⁶.

Но этим дело не ограничивалось. Результатом экспроприаций было образование внутри партии "никому неизвестной группы", законспирированной от партии и не контролируемой даже партийным общественным мнением, в руках которой скопляются "значительные денежные средства, добытые запрещенным партией способом", и которая "распределяет эти деньги по своему усмотрению", оказывая тем самым воздействие на политику партии в желательном для этой группы направлении. "Если все это так, - делал вывод "Голос социал-демократа", - а это, к сожалению, именно так, - то, значит, внутри партии существует нечто вроде каморры, заговорщическая организация самого вредного типа, нечто среднее между тайным центральным комитетом и группой подрядчиков бандитного дела".

Наиболее непримиримо в отношении большевиков в меньшевистском лагере тогда был настроен Плеханов, который прямо ставил вопрос о необходимости официального разрыва с большевиками. Как уже отмечено выше, он еще в Лондоне протестовал против слишком мягкого отношения съезда к экспроприаторским похождениям большевиков. Теперь он настаивал на постановке вопроса ребром: "Читали ли Вы о берлинской истории? - писал он Мартову еще 9 декабря 1907 г., немедленно же после получения первых сообщений об аресте Камо-Петросяна. - Дело так гнусно, что, право, кажется нам пора разорвать с большевиками. Очень прошу Вас написать мне, что Вы думаете об этом"¹⁷.

Позднее, после ареста Литвинова и др., когда выяснилось все значение этих событий, Плеханов предлагал меньшевистским лидерам за границей обратиться с воззванием к меньшевикам в России, "кликнуть клич" с призывом сплотиться для борьбы во имя "торжества социал-демократических принципов над большевистским бакунизмом". Он считал, что есть все шансы на успех в этой борьбе, при одном обязательном условии: "Только надо, конечно, говорить до конца и отказаться от того страха перед большевистской Марьей Алексеевной, которым всегда отличались меньшевики и который никогда не был началом премудрости. Начало премудрости, это - как раз обратное поведение, полное бесстрашие"¹⁸.

Для Плеханова в этом последнем случае речь шла о беспощадной критике большевиков не только за экспроприации. "Большевистским бакунизмом" он называл весь их курс на восстания, всю их тактику "вспышкопускательства"¹⁹ и считал необходимым в этой борьбе идти до самых крайних выводов, не останавливаясь перед формальным разрывом организационных связей. Среди остальных представителей руководящей группы меньшевиков за границей настроения были различные. Ближе всех к Плеханову в этом вопросе стоял Мартов; но, конечно, различия касались лишь вопроса о формах и организационных выводах: необходимость самой решительной борьбы против экспроприаторской эпопеи признавали все без исключения. Положение было крайне напряженным.

Решение ЦК о передаче расследования всего этого дела в руки Центрального заграничного бюро в некоторой степени разрядило эту напряженность: так как в ЦЗБ в подавляющем большинстве были меньшевики (пять меньшевиков против двух большевиков)²⁰, то создавалась уверенность в возможности вскрыть правду на путях внутрипартийной легальности. Огромное большинство, которое создалось на Лондонском съезде против экспроприаций, казалось, давало гарантию того, что такое же большинство будет и в ЦК за проведение необходимых мер против большевиков, эту резолюцию нарушивших.

Главную работу по расследованию взял на себя Г. В. Чичерин.

Большевики с самого начала ставили расследованию всякие препятствия. Более крупные из них по своему положению в партии обычно отказывались от дачи каких бы то ни было объяснений: тогда утверждали, что такую директиву они получили от руководителей фракции. Другие давали уклончивые и явно неполные объяснения. Но настроения широких кругов сочувствующих были благоприятными для расследования. Охотно давали показания и немцы - именно с их помощью было установлено, что бумагу для печатания фальшивых трехрублевок заказывал лично Красин. Роль последнего вообще вырисовывалась с достаточной полнотой. Появились указания и относительно роли Богданова. Из "коллегии трех" вне поля зрения расследования оставался один только Ленин: он был предусмотрительнее всех других.

Большевики, входившие в состав ЦЗБ, т.е. Г. А. Алексинский и Житомирский, с самого начала изнутри ЦЗБ саботировали следствие. Позднее, когда следствие целиком перешло в руки большевиков, Житомирский рассказывал в своих показаниях, как они это делали: "Атмосфера была фракционной, приходилось многое скрывать от тт. меньшевиков (потому что меньшевиками велась агитация против большевиков) и скрывать даже от большевиков и от Кона, потому что симпатии его были на стороне меньшевиков. Например, бумага на склад попала через известного товарища, а Кону мы этого не говорили. Я этого сам не знал, и когда даже узнал, не сообщил Кону, зная меньшевистские симпатии Кона, боялся, что это станет популярным во всей партии"²¹.

Особенно ожесточенную кампанию против ЦЗБ и характера ведения им расследования вел Алексинский, в то время особенно близкий к Ленину. В ряде писем в ЦК Алексинский доказывал, что дело носит фракционный характер и что большинство членов ЦЗБ не только являются в качестве меньшевиков стороною в этом деле, но и по своему партийному стажу не являются достаточно компетентными, чтобы разобраться в тех партийных тайнах, которые им в процессе расследования становятся известными; особенно настаивал он на неконспиративности того порядка расследования, который был заведен ЦЗБ и который, по его мнению, делал возможным раскрытие этих секретов перед царской полицией. Тот факт, что последняя обо всех этих секретах узнавала не через кого иного, как второго представителя большевиков в ЦЗБ, Житомирского, стал известен лишь много позднее.

Несмотря на всю настойчивость Алексинского, ЦК, действовавший в России, продолжал подтверждать полномочия ЦЗБ. Правда, в заседании 1 апреля 1908 г., заслушав письмо-протест Алексинского ("тов. Петра"), ЦК принял следующее решение: "ЦК постановил запросить представителей национальных групп по этому поводу и послать в ЦЗБ следующее заявление: ЦК обращает внимание ЦЗБ на то, что ЦК получена жалоба, свидетельствующая о неконспиративном ведении дела и что ввиду этого возник вопрос, не является ли желательным составление для ведения этого дела особой комиссии с соблюдением всех условий, гарантирующих беспристрастие следствия"²².

Но это предложение, принятое по настоянию большевиков - членов ЦК, не было поддержано национальными социал-демократическими организациями, представители которых в ЦК играли тогда решающую роль. Об этом свидетельствует частное письмо Тышко Алексинскому от 11 апреля 1908 г., который дает обоснование своему отказу поддержать предложение Алексинского об отстранении от следствия ЦЗБ: "Вот в немногих словах мое мнение о Вашем конфликте в Бюро из-за следствия, - читаем мы в этом письме. - Я вполне понимаю Вашу позицию психологически, но политически она, по-моему мнению, несостоятельна и может повредить партии. Нам, т.е. ЦК и партии, необходимо раздавить голову гидре инсинуаций, клеветы, нашептываний и сплетен, которые окружают это дело. Имеются товарищи, которые желают нажить на этом деле политический капитал и сделать его ареной фракционной борьбы. Поэтому именно необходимо участие Бюро в следствии, так как Бюро представляет отчасти круги самых ярых обвинителей. Участие Бюро лучше всего даст ЦК возможность "испортить игру" некоторым товарищам, желающим ловить рыбу в мутной воде. По сравнению с этим соображением все остальные являются второстепенными. Партийность (т.е. небеспристрастность. - Ю. Ф., Г. Ч.) и фракционность следствия не страшны, я не считаю себя партийным, а кроме меня был бы еще тов., которого Вы навряд ли сочтете партийным. Наконец, обвиняемый товарищ, если бы по окончании следствия счел это нужным, мог бы потребовать дополнительного следствия, но до этого, по существу дела, вовсе не дошло бы. Важнее - неконспиративность, но тайны Вы и так не соблюдете, а наоборот, дадите устранением Бюро только новую пищу для сплетен в кулуарах и создадите массу мифов"²³.

Если считать, что Тышко в этом письме высказывает свои действительные соображения, то приходится сделать вывод, что он и его друзья даже в это время еще были уверены, что руководители большевистской фракции не имели отношения к Тифлисской экспроприации и что обвинения этого рода были продиктованы желанием противников большевиков "ловить рыбу в мутной воде". Как они эту свою уверенность согласовывали с совершенно бесспорно установленными фактами, о которых они не могли не знать из

повременной печати, в настоящее время понять почти невозможно. Но поскольку они были уверены в неправильности обвинений, выдвинутых против лидеров большевистской фракции, постольку позиция Тышко, доказывавшего необходимость привлечения ЦЗБ к ведению следствия, была, конечно, бесспорной: именно этот путь был наиболее правильным для того, чтобы "раздавить голову гидре инсинуаций, клеветы" и т.д.

Но теперь мы знаем, что эта уверенность была совершенно неправильна, что действительность была много хуже, чем думали даже наиболее крайние обвинители из меньшевистского лагеря, и что мало-мальски объективное следствие должно было не "раздавить голову гидре" клеветы, а наоборот, вскрыть, какую игру вели большевики за спиною партии и за ее счет. Алексинский это знал - а особенно хорошо знали те, кто стоял за ним, т.е. Ленин с Богдановым. Они не могли не понимать, что вскрытие правды безнадежно скомпрометирует и их фракцию, и их лично, и прилагали все усилия, чтобы не допустить до такого вскрытия. Им нужно было во что бы то ни стало сорвать расследование, а для этого прежде всего вырвать его из рук ЦЗБ.

* * *

Эта борьба единым фронтом всей большевистской фракции за срыв расследования дела о Тифлисской экспроприации переплеталась со сложной борьбой внутри этой фракции, где начинался процесс выделения новой группировки чистых ленинцев из старого большевистского блока, как он сложился в годы первой революции. Это выделение отмечало одновременно начало нового этапа в развитии больших концепций Ленина, которому в первые же дни своей второй эмиграции пришлось остро почувствовать отношение иностранных социалистов к экспроприаторским похождениям большевиков.

В связи с попытками размена тифлисских пятисотрублевок в Женеве тогда был арестован доктор НА. Семашко, игравший в эмиграции последующих лет значительную роль в качестве преданного ленинца под псевдонимом Н. Александров, а после революции ставший народным комиссаром здравоохранения. Прямого отношения к размену он не имел - его арест был вызван фактом получения на его адрес писем одним из участников размена. Семашко приходился дальним родственником Плеханову, к которому жена Семашко обратилась за помощью. Женевский старожил Плеханов имел там широкие знакомства, и, как писал позднее Семашко, "одного его слова было достаточно, чтобы выяснить недоразумение". Тем не менее Плеханов помогать отказался: "Ну, что же, - ответил он, - с кем поведешься, от того и наберешься"²⁴.

Тогда в дело попытался вмешаться Ленин, который обратился к знакомому депутату-социалисту. Обычно последние эмигрантам в помощи не отказывали, особенно когда обращался известный социалист, член Бюро Социалистического интернационала, каким тогда был Ленин. Но теперь Ленин натолкнулся на отказ.

"Мне запомнилось, - вспоминает Крупская, рассказавшая об этом эпизоде, - каким полуудивленным, полупрезрительным тоном передавал Ильич слова швейцарского депутата, говорившего, что их республика существует сотни лет, и она не может допустить нарушения права собственности".

Это изложение Крупской, несомненно, не вполне точно: швейцарский депутат-социалист, в программе которого стоял пункт об обобществлении орудий производства, конечно, защищал не незыблемость права собственности вообще. Он отрицал не возможность отчуждения этой собственности в порядке законодательных мероприятий, как об этом говорила программа его собственной партии, а был против "нарушения права собственности" в по-

рядке ограблений того типа, которое по директиве Ленина было совершено на Эриванской площади в Тифлисе. Разница между этими двумя типами "нарушения права собственности" не могла не быть ясна не только Ленину, но и Крупской. Тем более интересно ее сообщение о впечатлении, произведенном на Ленина этой его беседой со швейцарским социалистом: "Борьба за демократическую республику была пунктом нашей тогдашней программы, буржуазная демократическая республика стала для Ильича особо ярко теперь вырисовываться как более утонченное, чем царизм, но все же несомненное орудие порабощения трудящихся масс. Организация власти в демократической республике всячески способствовала тому, что вся жизнь насквозь пропиталась буржуазным духом. Мне думается, - прибавляет в заключение Крупская, - не пережив революции 1905 г., не пережив второй эмиграции, Ильич не смог бы написать свою книгу "Государство и революция""²⁵. Столь огромным, по рассказу Крупской, было впечатление, произведенное на Ленина отказом швейцарского депутата-социалиста помочь большевику, который был арестован в связи с попытками размена тифлисских пятисотрублевок!

Крупская не принадлежала к числу особенно проницательных наблюдателей, и многое из того, что происходило на ее глазах и о чем она даже рассказывает в своих воспоминаниях, ею было понято неправильно. Но в одном ей нельзя отказать: она так полно подчинила свое "я" личности своего мужа, так старательно приучала себя смотреть на все его глазами, что в своих воспоминаниях, временами даже не вполне понимая значения его больших концепций, она тем не менее точно фиксирует оттенки его настроений. Именно поэтому ее замечания о беседе со швейцарским социалистом приобретают особый интерес.

Путь политического развития Ленина был очень непрост. Элементы российского самобытничества прочно сидели в мироощущении молодого Ленина. Идея программы-минимум, важным звеном в которую входило требование "буржуазной демократической республики", была центральной для всей большой концепции путей развития России с самого момента возникновения "Группы освобождения труда", этой основоположницы российской социал-демократии. К этой концепции, которая полностью отвергала российское самобытничество, Ленин пришел не сразу. Ее он принял не без большого внутреннего сопротивления. Только после своей первой поездки за границу в 1895 г. и личных встреч с Плехановым и Аксельродом Ленин ее полностью воспринял. И с того момента она - плохо или хорошо, другой вопрос - определяла границы его политических исканий.

Но важным элементом в эту концепцию входило умение уважать значение того, что русские революционеры-бунтари прежних эпох так охотно называли "серыми буднями" рабочего движения Запада - умение ценить спокойную "прозу" массового движения по сравнению с кажущейся "поэзией" героических ударов отдельных личностей. Из воспоминаний той же Крупской мы знаем, что настоящего понимания этих особенностей рабочего движения Запада у Ленина не было и раньше, но если мы сравним его высказывания об этом движении до 1905 г. с высказываниями после 1908 г., то мы легко убедимся, что наблюдение Крупской вполне правильно.

Теоретически Ленин и после первой русской революции еще целый ряд лет остается на почве старой концепции развития, защищает идею программы минимум и даже с особенной настойчивостью выдвигает лозунг "буржуазной демократической республики" - с этих позиций официально он сходит только в самом конце эмиграции, только совсем накануне революции февраля 1917 года. Но на европейское рабочее движение вообще и на лидеров социалистических партий Запада в частности, он уже с самого начала

своей второй эмиграции начинает смотреть все более и более свысока, приучается все чаще и чаще писать о них тем самым "полуудивленным, полупрезрительным тоном", который Крупская у него впервые подметила после его беседы со швейцарским депутатом-социалистом.

Тем важнее значение этого рассказа Крупской: он показывает, что начало психологического разрыва Ленина с рабочим движением Запада стояло в непосредственной связи с экспроприаторской эпопеей БЦ 1906 - 1907 гг., что этот разрыв вырос на почве тех столкновений, которые Ленин тогда имел с социалистами Запада, считавшими такого рода деятельность недопустимой. Но этот психологический разрыв с рабочим движением Запада был исходным пунктом всего большого процесса развития Ленина от старых минималистских концепций "Группы освобождения труда" к новым максималистским концепциям октября 1917 г. - к чистому ленинизму.

Крупская права, когда говорит, что "не пережив революции 1905 г., не пережив второй эмиграции, Ильич не смог бы написать свою книгу "Государство и революция"". Эту формулу нужно только конкретизировать, на места неопределенных алгебраических знаков поставив конкретные арифметические величины, которые даны тою же Крупской: на данный характер развития Ленина влияние оказала не революция 1905 г. в ее целом, а эпопея "партизанских выступлений", организуемых БЦ; последний, решающий толчок для нее дала не "вторая эмиграция" вообще, а столкновение с европейскими социалистами в связи с попытками размена тифлисских пятисотрублевок.

И теория ("Государство и революция"), и практика Ленина 1917 года были прямым порождением теории и практики "коллегии трех" 1906 - 1907 гг. Таков большой политический итог деятельности БЦ 1906 - 1907 годов.

* * *

Необходимо подчеркнуть теперь же, и со всей настойчивостью, что этот свой большой вывод из опыта большевистской деятельности 1906 - 1907 гг. Ленин в печати начал выявлять далеко не сразу. Вполне возможно, что он и сам его осознал лишь постепенно. Тем более ценен рассказ Крупской, который заставляет историка насторожиться и подмечать в словах и делах Ленина те элементы его новой концепции, которые начинают то здесь, то там прорываться на поверхность.

Как ни сильно было впечатление от беседы со швейцарским социалистом, как ни велико было возмущение против последнего, Ленин не пошел напролом против этих настроений, как он нередко делал во внутрироссийских спорах. В открытую борьбу для защиты тех сторон большевистской политики революционных лет, которые проходили по линии "коллегии трех", он не ввязался. Несомненно, он понимал невозможность политической защиты той деятельности, в которой было так много неполитических примесей. Только этим можно объяснить тот факт, что он не только сознательно отказался от попыток ее защиты, но и явно поставил своей задачей уйти от политической ответственности за нее. Во всяком случае он не только никогда не высказывался по этим вопросам в печати, но и на закрытых партийных совещаниях, на конференциях и на пленумах ЦК, когда дебаты подходили к этим щекотливым темам, "честь" ответственных выступлений Ленин под тем или другим предлогом передавал другим, все усилия прилагая к тому, чтобы у сторонних наблюдателей складывалось впечатление, будто инициативная роль в этого рода деятельности принадлежала не ему и будто он лишь из фракционной солидарности шел вместе со своими коллегами. Не случайно на пленумах 1908 - 1910 гг., когда обвинения в прямой причастности к экспроприаторским похождениям прямо или косвенно выдвигались против целого ряда деятелей большевистской фракции, против Ленина лично, насколько

известно, такие обвинения ни разу никем брошены не были, хотя, как теперь документально установлено, его прямое участие в руководящей деятельности этого рода было весьма велико. Он умел прятать следы.

А немногим позднее, с осени 1908 г., Ленин внешне даже встал в ряды партийных деятелей, которые вели борьбу против экспроприаторской эпидемии, и начал в "Пролетарии" кампанию по разоблачению вредного влияния "эксизма" на рабочие организации. Правда, огонь своей критики "Пролетарий" сосредоточивал исключительно на экспроприациях анархистских или, особенно, "лбовских"²⁶, участники которых выступали открыто в качестве внепартийных боевых отрядов (хотя последние и вышли из большевистских дружин и до конца поддерживали с ними дружеские связи). Деятельность чисто большевистских партийных дружин, например, Южного Урала (главным образом района Уфы), созданных братьями Кадомцевыми²⁷, которые были подлинными насадителями "эксизма" на Урале, а тем более деятельность "кавказской группы" Камо-Петросяна, сыгравшей ту же роль в Закавказье, на страницах "Пролетария" и всех вообще изданий, выходивших под редакцией Ленина, освещения, конечно, не нашла.

Взятая под этим углом зрения, деятельность Ленина того времени объективно была ничем иным, как попыткой выбраться из тупика, в который большевистская фракция была заведена деятельностью "коллегии трех", свалив на других политическую ответственность за те деяния, в проведении которых решающее участие принимал и сам Ленин. Именно под этим углом зрения надлежит рассматривать и тот раскол внутри БЦ, который был проведен Лениным в 1908 - 1909 годах.

Идеологическая и политическая платформа для этого раскола Лениным была выбрана с точным расчетом и "с заранее обдуманным намерением" показать миру, что он рвет с тем крылом большевизма, который стремление к философской ревизии марксизма в области теории сочетает с упорным желанием сохранить бойкотистские и авантюристические элементы старой большевистской тактики 1905 - 1907 годов. Ленин, конечно, хорошо знал, что он делал, и в основном эта платформа действительно правильно выделяет наиболее характерные элементы позиции той группы вчерашних ближайших соратников Ленина, отмежеваться от которых он стремился; возложить на нее ответственность за неудобные для него стороны их недавней общей деятельности он ставил своей задачей²⁸. Не соответствующими правде были только стремление Ленина всемерно затушевать свою собственную активную роль в создании и применении на практике этой старой большевистской тактики, и его попытки сложить с себя самого ответственность за содеянное, возложив ее исключительно на других, которые во многом были лишь его учениками и последователями. Это показывало, что во всем этом ленинском расколе целью был не действительный пересмотр старой большевистской тактики, а только тактический маневр, чтобы вывести себя из-под удара, направив этот последний на других, и сохранить для себя возможность еще более беззастенчивых маневров в будущем.

Но идеологическими и политическими вопросами далеко не исчерпывалось содержание той большой игры, которую тогда вел Ленин. На авансцене велись споры о "махах и авенариусах", печатались статьи с опровержением аргументации "бойкотистов" и "отзовистов" и т.д., а за кулисами шла ожесточенная борьба за влияние в БЦ, которая в переводе на язык реального соотношения сил была борьбой за право распоряжаться секретными капиталами большевистской фракции. И только на фоне этой последней борьбы становятся понятными многие загадки, которые сбивают с правильного пути исследователя, оперирующего материалами об одном только открытом для

внешнего мира идеологическом и политическом конфликте между Лениным и группой Богданова, Красина, А. В. Луначарского и др.

Первые столкновения внутри "коллегии трех", она же "финансовая группа", имели место, несомненно, уже в первые дни по приезде Ленина в Женеву: тогда произошла первая встреча за границей членов этой коллегии, и во время нее не мог не быть поднят вопрос о положении, которое создалось в результате последних провалов - попытки размена тифлисских пятисотрублевок, с одной стороны, и попытки выпуска фальшивых трехрублевок, с другой. В обеих этих попытках, если подходить к ним с точки зрения чисто деловой, было так много самонадеянного авантюризма и непродуманности, что Ленин - человек мертвой практической хватки - не мог этого не заметить. Очень похоже, что именно в эти дни Ленин впервые увидел Красина в новом для него свете - как "мастера посулы давать и очки втирать"²⁹.

Именно в этот момент Ленин должен был выступить - не мог не выступить - против продолжения рискованных авантюр, особенно за границей. Конечно, не потому, что он теперь перешел в лагерь принципиальных противников такого авантюризма, а просто потому, что теперь он должен был яснее и конкретнее увидеть все связанные с ним опасности, с одной стороны, и не мог не потерять свое прежнее почти безграничное доверие к счастливой звезде их главного инициатора - с другой.

В частности, несомненно, что именно Ленин должен был в это время настоять на прекращении всех дальнейших попыток размена тифлисских пятисотрублевок. В пользу этого последнего вывода говорят следующие соображения. В январе 1908 г. во время арестов при попытках размена в руки полиции попало около 50 таких билетов. На руках у организаторов оставалось не меньше 150. Известно, что и Красин и Богданов были оптимистами в вопросе о возможности успеха новых попыток в этом направлении, и позднее, действительно, они оба такие попытки делали. Богданов организовал попытку их размена в Северной Америке. Но эта попытка закончилась провалом. Красин пошел другим путем: после ряда сложных опытов, ему удалось технически настолько совершенно "подправить" номера пятисотрублевок, что какое-то число этих билетов им было реализовано, несмотря на то, что к этому времени во всех банках мира уже был установлен строжайший контроль за русскими пятисотрублевками³⁰.

Таким образом из той "коллегии трех", которая в 1907 г. заключила договор с "кавказской группой" Камо и которая поэтому считала себя имеющей право распоряжения суммами, добытыми при экспроприации в Тифлисе, только один Ленин после января 1908 г. не имел отношения к попыткам реализации уцелевших пятисотрублевок. Несомненно также, что именно Лениным было продиктовано то решение БЦ от июня 1909 г. (после устранения Богданова, Красина и их сторонников), которое содержало заявление, что БЦ "не имеет никакого касательства к этим деньгам"; равно как несомненно, что не без его одобрения после январского пленума ЦК было проведено сожжение всех тех пятисотрублевок, которые к этому времени ленинский БЦ смог собрать³¹. Иными словами: Ленин не только не принимал участия в позднейших попытках размена пятисотрублевок, но и находился в лагере тех, кто боролся против возобновления попыток такого размена.

В свете этих фактов едва ли можно сомневаться в том, что уже с первого совещания "коллегии трех", т.е. с конца января или начала февраля 1908 г., Ленин начал бороться против попыток дальнейшего использования тифлисских пятисотрублевок; и существует много оснований полагать, что споры именно по этому вопросу были причиной появления первой глубокой трещины в личных отношениях между Лениным, с одной стороны, Богдановым

и Красиным, с другой, - трещины, которая разрасталась тем быстрее, чем яснее для Ленина становились трудности, которые возникали для его политической работы в результате разоблачения экспроприаторских похождений недавнего прошлого.

Для наблюдателя извне тогда могло казаться, что этот раскол внутри "коллегии трех" отягчал положение Ленина. Во вторую эмиграцию он ехал со сравнительно большими планами как литературно-издательской, так и партийно-политической деятельности. "Пролетарий" должен был стать регулярно выходящим еженедельником с литературным отделом, во главе которого предполагалось поставить Горького. Когда в Финляндии намечались эти планы, состояние кассы БЦ казалось весьма прочным (только незадолго перед тем в эту кассу поступило около 150 тыс. руб., захваченных при Тифлисской экспроприации в мелких купюрах); перспективы - весьма обнадеживающими. Тем тяжелее было разочарование, когда уже в феврале-марте начали вырисовываться кризисные симптомы. Уже с марта в письмах Ленина в качестве постоянной начинает звучать нота жалобы на финансовые затруднения. Арест Красина в Финляндии (22 марта 1908 г.), несмотря на его скорое освобождение³², конечно, сильно ухудшил положение, тем более что из эмиграции, куда вынужден был уехать Красин, ему было труднее мобилизовать свои денежные связи. Впрочем, источники легальных доходов у Красина давно начали иссякать. В апреле начинаются перебои с регулярным выходом "Пролетария". В письме Ленина Горькому от 19 апреля совсем тревожный сигнал: "Воют в России от безденежья..."

Во всей этой картине, как она вырисовывается из переписки Ленина и других документов, наименее понятным является один момент: несмотря на этот надвигавшийся финансовый кризис, Ленин, который обычно хорошо понимал важность финансовой базы для успешности политической работы и нередко шел на компромиссы, лишь бы обеспечить эту базу, на этот раз совершенно непреклонно держал курс на разрыв с Богдановым - конечно, превосходно понимая, что это будет одновременно разрывом не только с Красиным, т.е. с министром финансов БЦ, но и с Горьким, которого Ленин очень высоко ценил и сотрудничеством с которым он крайне дорожил, и со многими другими видными представителями "старой гвардии" большевизма.

Причина этой крайней непримиримости Ленина полностью понятной будет лишь после того, как мы установим, что как раз в это время новые союзники Ленина, шедшие на смену старым большевикам типа Богданова и Красина, заканчивали в Москве работу по реализации первой части наследства Шмита, что должно было принести кассе БЦ около 190 тыс. руб. в совершенно полноценной валюте, не требующей никакого риска при размене. Ленин был в курсе этой работы - и от Шестернина, который выступал в Москве доверенным человеком официальной наследницы, и от Таратуты, который вместе со своею женой, этой наследницей, поджидал денег в Париже. Опасность срыва этой операции была ничтожной: Шестернин был вполне надежным человеком, лично связанным с Лениным; прочно привязан к последнему был теперь и Таратута.

В этих условиях ликвидация конфликта с Богдановым и Красиным не улучшала, а наоборот, сильно ухудшила бы обстановку: если бы соглашение с Богдановым и Красиным было достигнуто, БЦ, несомненно, восстановил бы финансовую диктатуру Красина под наблюдением "коллегии трех"; именно в эти руки тогда перешли бы и капиталы Шмита; продолжение же и обострение конфликта создавало на верхушке большевистской фракции положение междуцарствия, которое было крайне выгодно Ленину, так как он имел боль-

шинство в редакции "Пролетария", с одной стороны, и получал фактический контроль над наследством Шмита - с другой.

Правда, требования соглашения делались все настойчивее и настойчивее со всех сторон. "Восстановления единства большевистской фракции" требовали в этот момент не только большевистские группы в эмиграции; не только ведущая группа большевиков-литераторов, которую в это время собрал к себе на Капри Горький, принимавший близко к сердцу тогдашний раскол и стоявший полностью на стороне Богданова и Красина; в этом же смысле Ленину писали и "питерские друзья"³³, под каковым псевдонимом, несомненно, фигурировали находившиеся в Петербурге члены БЦ во главе с Рожковым, Гольденбергом-Мешковским, Линдовым и др. Но все эти требования, с точки зрения Ленина, обязывали только к одному: нужно было так провести желательный и даже необходимый раскол, чтобы внешне ответственность за него падала не на него, а на противников. Опыт в этой области у него был большой, в своих силах он был вполне уверен. Курс на раскол был взят круто, хотя и был замаскирован фальшиво-миролюбивыми фразами.

* * *

В двадцатых числах мая 1908 г. Ленин получил сообщение, что первая часть наследства Шмита реализована, все документы оформлены и Шестернин выезжает с ними из Москвы в Париж для их вручения формальной наследнице. Необходимо было спешить.

Случайно это совпало во времени с большим рефератом Богданова о "приключениях одной философской школы", который был назначен в Женеве на 28 мая: на нем Богданов собирался раскритиковать Плеханова... Это было как нельзя более на руку Ленину. Формально, по соглашению, которое действовало в редакции "Пролетария", Богданов имел все права на такое выступление. Но оно, конечно, создавало столь же несомненное право и для контрвыступления любого члена редакции. А между этими "другими" членами редакции, между Лениным и Дубровинским, уже давно существовало полное единомыслие в этом вопросе. "И тот, и другой, - вспоминает Крупская, - чрезвычайно ценили Плеханова... И тот, и другой считали, что Плеханов прав в области философии, и полагали, что в области философских вопросов надо решительно отгородиться от Богданова, что теперь борьба на философском фронте приобрела особое значение".

Ленин с самого начала второй эмиграции обрабатывал в этом направлении Дубровинского, в котором еще с 1903 - 1904 гг. сидели "примиренческие" настроения - стремление перекинуть мост для сближения с меньшевиками и восстановить партийное единство. Ленин пользовался этим настроением в своих целях, превращая Дубровинского в таран для дробления связей, поддерживающих единство большевистской фракции. "Ильич видел, что никто так хорошо, с полуслова, не понимает его, как Иннокентий. Иннокентий приходил к нам обедать, и они долго после обеда обдумывали планы работы, обсуждали создавшееся положение. По вечерам сходились в кафе Ландольт и продолжали начатые разговоры. Ильич заражал Иннокентия своим "философским запоем", как он выражался"³⁴.

Когда он считал это нужным и когда дело шло о полезном человеке, Ленин умел не считаться со временем, чтобы прочно вколачивать свои мысли в головы собеседников, крепко привязывать их к себе. Для тех лет Дубровинский стал самым полезным для Ленина его помощником. Правда, он не вполне отказался от своих собственных оценок, от своих особых оттенков в подходах к вопросам и людям. Но в тот период, в 1908 - 1910 гг., это было даже полезно Ленину: со своей репутацией "старого примиренца" Дубровинский имел доступ туда, куда человек с репутацией "непримиримого больше-

вика" проникнуть бы не мог. В основном же он работал в том направлении, которое тогда было особенно выгодно Ленину. Именно это заставляло последнего им дорожить, старательно и осторожно вдалбливая в его голову свои планы и концепции.

При этих отношениях Ленину было легко сговориться с Дубровинским по вопросу о выступлении против Богданова. Дубровинский согласился взять на себя это выступление: Ленин набросал тезисы, которых следовало держаться, и около 25 мая отправился в путь: сначала в Париж, чтобы закрепить свое влияние на судьбу капиталов Шмита, а затем в Лондон - для работы в Британском музее над своей философской книгой против Богданова, о которой уже было широко известно в кругах большевистской эмиграции и разговоры о которой не раз прикрывали совсем не философские моменты деятельности Ленина³⁵.

Расчет Ленина оказался вполне правильным. Выступление Дубровинского, который от собственного имени и имени Ленина резко напал на Богданова, в кругах большевистской эмиграции, которая не была посвящена в подробности закулисных отношений, произвело впечатление разорвавшейся бомбы и дало первый толчок для обособления верных "ленинцев" от "богдановцев": Ленину было выгодно и само это обособление, и в особенности тот факт, что оно проходило в его отсутствие, а следовательно, не требовало потери времени.

Еще более выгодной была для него реакция Богданова, который в виде протеста против выступления Дубровинского заявил о своем уходе из редакции "Пролетария", чем поспешили воспользоваться Ленин с Дубровинским, под предлогом недостатка литературных сил немедленно кооптировавшие в редакцию Зиновьева. Последний, до апреля живший в Петербурге и входивший в тамошнюю коллегию ЦК, был Лениным заблаговременно, еще в конце апреля или начале мая, вызван в Женеву под предлогом недостатка в "Пролетарии" литературных сил и теперь прочно занял место секретаря редакции. Богданов, по-видимому, полагавший, что его, по его прежнему положению в БЦ, будет невозможно устранить из редакции, в течение последующих месяцев вел переговоры о своем возвращении в редакцию, но Ленин и Дубровинский так вели эти переговоры, что возвращение становилось все менее возможным.

В результате совещание членов БЦ, состоявшееся в августе 1908 г., санкционировало "добровольный" выход Богданова из редакции, пополнив ее москвичом В. Л. Шанцером ("Марат"), который, правда, был противником Ленина (особенно в вопросах организационной политики), но не занимал боевой позиции; в вопросах философских не разделял взглядов Богданова и из-за болезни был вообще мало активен. Все это делало его весьма покладистым представителем оппозиции в редакционной коллегии, который сам себя считал меньшинством, в то время как Богданов при каждом удобном и неудобном случае подчеркивал, что большевистская делегация на последней широкой общепартийной конференции (август 1907 г.) именно его, а не Ленина избрала докладчиком для защиты той тактики, которую она считала правильной (бойкот III Государственной думы). Но и этот представитель оппозиции в редакции появился только с сентября 1908 г., а те три летних решающих месяца, когда были подготовлены и проведены совещание членов БЦ и пленум ЦК, редакционная коллегия "Пролетария", бывшая тогда единственны формальным представительством БЦ за границей, состояла именно только из Ленина и его надежных союзников - Дубровинского и Зиновьева.

Насобирав в Британском музее полные тетради выписок из работ разных философов (эти тетради напечатаны в "Ленинских сборниках"), а также

благополучно оформив дела с капиталами Шмита, в конце июня Ленин вернулся в Женеву. Первая волна бурных возмущений и острых разговоров, вызванных выступлением Дубровинского против Богданова, к этому времени уже отошла в прошлое. Можно было приниматься за организационное закрепление новых отношений. Кроме Зиновьева для работы в "Пролетарии" Ленин вызвал из Одессы В. В. Воровского. Одновременно, по уговорам Ленина, в Женеву переселился Таратута. О последнем Крупская осторожно пишет, что он "стал помогать в хозяйственных делах и вел переписку с другими заграничными центрами в качестве секретаря Заграничного бюро ЦК"³⁶. Это определение не вполне точно: Заграничное бюро ЦК было создано лишь позднее, на пленуме ЦК в конце августа; в его состав Таратута не входил ни тогда, ни позже. Но хозяйственные дела БЦ в его руки действительно с самого начала перешли почти полностью (в августе это было оформлено), и он вообще стал одним из наиболее близких и доверенных сотрудников Ленина, особенно по подготовке и проведению предстоящих совещаний.

Боровский, которым Ленин особенно дорожил как литературной силой, приехать отказался. Опубликовано второе письмо к нему Ленина с попыткою уговорить все же работать для "Пролетария" и приехать хотя бы только на конференцию. В нем Ленин давал интересную характеристику тогдашнего положения так, как он хотел его рисовать людям, сотрудничеством которых он дорожил. Оно датировано 1 июля 1908 г., т.е. через несколько дней после возвращения Ленина в Женеву: "Положение у нас трудное, - читаем мы в этом письме, - надвигается раскол с Богдановым. Истинная причина - обида на критику на рефератах (отнюдь не в редакции). Теперь Богданов выискивает всякие разногласия. Вытащил на свет божий бойкот вместе с Алексинским, который скандалит напропалую и с которым я вынужден был порвать все отношения. Они строят раскол на почве эмпириомонистической-бойкотистской. Дело разразится быстро. Драка на ближайшей конференции неизбежна. Раскол весьма вероятен. Я выйду из фракции, как только линия "левого" и истинного "бойкотизма" возьмет верх. Вас я звал, думая, что Ваш быстрый приезд поможет утихомирить. В августе нового стиля все же непременно рассчитываем на Вас как на участника конференции. Обязательно устройте так, чтобы могли съездить за границу. Деньги вышлем на поездку всем большевикам. На местах давайте лозунг: мандаты давать только местным и действительным работникам. Убедительно просим писать для нашей газеты. Можем платить теперь за статьи и будем платить аккуратно"³⁷.

Еще совсем недавно Ленин доказывал, что расхождения имеются только по вопросам философским, которые "ни в коем случае непозволительно смешивать... с партийным делом"; еще совсем недавно доказывал, что "мы свое фракционное дело должны вести по-прежнему дружно: в той политике, которую мы вели и провели за время революции, никто из нас не раскаивался. Значит, наш долг отстаивать и отстоять ее перед партией. Это сделать мы можем только все вместе" (письмо Горькому от 19 апреля 1908 года).

Теперь положение меняется. Правда, Ленин по-прежнему инициаторами раскола выставляет своих противников, которые якобы "выискивают всякие разногласия", но защищать общее "партийное дело" Ленин теперь согласен уже только на той политической платформе, которую он считает правильной. Об этом он заявляет открыто. Если его точка зрения не победит, он "выйдет из фракции". Ленин знал, что Боровский - противник бойкота, а потому уговаривает его "обязательно" приехать на конференцию, которая в августе будет решать этот вопрос. "Деньги вышлем на поездку всем большевикам", - успокаивает он и прибавляет: "Можем платить теперь за статьи и

будем платить аккуратно". В последней фразе - самое существо: финансовый кризис кончился, денег имеется достаточно, и распоряжается ими он, Ленин.

* * *

Созвать на август общепартийную конференцию, как того хотел Ленин, не удалось. Не вполне даже ясно, были ли действительно сделаны конкретные шаги в этом направлении: аресты, проведенные в Петербурге в апреле-мае 1908 г., вывели из строя почти всех активных деятелей тогдашнего состава ЦК. Правда, большинство отделалось легкими карами. Только Рожков, за которым в Москве числились дела по 1905 - 1906 гг., был отправлен туда и по суду пошел в Сибирь на поселение, да Жордания, чья подпись стояла под Выборгским воззванием, разделил судьбу остальных "выборжцев". Остальные отделались или ссылкой в административном порядке, или просто высылкой из столицы.

В обстановке предыдущих лет такие аресты не оказали бы большого влияния на функционирование ЦК, но лето 1908 г. было совсем иным. Общий распад партийных организаций, начавшийся сразу же после разгона II Государственной думы, теперь принял характер особенно массового явления и вплотную подошел к центральным учреждениям партии. Раньше эти последние были окружены сильно разветвленной периферией, откуда было легко черпать резервы для заполнения трещин, получавшихся в результате полицейских набегов. Теперь же и набеги стали более частыми, и удары, ими наносимые, вернее попадали в цель (провокация свивала все более и более прочные гнезда во всех революционных организациях); и периферия так сильно поредела, что находить пополнения становилось делом все более трудным.

В результате, щели, образовавшиеся после весенних арестов, оказались незаполненными. Разбитая коллегия ЦК не была восстановлена, и начиная с апреля до осени ЦК в России фактически не функционировал. Из старых работников ЦК уцелели только Мешковский, который сосредоточил свою работу на социал-демократической фракции Государственной думы, да Бройдо ("Яков"), который, правда, после своего протеста против затушевывания дела о Тифлисской экспроприации по настоянию друзей вернулся в ЦК, но фактически тоже целиком ушел в работу по помощи думской фракции. А социал-демократов, которые обслуживали социал-демократическую фракцию Государственной думы, помогая их думской работе, в то время полиция не трогала: их черед пришел позднее.

Все это заставило Ленина отказаться от созыва конференции, но помогло его главной задаче: реорганизации центрального партийного комитета таким образом, чтобы последний подпал под непосредственный контроль группы Ленина. Вместо конференции был созван пленум ЦК (24 - 26 августа 1908 года). Ему предшествовали совещания членов БЦ, которые и для Ленина, и для судеб партии имели значение во всяком случае не меньшее, чем заседания официального пленума ЦК: эти совещания БЦ фактически предрешили исход пленума.

Полное собрание БЦ устроить было нельзя не только потому, что больше трети его членов скитались по тюрьмам и ссылкам. За границей членов БЦ было всего 9 человек, но и относительно них нет точных сведений, все ли они были на совещании в августе 1908 года. Об этом совещании, хотя оно сыграло решающую роль в развитии БЦ, вообще никогда и нигде не было опубликовано никакого сообщения, и его значение теперь приходится восстанавливать по разрозненным замечаниям, попадающимся в различного рода источниках.

Во всяком случае известно, что из 9 членов БЦ, находившихся за границей в августе 1908 г., пятеро примкнули к лагерю Ленина (сам Ленин, Дубровинский, Зиновьев, Л. Б. Каменев и Таратута), а четверо оказались в лагере Богданова и Красина (Богданов, Красин, М. Н. Покровский и Шанцер). Правда, не все они были одинаково готовы идти до крайних выводов из нараставших конфликтов - до согласия на открытый раскол. У некоторых были заметны "примиренческие" настроения. Известную роль играли индивидуальные оттенки во взглядах (так, например, Покровский не разделял "бойкотистских" настроений Богданова, а Каменев еще до 1912 - 1913 гг. числился "богдановцем" по вопросам философским). Это вынуждало Ленина маневрировать, но в основном соотношение сил уже определилось: Ленин имел большинство.

С другой стороны, над обеими группами страшной угрозой висело расследование об экспроприаторской деятельности БЦ, которое производилось Центральным заграничным бюро по полномочию ЦК и которое к этому времени уже вплотную подошло к вопросу о личной роли таких центральных фигур большевистской фракции, как Богданов и Красин. Открытый раскол большевистской фракции, какими бы спорами он ни был формально замаскирован, сделал бы неизбежным вынесение на суд общепартийных центров вопросов, связанных с подлинными причинами этого раскола, и мало-мальски гласное обсуждение этих причин необходимо привело бы к жестокому политическому и организационному расколу всего большевистского крыла партии, к дискредитации всей его политической деятельности, к личной дискредитации его лидеров, к какой бы из внутренних группировок они ни принадлежали. Этого, конечно, не хотел никто из них - Ленин даже меньше Богданова. Рвать друг с другом открыто они не могли и должны были продолжать вместе тащить тяжелую колымагу ответственности за прошлое. При численном соотношении сил внутри фракции это сводилось к тому, что Богданов, который к этому времени не мог не начать понимать основы "двойной бухгалтерии" партийно-политической игры Ленина (этот термин в литературу ввел именно Ленин, конечно, по другому поводу), вынужден был помогать последнему...

В такой обстановке Ленин провел это совещание БЦ. Его первым делом была формальная ликвидация старой "коллегии трех", "финансовой группы", и официальное закрепление функций распоряжения капиталами БЦ за людьми, целиком и полностью ему преданными. Поэтому на совещании была избрана новая "финансовая комиссия" БЦ, в состав которой вошли Зиновьев (редакция "Пролетария"), Крупская (секретарь БЦ), Котляренко (транспорт) и Таратута (касса). Пятым в комиссию был введен Житомирский³⁸, функции которого в комиссии не вполне ясны (он не был связующим звеном между этой комиссией и заграничными группами, так как пленум ЦК готовил замену ЦЗБ новым Заграничным бюро ЦК, в которое Житомирский намечен не был, равно как позднее, в 1911 - 1912 гг., он не был введен в большевистскую "Заграничную организацию РСДРП"), но который теперь попал в самый центр конспиративной работы БЦ.

Есть много оснований считать, что это смещение старой "коллегии трех" и избрание новой "финансовой комиссии", бывшее настоящим внутриорганизационным переворотом в БЦ и к тому же проведенное столь незначительным большинством, вызвало на совещании немало острых столкновений. Несомненно, что именно с этого совещания началась борьба между Лениным, с одной стороны, и Красиным и Богдановым, с другой, которая сопровождалась крайне тяжелыми взаимными обвинениями, но подлинное существо которой до сих пор остается неизвестным. Полицейские источни-

ки говорят, что в то время группа Ленина обвиняла Красина в том, что он "самовольно удержал 140 тыс. руб." фракционных денег, полученных от Тифлисской экспроприации³⁹. Эти полицейские сообщения заслуживают самого внимательного к себе отношения не только потому, что полиция обладала тогда хорошими источниками осведомления о внутренней жизни БЦ⁴⁰, но и потому, что оно по существу совпадает с теми отрывочными указаниями на причины наиболее острых внутренних конфликтов, которые содержатся в документах, опубликованных историками.

Согласно этим последним данным, особенной остроты этот центральный конфликт достиг в начале 1909 г., причем на заседание коллегии БЦ 23 февраля Зиновьев, Каменев и Таратута (Ленин на этом заседании отсутствовал) "принесли готовую резолюцию", в которой Богданов и Красин "объявлялись присвоителями партийного имущества и клеветниками", подлежащими исключению из фракции⁴¹.

В чем именно указанные три члена БЦ, действовавшие явно с согласия Ленина, усматривали "присвоение партийного имущества и клевету", из документов, опубликованных историками, не видно, но больше чем правдоподобно, что именно этот пробел должен быть заполнен уже процитированным выше полицейским сообщением о 140 тыс. руб., которые Красин якобы "самовольно удержал" из сумм, поступивших в БЦ от Тифлисской экспроприации: эта цифра, действительно, точно соответствует той сумме, которую Камо сдал членам "коллегии трех" в Куоккала в июле или августе 1907 г., - если из общего "дохода" от указанной экспроприации (общая сумма похищенного тогда в официальных сообщениях определялась приблизительно в 250 тыс. руб.) исключить те 100 тыс. руб. в пятисотрублевках, которые были непригодны для реализации.

Это объяснение, т.е. допущение, что обвинение в "присвоении партийного имущества", выдвинутое группой Ленина против Богданова и Красина, относилось к их отказу дать новой финансовой комиссии отчет в расходовании сумм, поступивших в БЦ от Тифлисской экспроприации, является, действительно, единственно возможным объяснением причины возникновения указанного обвинения: речь могла идти только о таком "партийном имуществе", источник происхождения которого не мог быть назван открыто, но которое в то же время было настолько велико, чтобы оправдать острый конфликт между столь крупными и еще недавно столь близкими между собою партийными деятелями. Для периода после Лондонского съезда таким поступлением в кассу БЦ при Красине было только одно поступление от Тифлисской экспроприации, причем передача его "коллегии трех", как мы теперь знаем, была связана обязательным условием "ни при каких условиях не переносить обсуждение дела о полученном имуществе в какую бы то ни было партийную организацию" (заявление Камо). И Красин и Богданов (как мы это знаем из писем последнего) считали себя морально связанными этим последним обязательством. В 1908 - 1909 гг., когда Камо сидел еще в немецких тюрьмах и вел там исключительно тяжелую борьбу против выдачи его в Россию на суд и верную казнь (тогда это казалось несомненным), какое бы то ни было нарушение этого условия должно было казаться Богданову и Красину особенно недопустимым⁴², так как огласка каких бы то ни было закулисных подробностей могла вредно отразиться на положении Камо.

Именно поэтому и Богданов и Красин не считали возможным давать какие бы то ни было объяснения по существу выдвинутого против них обвинения в "присвоении партийного имущества" и особенно возмущались поведением Ленина, который в качестве третьего члена "коллегии трех" в свое время принимал участие в заключении соглашения с "Кавказской группой",

а теперь не только допускал, что его ближайшие сотрудники (Зиновьев, Каменев и Таратута) предъявляют Богданову и Красину требование дать им отчет в расходовании этих сумм, но и явно их поддерживал, вернее даже подстрекал их к усилению агрессии в этом направлении. Ибо ни у кого, конечно, не было и тени сомнения в том, что достаточно было Ленину сказать одно слово, чтобы указанная тройка его верных адъютантов от нападения на Красина и Богданова отказалась.

Острота личного раздражения Богданова и Красина против Ленина в тот момент определялась тем, что они его поведение считали лично непорядочным.

Необходимо добавить, что ни Ленин, ни его помощники, конечно, не считали Богданова и Красина людьми, которые способны "присвоенное партийное имущество" обратить в свою личную пользу. Характерно, что в этом последних не обвинял даже начальник Петербургского охранного отделения, который в цитированной выше записке от 28 марта 1909 г. писал о предполагаемом использовании этих денег Красиным "на пропаганду отзовизма". Ленин, конечно, лучше знал Богданова и Красина, чем генерал А. В. Герасимов, начальник Охранного отделения в Петербурге, чья подпись стояла под указанной запиской. Он, несомненно, был также осведомлен о том, что оставшуюся часть тифлисской добычи Богданов с Красиным отказывались передавать на партийные нужды, так как считали необходимым хранить ее на расходы, связанные с борьбой за жизнь Камо, которого они считали своеобразным героем-самородком, и других арестованных участников экспроприации.

Почему в подобных условиях Ленин все же разрешал Зиновьеву, Каменеву и Таратуте так заострять борьбу против Богданова и Красина, остается не вполне ясным. По-видимому, это было с его точки зрения необходимым для того, чтобы разбить старую "коллегию трех", т.е. создать формальное оправдание для формирования новой, полностью ему послушной финансовой комиссии, которая получит право бесконтрольно распоряжаться капиталами Шмита.

Таким образом, в основе того главного конфликта, который взорвал "коллегию трех" и до крайности обострил внутренние отношения в БЦ вообще, лежал вопрос о праве распоряжаться теми "темными деньгами", которые имелись в распоряжении БЦ.

Чтобы покончить с этой стороной конфликтов, необходимо добавить, что на том совещании членов БЦ, которое состоялось 21 - 30 июня 1909 г. в Париже и известно как "Совещание расширенной редакции "Пролетария"", была сделана попытка подведения итога и ликвидации всех конфликтов, которые раздирали БЦ в 1908 - 1909 годах. Была избрана особая "конфликтная комиссия", в состав которой вошли исключительно те члены БЦ, которые зиму 1908 - 1909 гг. жили в России и не принимали личного участия в борьбе вокруг БЦ за границей. В эту комиссию вошли Гольденберг-Мешковский, Дубровинский и А. И. Рыков, на рассмотрение которых был передан конфликт внутри старой "коллегии трех", причем они получили для ознакомления даже секретную переписку между Лениным и Красиным, которая не только до сих пор не опубликована, но, по-видимому, и не сохранилась⁴³. В результате своей работы эта комиссия предложила совещанию БЦ принять нижеследующую резолюцию: "Ознакомившись с рядом конфликтов между большевиками, принимавшими участие во внутрифракционной борьбе последних месяцев, комиссия предлагает расширенной редакции "Пролетария": а) признать, что эти конфликты между революционерами, долгое время работавшими рука об руку, отнюдь не могут быть поставлены на счет чьей бы

то ни было злой воле, а целиком объясняются неизбежным раздражением сторон в разгоряченной атмосфере фракционной борьбы, причем каждая из сторон субъективно руководилась мотивами идейными и партийными; б) потребовать прекращения всех третейских и прочих судов, как ведущих к безысходной склоке, сеющих смуту и дезорганизацию; в) призвать всех товарищей, вовлеченных в эти конфликты, по мере возможности ликвидировать все личного характера столкновения путем частных объяснений".

При анализе этой резолюции необходимо иметь в виду, что комиссия эта состояла только из одних сторонников Ленина, которые незадолго перед тем фактически выбросили из БЦ Богданова и Красина, лично на совещание не прибывшего - явно из нежелания участвовать в обсуждении склочных вопросов; что по тем же причинам на совещании не присутствовал Покровский, который хотя и расходился с Богдановым и Красиным политически, но в вопросах внутрипартийных их поддерживал; из противников Ленина на совещании в это время был только один Шанцер, уже тяжело больной. Тем показательнее эта резолюция и ее голосование.

Так как в основе всех конфликтов лежало обвинение Красина и Богданова в "присвоении партийного имущества", то резолюция, которая не сочла нужным даже упомянуть об этом обвинении по существу, объективно была, конечно, отмежеванием от него и лишь пыталась не оправдать, а хотя бы только объяснить поведение тех, кто это обвинение выдвигал, ссылкой на "разгоряченную атмосферу фракционной борьбы".

Ленин, конечно, понял этот смысл резолюции и пытался против него протестовать. Он указал, что в докладе совершенно нет упоминания о его конфликте с Красиным. Его поддержал только один Таратута, говоривший о "необходимости обсудить и ликвидировать конфликт" с Красиным. Протоколы этого совещания БЦ вообще крайне неполны. Особенно они кратки в передаче дебатов по докладам конфликтной и ревизионной комиссий. Но отношение совещания к этому вопросу выявилось уже в том, что Зиновьев сразу же после речи Таратуты предложил закрыть прения, и это предложение, несмотря на возражения Таратуты, было принято. Совещание большинством в восемь голосов против одного (Ленина) резолюцию комиссии приняло. Ленин оговорил свое недовольство, заявив, что "оставляет за собою право на особое мнение". Это заявление, конечно, лишь подчеркнуло отрицательное отношение совещания к поведению Ленина в деле Красина.

Так как в этом заседании участие принимали 11 человек - 8 членов БЦ и 3 делегата с мест, то при голосовании двое явно воздержались: ими должны были быть Таратута и, вернее всего, Каменев. Ленин не имел полной поддержки даже со стороны всей тройки его верных помощников из эмиграции⁴⁴.

Значение этого решения было подчеркнуто одновременным принятием решения по делу о долге БЦ некоей А. И. Умновой, состоятельной женщине из числа сочувствовавших большевикам. Дело это не имело само по себе никакого интереса. Значение оно приобретало лишь в виду своей связи с делом Ленина-Красина. Умнова принадлежала к числу тех людей, у которых Красин, когда был кассиром БЦ, в тяжелые для кассы моменты производил кратковременные займы, иногда довольно крупные. С того времени оставался его долг Умновой в несколько тысяч рублей. Красин подтверждал правильность ее претензии и настаивал на том, что новая финансовая комиссия БЦ должна ей этот долг уплатить, но эта новая финансовая комиссия и лично Ленин платить отказывались, требуя, чтобы расплату произвел Красин из средств, которые он якобы удержал. Вокруг этого вопроса шла довольно острая борьба, так как Умнову поддерживали некоторые из эмигрантов-большевиков, видных деятелей военных и боевых организаций, связан-

ных с БЦ, которые были осведомлены об этом старом долге. Комиссия предложила долг Умновой заплатить, правда, с оговоркой: "постаравшись добиться скостки".

Это предложение встретило возражения. Таратута дважды настаивал на обсуждении этого вопроса по существу, но предложение это было дважды отклонено. Ленин просил занести в протокол, что он "вносит по этому вопросу особое заявление" (в архивах этого документа не оказалось). При голосовании лишь один Ленин голосовал против предложения комиссии (Каменев и Н. А. Скрыпник воздержались)⁴⁵.

Это второе поражение Ленина, дважды подряд побитого по одному и тому же вопросу, с особенной ясностью подчеркивает, что поражение было не случайным, что даже на этом совещании политических единомышленников методы его борьбы против вчерашних ближайших друзей встречали осуждение. Совещание настолько определенно считало его неправым, что даже тройка его постоянных адъютантов того времени - Зиновьев, Каменев и Таратута - не выдерживала испытания и уклонялась от прямой с ним солидаризации.

Таким образом, мы можем подвести итог этой группе конфликтов: их точное содержание в тогдашних формулировках нам до сих пор неизвестно, и вполне возможно, что известным оно никогда не станет, так как все участники ушли из жизни, не оставив, по-видимому, своих воспоминаний, а важнейшие документы, скорее всего, уничтожены. Но главные линии этих конфликтов установить все же удается. Основное, что взорвало "коллегию трех" - это руководящее ядро БЦ 1906 - 1907 гг., а затем и весь БЦ, т.е. весь старый большевистский блок эпохи революции 1905 г., было ничем иным, как спором на почве дележа "темных денег", которые попали в распоряжение этого БЦ.

Незаконный (речь идет о незаконности с точки зрения внутрипартийной конституции) способ получения этих денег вынуждал людей, в распоряжение которых эти деньги попадали, сосредоточивать это право распоряжения в руках небольшой, весьма замкнутой группы лиц, которая по своему типу все больше и больше становилась, как еще в те годы правильно определил Мартов, чем-то "средним между тайным центральным комитетом и группой подрядчиков бандитного дела". Внутреннее развитие этой группы шло по пути острых конфликтов и расколов, взаимных интриг и обвинений, в которых, конечно, верх одерживали "наиболее приспособленные" к такой борьбе. Это превращало такой центр в фактор морального разложения окружающей среды. Но в то же время колоссальные материальные средства, которыми располагал один БЦ, при умелом ими пользовании, давали огромные возможности влиять на движение в целом.

Первое убедительное доказательство правильности этой двойной роли, которую играл БЦ, принес ближайший же пленум ЦК, заседавший 24 - 26 августа 1908 года.

* * *

На совещании БЦ в августе 1908 г. эти острые конфликты, разлагавшие старый БЦ изнутри, выявились еще далеко не полностью, их напряженность была относительно еще не высокой. Ленин умело дозировал свое движение к власти: старая "коллегия трех" уже была упразднена. Богданов с Красиным уже перестали играть ведущие роли в БЦ. Руководство уже перешло в руки той новой четверки (Ленин, Зиновьев, Каменев и Таратута), которую немногим позднее Богданов назвал тайным "антибойкотистским центром"⁴⁶, действующим за спиною БЦ, но под его фирмой. Касса - и это было самым важным - уже полностью находилась под контролем Ленина. Но фикция

единства большевиков еще продолжала оставаться полезной для Ленина, и он ее поддерживал. Представитель "богдановцев" входил не только в узкую редакцию "Пролетария", но и в новую финансовую комиссию⁴⁷. На пленум 24 - 26 августа большевики явились как единая фракция, с Лениным и Богдановым во главе. Конечно, всю внутрипартийную игру направлял Ленин, но Богданов ему всемерно помогал.

Этот пленум не обсуждал ни одного политического вопроса, не принял ни одного политического решения, но в истории партии он сыграл огромную роль: именно с него начинается переход и общепартийного центра под контроль Ленина.

Вопросы, стоявшие в его порядке дня, можно разделить на две основные группы: это были, с одной стороны, вопросы порядка функционирования ЦК в тех новых условиях, которые создались в России в результате общего развала партийных организаций и последних провалов членов ЦК, и, с другой, вопросы, связанные с расследованием дела об экспроприации в Тифлисе. По обеим группам вопросов Ленин одержал победу, которая стала возможной только потому, что он получил помощь со стороны представителей социал-демократических партий Латышского края и Польши.

Поведение представителей этих партий на августовском пленуме 1908 г. было существенно отличным от поведения представителей этих организаций в ЦК, как он функционировал зимой 1907 - 1908 гг.: тогда эти представители, хотя они политически примыкали к большевикам, в вопросах внутрипартийных отношений стремились сохранить независимость и каждый такой вопрос рассматривали под углом интересов партии, не становясь на позицию защиты во что бы то ни стало фракционных интересов большевиков. Теперь, наоборот, представители этих организаций целиком вошли в орбиту политики Ленина.

Для социал-демократии Латышского края (таково было тогда официальное название социал-демократической партии Латвии) это изменение поведения их представителей определялось сменой самих представителей в результате борьбы различных групп за влияние на руководящие учреждения их партии. В июне 1907 г. на II съезде этой партии победили большевики, но почти немедленно же после съезда латышские большевики раскололись на две группы: сторонников "боевизма" (так тогда называли в Латвии защитников экспроприаций) и противников участия в выборах в Государственную думу, с одной стороны, и противников "боевизма", сторонников участия в выборах не только в Государственную думу, но и в органы местного самоуправления - с другой.

Позиция этой второй группы большевиков была близка к позиции Ленина, выступавшего тогда против бойкота Государственной думы, но отличалась от нее тем, что эта группа у себя в Латышском крае действительно вела решительную борьбу со сторонниками "боевизма", выступая открыто против них и не отказываясь от установления контакта с меньшевиками для проведения этой борьбы. Зимой 1907 - 1908 гг. именно эта группа большевиков играла руководящую роль в ЦК СДЛК и именно ее представителем в общепартийном ЦК был Данишевский, считавший правильным решительную борьбу против "боевизма" распространять и на все другие организации РСДРП.

"Боевизм" в Латышском крае тогда был распространен очень широко. На Лондонском съезде больше половины латышских делегатов голосовали вместе с Лениным против резолюции, которая запрещала экспроприации. Особенно многочисленными сторонники "боевизма" были в эмиграции, куда должны были скрыться все участники вооруженных восстаний и всевозмож-

ных "партизанских выступлений" 1905 - 1907 годов. Именно этими эмигрантами-"боевиками" в мае 1908 г. была проведена особая секретная конференция, на которой, согласно тогдашнему сообщению ЦК СДЛК, был разработан "целый план дезорганизаторской кампании", т.е. кампании по захвату власти в партии. ЦК на это ответил исключением из партии участников указанной конференции. III съезд СДЛК в декабре 1908 г. это исключение утвердил⁴⁸.

Но латышские "боевики" с давних пор прочными нитями были связаны с руководящими деятелями "боевых групп" БЦ и играли большую роль в работе большевистского "Военно-технического бюро" 1905 - 1907 годов. Так, среди привлеченных по делу о большевистской лаборатории в Куоккала (1907 г.) почти половина была латышей из бывших "лесных братьев"; материалы по истории этого бюро, опубликованные С. М. Познер, пестрят латышскими именами⁴⁹. Эти связи продолжали, конечно, сохраняться в эмиграции. Отдельные латышские "боевики" были привлечены Красиным для участия уже в первой попытке размена пятисотрублевок⁵⁰. Еще более значительным было их участие в попытках размена таких же пятисотрублевок в Америке, налаженных Богдановым в 1909 - 1910 гг. едва ли не исключительно через одних латышей.

Латышские "боевики", которые в мае 1908 г. разработали "целый план дезорганизаторской кампании" против ЦК СДЛК, не только политически стояли на позициях группы Богданова-Красина, но, несомненно, были связаны с ними и организационно. В переводе на терминологию общепартийных отношений, их деятельность весны и лета 1908 г. была ничем иным, как заговором латышских "богдановцев" против латышских "ленинцев" (которые, развиваясь в том же направлении, что и Ленин, были не только более смелы в своем отказе от старой большевистской политики бойкотизма, но и более искренни в своем разрыве с "боевизмом" - делали на практике более решительные практические выводы из этого разрыва).

Только на фоне всех этих фактов становится понятным значение приглашения на августовский пленум ЦК РСДРП Крамса-Кронберга в качестве представителя ЦК СДЛК. По своей позиции он примыкал к лагерю латышских бойкотистов-"боевиков"⁵¹, жил в эмиграции и ни в какой мере не был затронут теми настроениями, которые определяли эволюцию ЦК СДЛК в 1907 - 1908 гг. в направлении все более и более решительного разрыва с бойкотистскими и "боевистскими" элементами старобольшевистского наследства. Принадлежал ли Крамс-Кронберг к числу участников майской конференции "боевиков"-заговорщиков, установить в точности нам не удалось, но политически, по всем своим взглядам он был именно в их лагере. Тем характернее, что организаторы пленума представителем от СДЛК привлекли именно его: в вопросе о расследовании Тифлисской экспроприации он, конечно, никак не мог занять той нежелательной и для Ленина, и для Богданова с Красиным позиции, которую занимал в январе-апреле Данишевский.

Полезно здесь же добавить, что Крамс-Кронберг в роли представителя ЦК СДЛК больше никогда не появляется: ни на общепартийную конференцию РСДРП, ни на пленум ЦК в январе 1909 г. их организаторы (ими были ленинцы) представителей ЦК СДЛК вообще не пригласили⁵².

Иначе обстояло дело с польской социал-демократией. Общая позиция этой партии оставалась неизменной; перемен на руководящих постах в ней не происходило. Ее представителями в общепартийном ЦК оставались те же самые лица. Но поведение их коренным образом изменилось. Всего за четыре месяца перед тем, в апреле 1908 г., Тышко весьма убедительно доказывал Алексинскому, что с точки зрения интересов партии расследование дела об

экспроприации в Тифлисе необходимо оставить в руках ЦЗБ с его меньшевистским большинством, так как только таким образом возможно отразить нападки клеветников, распространяющих слухи, будто партийное большинство стремится покрыть виновников этой экспроприации. Теперь, наоборот, тот же Тышко помог Ленину с Богдановым провести резолюцию об изъятии дела расследования из рук ЦЗБ и передаче его особой комиссии, назначенной ЦК. Это было самым откровенным актом укрывательства виновников: комиссия эта никогда не была созвана, никакого расследования она не производила, никакого доклада никому не представляла. Единственное, о чем заботился член БЦ, поставленный во главе ее (Зиновьев), это об изъятии из рук лиц, производивших раньше расследование, всех документов, которые доказывали руководящее участие членов БЦ как в организации этой экспроприации, так и в размене захваченных тогда денег⁵³.

Специально для того, чтобы подчеркнуть именно этот характер работы будущей комиссии, Ленин провел на пленуме и другое решение, имевшее отношение к расследованию экспроприаторской эпопеи: о назначении партийного суда над Мартовым и еще одним меньшевиком, Семеновым, секретарем парижской группы содействия, по обвинению в "нарушении условий безопасности личного состава ЦК", которое было выдвинуто против них двумя членами БЦ - Богдановым и Таратутой. Это решение, не имеющее прецедентов в партийной истории, представляет особенный интерес, помимо всего прочего, еще и тем, что показывает, с какой мерой беззастенчивости Ленин считал для себя возможным тогда действовать, до какой степени хозяином он себя тогда чувствовал в ЦК.

Преступление Мартова и Семенова было усмотрено в тех сведениях о причастности Богданова и Таратуты к попытке размена тифлисских пятисотрублевок, которые они включили в показания, данные ими представителю ЦЗБ. Это Бюро вело расследование в качестве представителя ЦК партии, по официальному поручению и полномочию последнего, и все члены партии, лояльные по отношению к ЦК, были обязаны этому расследованию помочь сообщением всех сведений, имевших отношение к делу. Сведения, сообщенные Мартовым и Семеновым, были правильны - теперь это совершенно бесспорно. Впрочем, Богданов и Таратута и не обвиняли Мартова и Семенова в сообщении неправильных сведений, они заявляли только, что сведения, сообщенные последними, были "нарушением условий их [членов ЦК] безопасности".

Но ЦК, принявший в январе 1908 г. решение о расследовании дела о Тифлисской экспроприации, состоял из взрослых людей, которые понимали, что выяснение прикосновенности кого бы то ни было к делам, связанным с Тифлисской экспроприацией, неизбежно влечет за собою какое-то "нарушение условий безопасности" для соответствующих лиц, какие бы меры предосторожности при этом ни были приняты. ЦК считал себя вправе на это идти, так как речь шла о членах партии, этим званием прикрывавших такую свою деятельность, какую партийный съезд и ЦК считали враждебной интересам партии. Если среди таких членов партии были члены ЦК, то тем важнее было выяснить правду, чтобы защитить партию от вредных последствий их действий.

В результате получалось, что пленум ЦК в августе 1908 г. назначил партийный суд над теми партийными деятелями, которые лояльно выполнили свой партийный долг, рассказав представителям партии, действовавшим по поручению ЦК, правду об антипартийной деятельности двух большевиков (также являвшихся членами Центрального комитета), причем в задачу суда было сознательно поставлено укрывательство этой антипартийной деятельности.

В свете всего вышесказанного поведение Ленина на пленуме в августе 1908 г. приобретает особенное значение. Ленин знал, что Мартов и Семенов говорили правду, хотя они знали лишь небольшую часть всей правды, и именно потому, что это была правда, Ленин стремился как можно скорее и решительнее перейти в контрнаступление, чтобы помешать продолжать расследование. Поступать так он мог, только будучи полностью уверен в том, что на данном пленуме ему гарантировано большинство.

Необходимо добавить, что в этой же резолюции - о партийном суде над Мартовым - последнему поставлено в вину еще одно преступное деяние, а именно "разоблачение... тайн, ...угрожающих важнейшим материальным интересам партии". Речь шла о наследстве Шмита, причем авторы резолюции во главе с Лениным это наследство объявляли подлежащим поступлению в партию, ибо только в этом случае можно было говорить о "важнейших материальных интересах партии". Но пленуму, конечно, не было сообщено, что большая половина этого наследства уже поступила в кассу БЦ и что руководители последнего во главе с Лениным производят из этих денег большие расходы, не имея никакого намерения передавать это имущество партии. Ленин и его коллеги совершенно сознательно присваивали в пользу БЦ имущество, которое заведомо для них должно было быть передано всей партии.

Хозяйничание БЦ в общепартийном ЦК на этом пленуме выявилось с небывалым дотоле цинизмом, причем несомненно, что причиной такого поведения Ленина и других большевиков была совершенно твердая уверенность Ленина в полной поддержке со стороны не только "латыша", сторонника экспроприаций, который поддерживал других экспроприаторов в силу своего рода фракционной солидарности, но и со стороны поляка Тышко, который и на Лондонском съезде выступал против экспроприаций, и у себя в Польше вел борьбу с экспроприаторским поветрием. На чем была основана эта уверенность Ленина?

В основе общего отношения польских социал-демократов к различным группировкам РСДРП лежал, конечно, тогдашний взгляд Розы Люксембург, их главного теоретика, на меньшевиков как на наиболее опасных врагов польской социал-демократии. Этот взгляд Люксембург особенно окреп после того, как меньшевики с 1907 г. начали, говоря ее словами, "покровительствовать Польской социалистической партии"⁵⁴, т.е. начали открыто выступать в пользу объединения с так называемой "девицей" - с рабочим крылом ППС, которое тогда порвало с "революционной фракцией", националистическим крылом этой партии, возглавляемым Пилсудским.

Но эта общая оценка меньшевиков действовала и раньше, зимой 1907- 1908 гг., когда Тышко защищал правильность передачи расследования Тифлисской экспроприации в руки ЦЗБ. За период между апрелем и августом 1908 г. никаких перемен под этим углом зрения не произошло. Поэтому действительные причины изменения поведения Тышко следует искать не в области идеологии и высокой политики, где решающую роль играла Люксембург, а в области политики практической, в области внутрипартийных отношений и интриг, где почти безраздельно хозяйничал сам Тышко. Для того, чтобы сразу войти в эту группу отношений, правильно будет напомнить один момент в отношениях между большевиками и Тышко, который вскрывают прения на пленуме БЦ ("расширенная редакция "Пролетария"") в июне 1909 г., во время обсуждения доклада ревизионной комиссии. Во время этого обсуждения выступил один из членов этой ревизионной комиссии, М. П. Томский, который, в качестве единственного "пролетария от станка" на этом пленуме вообще держал себя с большой долей независимости. В своей речи он между прочим заявил, что "ревизионной комиссии броси-

лась в глаза слишком сильная и периодическая поддержка национальным организациям. Как будто поляки хотят идти с нами за деньги. Ставлю вопрос об отмене субсидий национальным организациям, ибо у нас заброшено много местных организаций".

Прений по докладу ревизионной комиссии, равно как и по докладу комиссии конфликтной, было немного - во всяком случае немного о них сохранилось в протоколах. Но замечание Томского вызвало целый ряд реплик. На защиту национальных организаций главным противником Томского выступил Зиновьев. "Отказ давать субсидии национальным организациям, - говорил он, - противоречил бы резолюции о задачах большевиков в партии (Смех. Марат просит занести в протокол)"⁵⁵.

В этом злом замечании Томского и в этом смехе, которым пленум БЦ встретил парадную фразу Зиновьева о "задачах большевиков в партии", поставленных им в прямую связь с выдачей постоянных дотаций группе Тышко, были вскрыты не только причины выдачи этих дотаций, но и подлинное отношение лидеров БЦ к лидерам польской социал-демократии: за те 10 месяцев, которые отделяли августовский пленум ЦК от июньского пленума БЦ, связь между поведением группы Тышко и размерами дотаций из секретных большевистских фондов выяснилась с полной очевидностью. Осуществлять "задачи большевиков в партии", т.е. стать хозяином в аппарате последней, БЦ действительно мог только при помощи группы Тышко. Но за эту помощь приходилось постоянно и много платить. Помощью Тышко пользовались, но к его группе относились с плохо скрываемым презрением и очень стремились избавиться от необходимости работать вместе с ним⁵⁶.

Но, заплатив Тышко за поддержку, Ленин постарался возможно полнее использовать создавшееся положение и, не довольствуясь желательными для него решениями по вопросам, связанным с расследованием дела о Тифлисской экспроприации, Ленин заставил Тышко провести и целый ряд общих решений о порядке работы общепартийного ЦК в дальнейшем. Основное в этих решениях было перенесение - и фактическое, и формальное - руководства работою ЦК за границу, что фактически ставило ЦК под контроль Ленина. Впервые в истории партии руководящим органом были объявлены пленумы ЦК, которые могли собираться только за границей. Для ведения работы в России создавалась узкая коллегия ЦК, имевшая право вести только "текущую работу". Состав этой коллегии был определен в пять человек - по одному от большевиков, меньшевиков, поляков, латышей и Бунда, причем Ленин добился от поляков согласия на избрание их представителем (вернее заместителем представителя, но сам представитель никогда в Петербурге не появлялся) Дубровинского. Это избрание было закреплено в официальной резолюции пленума, и, таким образом, большевики имели в русской коллегии ЦК фактическое большинство, ибо в полном составе эта коллегия не собиралась ни разу, а всю текущую ее работу до конца 1908 г. вел именно Дубровинский. Одновременно для представительства "интересов ЦК за границей" было создано Заграничное бюро ЦК в составе трех человек, а именно Зиновьева, Тышко и Ноя Рамишвили (меньшевик), т.е. тоже с закрепленным за большевиками большинством. Если прибавить, что официальная касса ЦК была в это время хронически пуста и что только одни большевики имели материальную возможность оплачивать людей, которые целиком отдавались партийной работе, то механика захвата Лениным центрального аппарата партии станет вполне ясной. В деле этого захвата помощь поляков была обязательным условием - она несомненно была оговорена в том соглашении, которое было заключено между Лениным и Тышко перед этим пленумом.

Богданов в своем обращении "К товарищам большевикам", которое было выпущено в начале 1910 г. от имени группы "Вперед" в связи с заявлением Ленина о роспуске БЦ, давая характеристику методов деятельности Ленина, указал, что последний, "поскольку ему надо воздействовать на общественное мнение партии", старается делать это "путем денежной зависимости, в которую он ставит как отдельных членов партии, так и целые организации - большевистские и не только большевистские". Эту деятельность БЦ по коррумпированию партии Богданов относит только к последним двум годам существования БЦ, к 1908 - 1910 гг., когда Богданов был уже в оппозиции и не оказывал определяющего влияния на политику БЦ. В действительности коррумпирование происходило и в 1906 - 1907 гг., когда Богданов был членом верховной "коллегии трех" и принимал решающее участие в направлении всей деятельности большевистской фракции. Пока эта вредная деятельность Ленина была направлена против других фракций и против беспартийных рабочих организаций (профсоюзов и т.д.), Богданов не замечал ее вредных сторон - во всяком случае он не обращал на них нужного внимания... Но по существу указание Богданова, конечно, правильное. Именно во второй эмиграции, после 1908 г., работу коррумпирования партии путем подкупа "как отдельных членов партии, так и целых организаций, большевистских и не только большевистских", Ленин развернул с такой систематичностью и с таким размахом, как никогда раньше.

Об этой стороне деятельности БЦ и Ленина лично до сих пор известно очень мало. В особом заявлении, которое Богданов и Шанцер подали 1 июня 1909 г. в БЦ, они привели некоторые данные такой деятельности БЦ в отношении большевистских организаций, занимавших политическую позицию, нежелательную для Ленина, причем при проведении этих финансовых репрессий БЦ не останавливался перед тем, что задержка в получении обычных дотаций БЦ порою приводила к полицейским провалам⁵⁷.

Богданов, конечно, знал о финансовой основе соглашения Ленина с Тышко. И, несомненно, именно это соглашение он имел в виду, когда писал в 1910 г., что Ленин "путем денежной зависимости" коррумпирует "не только большевистские" организации. Присвоив капиталы Шмита, которые были завещаны партии, Ленин с их помощью прежде всего привлек на свою сторону группу Тышко, тем самым обеспечив за собою с осени 1908 г. возможность контроля всех общепартийных центров.

(Продолжение следует)

Примечания

1. По этому вопросу Ленин занимал место на самом крайнем фланге среди большевиков: считая невозможной совместную работу с меньшевиками, он держал курс на раскол и часто умышленно обострял положение. Так, в период выборов во II Государственную думу Ленин уговаривал Г. А. Алексинского провести разрыв с меньшевиками в рабочей курии Петербурга. И только категорический отказ Алексинского встать на этот путь помешал проведению тогда формального раскола: крайний "меньшевик" (Здесь явная описка - Алексинский в то время был большевиком. - Ю. Ф. и Г. Ч.), Алексинский тем не менее раскол в то время считал ненужным и вредным.

2. Слабым отражением этих настроений был доклад И. Х. Лалаянца ("Изаров") на "Первой общерусской конференции военных и боевых организаций РСДРП" (М. 1932, с. 90). Необходимо отметить, что Ленин вслед за этим выступил в "Пролетарии" с указанием на неправильность подобных оценок и на опасность таких настроений (Соч., 4-е изд., т. 12, с. 374 - 375).

3. КРУПСКАЯ. Воспоминания о Ленине, с. 45.

4. Там же, с. 120.

5. Письма П. Б. Аксельрода и Ю. О. Мартова. Берлин. 1924, с. 176.

6. Имена арестованных и другие подробности см. в кн. БИБИНЕЙШВИЛИ. Камо, с. 132 - 136.

7. Наиболее ярким примером была история со специальной бумагой, изготовленной одной немецкой фабрикой поздней осенью 1907 г. по заказу Красина и сданной ею на склад немецкого социал-демократического издательства в Берлине, где она и была найдена немецкой полицией во время обысков в декабре 1907 года. По экспертизе Германского имперского банка, по своим особым водяным знакам бумага эта предназначалась для изготовления русских трехрублевок. Красин, выступавший перед немецкими социал-демократами в качестве представителя ЦК РСДРП, конечно, не сообщил им о характере сдаваемой на хранение бумаги, и как заведующий издательством, так и представители Форштанда социал-демократической партии имели тогда большие неприятности с немецкой полицией (см. статью Мартова в "Социалистическом вестнике", N 16, 1922).

8. Полный текст этой декларации нам неизвестен. Упоминание о ней имеется в резолюции Парижской группы содействия РСДРП (Голос социал-демократа, N 3, март 1908).

9. Примечания к "Письмам Аксельрода и Мартова", с. 184 (составителем этих примечаний был Б. И. Николаевский, редактировавший их совместно с Л. О. Цедербаум-Дан и Ф. И. Даном), посылку на Кавказ делегации Жордания-Данишевского относят к осени 1907 года. Эта дата тогда была указана по воспоминаниям Дана, но из статьи Т. Анкидиновой "Из истории бакинской организации большевиков" (Пролетарская революция, N 4, 1941) видно, что свое обследование в Баку эта комиссия проводила в феврале 1908 года. В феврале же оба ее члена присутствовали на V съезде Закавказских организаций РСДРП. Таким образом, несомненно, что решение о посылке этой делегации ЦК или его Бюро приняли не позднее конца января 1908 г. по н.ст.

10. ЗИНОВЬЕВ. История РКП(б), с. 129.

11. Пролетарская революция, N 4, 1941, с. 69.

12. Голос социал-демократа, N 3, март 1908 года. Имена исключенных по конспиративным причинам опубликованы не были - они были особо сообщены по организациям. Среди них было имя Сталина, но роль последнего в деятельности группы Камо вообще и в Тифлисской экспроприации 25 июня 1907 г. в частности позднее была сильно преувеличена: насколько удается установить, Сталин был осведомлен о характере деятельности этой "партийной группы", приходил на ее конспиративную квартиру для политических докладов и прикрывал ее перед местной партийной организацией, но руководителем ее ни в каком отношении не был. Все сношения с "коллегией трех" БЦ группа вела непосредственно через Камо, который был связан лично с Красиным еще с 1903 - 1904 годов. Сталин никакой роли в этих сношениях не играл; вернее всего даже не был в курсе.

13. Пролетарий (Женева), N 23, 11 марта 1908 года. Заявление это появилось тогда также и в иностранной социалистической печати.

14. Этот листок Областного комитета закавказских организаций нам неизвестен, о нем мы знаем лишь по решению пленума ЦК от января 1909 г. [ВКП(б) в резолюциях и решениях, т. 2. М. 1935, с. 137].

15. Этим меньшевиком был Бройдо ("Яков"). О конфликте в ЦК он тогда же написал подробное письмо Аксельроду, но это письмо не сохранилось и о нем известно лишь по упоминанию в письме Мартова (Письма Аксельрода и Мартова, с. 183 - 184).

16. Эта и следующая цитаты взяты из статьи "Не пора ли покончить?", напечатанной в N 1 - 2 "Голоса социал-демократа", февраль 1908 года. Автором статьи был Мартов, но в печати она появилась в сильно смягченном виде (см. письмо Аксельрода Плехановой от 26 февраля 1908 г. в кн. Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода. М. 1925, т. 2, с. 257).

17. Социал-демократическое движение в России. Материалы, т. 1, под ред. А. Н. Потресова и Б. И. Николаевского. Л. 1928, с. 175.

18. Письмо Плеханова Аксельроду от 29 января 1908 г. в кн. Переписка Плеханова и Аксельрода, с. 250 - 251.

19. Плеханов имел в виду тот вариант бакунизма, который в истории русского революционного движения связан с так называемыми "южными бунтарями" 1875 - 1877 гг. и с европейскими попытками "прямого действия" в 1876 - 1878 гг. (статьи Кропоткина в "Бюллетене Юрской федерации", попытка Коста, Кравчинского и др. в итальянской Романье и т.д.).

20. Из меньшевиков в ЦЗБ входили Чичерин (секретарь ЦЗБ), В. А. Бухгольц, А. И. и М. Ф. Назарьевы-Петровы, В. К. Сережников; от большевиков - Алексинский и провокатор Житомирский ("Отцов"),

21. Оскар Кон - немецкий социал-демократ, адвокат, приглашенный защитником арестованного Камо-Петросяна. "Известный товарищ", через которого на склад попала "бумага" (т.е. бумага для изготовления фальшивых трехрублевок), - Красин.

22. Неизданный протокол заседания ЦК РСДРП от 19 марта (1 апреля) 1908 года.

23. Из неизданного протокола ЦК РСДРП от 29 декабря 1907 г. (11 января 1908 г.) видно, что ЦК принял решение поручить Тышко "принять участие в Берлинском следствии в качестве члена ЦК". Сведений о том, кто именно был вторым членом ЦК, получившим подобное

поручение, в нашем распоряжении не имеется, равно как не имеется и сведений о пределах полномочий этих членов ЦК, которым было поручено участие в следствии.

24. Н. СЕМАШКО. Из воспоминаний. - Пролетарская революция, N 1, 1921, с. 175.

25. КРУПСКАЯ Н. К. Воспоминания о Ленине, с. 143.

26. Из статей и заметок "Пролетария", направленных против "лбовцев", наиболее интересны корреспонденции о положении в Перми (Пролетарий, N 39, 26 ноября 1908, с. 8) и особенно большая статья "Страничка из недавнего прошлого Уральского рабочего движения", напечатанная за подписью "Рабочий 3." (N 45, 26 мая 1909).

27. Оба старшие брата Кадомцевы - Эразм, бывший офицер, и Иван, бывший гимназист, главные организаторы дружин и руководители экспроприаций в Уфе в 1906 г., игравшие затем видную роль на I конференции военных и боевых организаций РСДРП и в созданном ею Центральном военно-боевом бюро, в 1908 - 1917 гг. жили эмигрантами в Париже, входили там в состав большевистской группы содействия и числились правоверными "ленинцами". Младший их брат Михаил, бывший воспитанник кадетского корпуса и активный участник "дружин", в те годы был на каторге. После революции все они были деятелями большевистской партии.

28. Создать впечатление, что он рвет с экспроприаторским крылом большевизма, Ленину было особенно важно по соображениям его внутрипартийной стратегии. Это было необходимо не только для улучшения отношений с польскими социал-демократами, которым, несмотря на всю "гибкость" их поведения в отношении большевиков, было важно иметь возможность говорить, что с экспроприаторскими авантюрами большевиков уже покончено, но и потому, что большою ставкою в игре Ленина было стремление привлечь в число своих союзников Плеханова, резко отрицательное отношение которого к экспроприациям было широко известно.

29. Письмо Ленина Рыкову от 25 февраля 1911 г. в кн. Сочинения, 4-е изд., т. 34, с. 389.

30. В литературе об этом эпизоде известно по рассказу М. Лядова в публикации "Леонид Борисович Красин (некролог)". - Пролетарская революция, N 11 (58), 1926, с. 12. У Красина к этому времени, по сведениям Департамента полиции, оставалось 38 пятисотрублевок (Большевики, с. 39), но все ли они были реализованы или только часть, точно неизвестно. Деньги, полученные от этой операции, Красин, действовавший в согласии с Богдановым, частью передал группе "Вперед" на ее издательскую деятельность. Остальное ушло на организацию помощи Камо-Петросяну и др. арестованным членам той "кавказской группы", которая в 1907 г., передавая добычу от Тифлисской экспроприации, заключила соответствующий договор с "коллегией трех", т.е. с Лениным, Богдановым и Красиным. Последние двое до конца считали себя морально связанными этим договором, особенно потому, что как раз в это время и сам Камо, и ряд других участников тифлисской экспроприации сидели по тюрьмам под угрозой казни, часто в крайне тяжелых условиях, но ни один из них не вступил на путь выдачи правительству известных им секретов "коллегии трех". Вся помощь им велась Богдановым и Красиным. Ленин, третий член "коллегии трех", на вопрос о моральных обязательствах смотрел иначе.

Эпопея Тифлисской экспроприации не будет полна, если мы не прибавим, что в 1911 г. после трех с половиной лет скитаний по немецким и русским тюрьмам и психиатрическим больницам Камо удалось (не без помощи, полученной от Богданова и Красина) бежать из тифлисской больницы. За границей он повидался также и с Лениным. Об этом свидании имеется рассказ Крупской, тем более характерный, чем несомненное желание рассказчицы в выгодном свете изобразить поведение Ленина. Камо, пишет Крупская, "страшно мучился тем, что произошел раскол между Ильичем, с одной стороны, и Богдановым и Красиным, с другой. Он был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы его сидения обстановке. Ильич ему рассказывал о положении дел. Камо попросил меня купить ему миндаля. Сидел в нашей парижской гостиной-кухне, ел миндаль, как это делал у себя на родине, и рассказывал об аресте в Берлине, о годах симуляции, когда он притворялся сумасшедшим, о ручном воробье, с которым он возился в тюрьме. Ильич слушал, и остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги и не знающего после побега, за какую работу взяться. Его проекты были фантастичны. Ильич не возражал, осторожно старался поставить Камо на землю, говорил о необходимости организовать транспорт и т.п.".

В заключение, так как у Камо было лишь легкое летнее пальто, "Ильич притащил ему свой мягкий серый плащ, который ему подарила мать и который Ильичу особенно нравился... Разговор с Ильичом, - прибавляет Крупская, - ласка Ильича немного успокоили Камо" (КРУПСКАЯ. Воспоминания о Ленине, с. 161 - 162).

Эти заключительные строки, явно рассчитанные на то, чтобы смягчить у осведомленного читателя впечатления от характера приема Лениным человека, который исключительно много пострадал в значительной мере по вине и его, Ленина, не соответствуют действительности: Камо ни в какой мере не успокоился, а вскоре поехал в Грузию для проведения

новой экспроприации (план которой он разработал с Красиным - тот тоже остался верным себе), был арестован при попытке привести его в исполнение, приговорен к казни, от которой его спасла амнистия 1913 года. После революции был большевиком, погиб в 1922 г. при случайной катастрофе.

31. Кроме ряда указаний в мемуарной литературе (см., например, КРУПСКАЯ. Воспоминания о Ленине, с. 157), об этом сожжении имеется сообщение в циркуляре Департамента полиции от 4 июля 1910 г.: "В последнее время состоялась полное собрание ЗБЦК из 1) Марка (А. И. Любимов), 2) Игоря (Б. И. Гольдман-Горев), 3) Тышко, 4) Ионова (Ф. Койген), 5) латыша. Бюро обсуждало вопросы: ...2. О сожжении всех пятисотенных кредитных билетов, оставшихся после тифлисской экспроприации 1907 г., и подвергло сожжению все те кредитные билеты, которые удалось собрать, но 38 остались у инженера Красина" (Большевики, с. 39).

32. В истории тогдашнего ареста Красина и его освобождения есть много неясных моментов. По документам Департамента полиции видно, что полиции была известна его прикосновенность к Тифлисской экспроприации и его роль в размене пятисотрублевок; ей не могла, далее, не быть известна его роль в подготовке выпуска фальшивых трехрублевок (о ней знал Житомирский); на основании именно этих сведений Департамент полиции потребовал его ареста в Финляндии, но не представил финляндским властям доказательств этих обвинений в требуемый финляндскими законами месячный срок - по-видимому, из-за нежелания обнаружить источник своей информации. Имея все эти данные, Департамент полиции не только не сообщил о них прусской полиции, которая не допустила бы проживания Красина в Берлине, но и не препятствовал возвращению Красина в 1913 г. в Петербург.

33. Письмо Ленина Горькому от 24 марта 1908 года.

34. КРУПСКАЯ. Воспоминания о Ленине, с. 139.

35. Указываемые нами здесь даты передвижений Ленина не вполне совпадают с теми, которые даны в приложениях к его сочинениям, в особенности ко второму изданию. "Хронологическая канва" биографии Ленина в этих сочинениях не только весьма неполна, но и не всегда точна. Немало ошибок содержит и книга Крупской. В частности, выступления Дубровинского она описывает как выступление на докладе не Богданова, а Луначарского. Это совершенно не соответствует действительности. Доклад Луначарского был позднее, на нем ни Дубровинский, ни кто-либо другой из сторонников Ленина не выступали (после столкновения на докладе Богданова дальнейшие выступления для задачи, которую ставил Ленин, были уже не были нужны). Ошибка Крупской, которая сама ни на одном из этих докладов не была, вполне объяснима, хотя и непонятно, откуда именно она взяла некоторые детали (см. КРУПСКАЯ. Воспоминания о Ленине, с. 143 - 144). О выступлении Дубровинского имеется также отчет какого-то агента в делах Департамента полиции (см. В. КОРДЕН. Товарищ Иннокентий. Изд. Политкаторжан, М. 1930, с. 76).

36. КРУПСКАЯ. Воспоминания о Ленине, с. 142.

37. ЛЕНИН. Сочинения, 4-е изд., т. 34, с. 345.

38. Этот состав новой "финансовой комиссии" БЦ, избранной в августе 1908 г., опубл. в кн. Протоколы "Пролетария", с. 284, прим. 127.

39. См. доклад начальника Петербургского Охранного отделения от 28 марта 1909 г. (Большевики, с. 22).

40. Кроме Житомирского, входившего, как указано выше, в состав "финансовой комиссии" БЦ за границей, центральными информаторами полиции по большевикам в то время были Л. Э. Серова-Лангвальд, состоявшая техническим секретарем Бюро ЦК в Петербурге, которая пользовалась большим доверием руководителей этого Бюро (см. А. ГОЛУБКОВ. Из эпохи реакции. - Пролетарская революция, N 9, 1928, с. 125 и др.), а также М. И. Бряндинский, бывший в 1909 - 1911 гг. "техническим агентом ЦК" в Москве (Большевики, с. XVIII- XIX и др.).

41. Заявление, поданное Богдановым в расширенную редакцию "Пролетария" 31 мая 1909 г. (Протоколы "Пролетария", с. 162).

42. Красин в это время руководил всеми попытками помочь Камо. Именно по его совету, переданному Камо через защитника О. Конда, Камо решился пойти на попытку симуляции сумасшествия (С. МЕДВЕДЕВА-ТЕР-ПЕТРОСЯН. Товарищ Камо. - Пролетарская революция, N 8 - 9, 1924, с. 131).

43. Во всяком случае редакция "Протоколов Пролетария" в особом примечании оговорила, что "этой переписки в архиве Института Маркса-Энгельса-Ленина не имеется" (с. 281, прим. 107).

44. Там же, с. 123 - 125.

45. Там же, с. 124.

46. Там же, с. 161.

47. В заявлении, обращенном к БЦ ("расширенной редакции "Пролетария""), от 1 июня 1909 г. Богданов называет Шанцера членом этой финансовой комиссии (там же, с. 166).

48. Краткий, но содержательный рассказ об отношениях внутри социал-демократической организации Латышского края за 1907 - 1908 гг. дан в статье Степана "По поводу тактического поворота социал-демократии Латышского края" (Голос социал-демократа, N 15, июнь 1909, с. 15 - 16).

49. См. Боевая группа при ЦК РСДРП(б). Под ред. СМ. Познер. ГИЗ, М. 1927.

50. При попытке размена в Стокгольме был арестован Ян Страуян, латыш-боевик, в эмиграции "впередовец". См. его воспоминания "Боевая быль" (Изд. Старый большевик, М. 1935); он же. К истории лесных братьев. В сб. Старый большевик, N 3, 1933, с. 232 - 239.

51. На Лондонском съезде РСДРП Крамс-Кронберг голосовал за допустимость экспроприаций (Протоколы "Пролетария", с. 610).

52. В официальном сообщении об этой конференции говорится, что СДЛК не смогла принять участие "в силу полицейских условий". Это сообщение вызвало решительный протест Заграничного комитета СДЛК, который к этому времени освободился от захвата его "боевиками" и особым письмом оповестил партийные органы, что "на партийной конференции социал-демократия Латышского края не была представлена не в силу полицейских условий, а потому, что, к нашему глубочайшему сожалению, ни ЦК СДЛК, ни ее Заграничный комитет не были осведомлены Центральным комитетом РСДРП о конференции" (Голос социал-демократа, N 12, март 1909, с. 15).

53. Пленум включил в эту комиссию и меньшевика, но таковым он назначил персонально Жордания, который в это время был в тюрьме. Решения пленума опубликованы в сб. ВКП(б) в резолюциях. М. 1936, т. 1, с. 122 - 126.

54. Из письма Р. Люксембург к Тышко от 10 августа 1909 г. в кн. Протоколы "Пролетария", с. 260. В письме подчеркнуто отрицательное отношение Люксембург к "татарскому марксизму" большевиков, - только для того, чтобы резче оттенить признание "меков" более опасной заразой для партии, против которой Люксембург была готова тогда идти на союз даже с "татарским марксизмом".

55. Протоколы "Пролетария", с. 129 - 130.

56. В архиве С. Семковского, секретаря Заграничного секретариата оргкомитета РСДРП 1912- 1917 гг., сохранилось письмо Ганецкого, польского социал-демократа из группы, стоявшей в оппозиции к группе Тышко, где со слов Троцкого передается, что на пленуме ЦК в январе 1910 г. "Ленин предлагал устроить окончательное совещание без Тышко". Ленин явно хотел освободиться от зависимости от Тышко, что, впрочем, не помешало ему снова использовать Тышко в 1911 году.

57. Протоколы "Пролетария", с. 165 - 167.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Comments: