Обращаясь к итогам XX в., невозможно обойти одну из трагических страниц его истории, связанную с судьбами левой художественной интеллигенции. В эпоху "войн и революций", как называют это столетие, под влияние социалистической идеологии попали массы людей. Среди них были и блестящие умы, в том числе великие писатели, ставшие в своих странах, а часто и за их пределами, "властителями дум" нескольких поколений. Их биографии и творчество, взгляды и пристрастия всегда были в центре внимания, вызывая бурный интерес при их жизни и долгие годы после смерти.

Таким был и выдающийся хорватский писатель XX в. Мирослав Крлежа, чьи жизнь и творчество охватывают почти все это столетие: родился он в 1893 г., начал свою литературную деятельность в 1914, умер в 1981 г. Прозаик, поэт, драматург, публицист, эссеист, общественный деятель, он был фигурой европейского масштаба, привлекал к себе интерес не только феноменальной разносторонностью творчества, но и неиссякаемой жаждой художественного обновления. Балканские и Первая мировая войны разрушили его юношескую веру в Исторический прогресс, Истину и Красоту и способствовали формированию тотального отрицания буржуазного общества и саркастического отношения к литературе предшествующих эпох. В эти годы единственно возможный выход он увидит в социалистических идеях, а потому горячо приветствует Октябрьскую революцию и ленинизм. Его, как, впрочем, и многих интеллигентов в других странах, привело к социализму не классовое происхождение или знакомство с практикой классовой борьбы. Его путь - это путь интеллектуального познания мира во всей его противоречивости, поиск ответов на мучительные вопросы общественной и политической жизни страны - национально зависимой, веками угнетаемой Хорватии. Так, во многом умозрительно, складывалось его убеждение, что коренные проблемы его родины, и не только ее, могут быть решены лишь в результате социального переустройства общества на социалистических началах. Верность этим взглядам, несмотря на противоречия, сомнения и драматические повороты судьбы, он сохранил до конца дней. Даже когда социалистическая идеология на практике все больше приобретала черты тоталитарности, даже когда он вступал в конфликт с культурной политикой своей партии и его объявляли еретиком и исключали из ее рядов.

Первые же литературные выступления Крлежи вызвали ожесточенные споры, хула и восторженное одобрение сопровождали и все его творчество в межвоенные

Ильина Галина Яковлевна - д-р филол. наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН. Работа выполнена при поддержке РГНФ. Проект N 02 - 04 - 00006а.

стр. 78

годы. Он также не оставался в долгу, войдя в историю литературной публицистики Хорватии как ярчайший полемист. Естественно, что восприятие такого писателя зависело - да и сейчас зависит - не только от эстетических пристрастий, но и от идеологических позиций критиков, от политической конъюнктуры, от поколенческих вкусов, а то и просто симпатий и антипатий читателей.

Оценивая подобные личности и их творчество, можно выбрать разные ракурсы. Остановлюсь на одном из них, на мой взгляд, чрезвычайно важном для писателей, придерживавшихся социалистических взглядов: М. Горького, В. Маяковского, в определенные годы Ж. П. Сартра, М. Крлежи (перечень можно продолжить). Он тесно связан с вопросом о положении искусства в революции, о степени их взаимосвязанности. Крлежа считал реальным синтез искусства и революции, подразумевая под ним возможность сохранения автономности искусства внутри данной идеологии как в годы борьбы за власть, так и на этапе господства в Югославии коммунистической партии. Он не просто жил и работал в оба эти периода, но и был центральной фигурой литературного процесса в них обоих - правда, на разных ролях. Поэтому так поучительна его судьба, в которой просматриваются многие черты, характерные для судеб левой художественной интеллигенции XX в.

Впервые противоречие между стремлением одних людей "все устроить, расписать и спланировать на всем земном шаре" и других, "неврастеничных, взбалмошных и неустроенных", которые "несмотря ни на что будут прислушиваться, как с приходом весны шумит ветер в ветвях", Крлежа с особой остротой ощутил, приехав в 1925 г. в страну Советов. Познакомившись с искусством революционной России и ни в коей мере не отрицая важности агитационно-монументального направления в нем, он пишет и о вечном существовании чудаков, для которых "чириканье воробьев и обычный полет облаков будут всегда достойны уважительного внимания. Они чувствуют грусть весны, сознают, что полдень рождает ощущение чудесных, жизнерадостных перспектив и вызывает каскад волшебных образов и фантазий, водопад красок, запахов и звуков, которые с шумом скатываются в никуда... Человек, - заключает писатель этот пассаж, - и есть лавина красок, запахов и звуков, и его стремление - всего лишь одна из иллюзий, что происходящее обладает каким-то смыслом." [1. S. 253].

Это было начало борьбы за художественное качество революционного искусства, продлившейся целое десятилетие. В понимании Крлежи пролетарское искусство должно быть столь же разносторонним и столь же глубоким, как и любое другое. И он вступает в яростную полемику с появившимися в конце 1920-х годов югославскими "неистовыми ревнителями", которые, вслед за советскими рапповцами, объявили "лунный свет литературно беспредметным" [2. S. 255]. Опираясь на энциклопедические знания мировой классики (Крлежа владел несколькими европейскими языками и многие произведения читал в оригинале), он не уставал доказывать, что и в живописи, и в художественной словесности тенденциозность не сводима к социальной тематике и изображению страданий рабочего класса, а главное, что не бывает "левой" и "правой", красоты и результат в искусстве, в том числе и революционном, "достигается только художественными средствами" [2. S. 261].

Размышления Крлежи по этому поводу перекликались в те годы с размышлениями советского критика А. К. Веронского. Не случайно Крлежа ссылается на него в своем знаменитом, по сути программном, "Предисловии" к альбому хорватского художника К. Хегедушича "Подравские мотивы" (1933). Оба они, и югославский писатель, и советский критик, выступали против вульгаризации художественного творчества. Ни в коей мере не отрицая интеллектуальной силы искусства, они в то же время утверждали интуитивные истоки самого творческого процесса. Приведу по одному высказыванию того и другого. Воронский пишет в статье "Искусство видеть мир" (1928): "Для того чтобы дать волю художественным потенциям, надо стать невежественным, глупым, отрешиться от всего, что вносит в первоначальное восприятие рассудок" [3. С. 421]. М. Крлежа: "Талантливо творить - значит подчиниться

стр. 79

сильным жизненным инстинктам, вопрос художественного дара не является вопросом ни мозга, ни разума" [2. S. 259]. При этом хорватский писатель не менее эмоционально убеждал, что "искусство не существует вне вещей, и "потусторонние" мотивы в нем, как и мотивы "посюсторонние", возникают на земле, связаны с землей точно так же, как и красота" [2. S. 253]. Воронский же утверждал: "В интуиции нет ничего божественного, нет эмпирического"; "Красота не есть лишь наше субъективное состояние, она существует в природе" [3. С. 352, 417].

Неудивительно, что были сходны и обвинения в их адрес со стороны пролетарских критиков. Им ставили в вину "пренебрежение к самому передовому мировоззрению", проповедь "интуитивизма" и "иррационализма". Кончилось, как известно, обвинениями куда более серьезными - оба были объявлены троцкистами. Воронский погиб в ГУЛАГе, Крлежа исключен из партии и объявлен врагом рабочего класса и его партии.

Усилия руководства КПЮ, в частности двух секретарей ЦК - М. Горкича и И. Броз Тито - превратить Крлежу в знамя культурной политики партии, адепта социальной литературы в межвоенные годы не увенчались успехом. Зато после победы в Югославии социалистической революции эта задача была практически полностью выполнена. Общественная позиция Крлежи, вызывавшая в послевоенные годы (особенно с 1960-х годов) все большее отторжение со стороны новых поколений творческой интеллигенции, требует еще глубокого изучения, желания понять психологическое состояние писателя, со второй половины 1930-х годов находившегося в конфликте с близкими ему по политическим взглядам людьми, лишившегося своих старых друзей - бывших руководителей КПЮ (они погибли в СССР) и пережившего практически полное одиночество в годы Второй мировой войны. Не восстановив отношений с победившей партией (а он разделял ее основные позиции), Крлежа не мог рассчитывать на продолжение своей жизни как писателя. Он принял протянутую руку, хотя, видимо, понимал, пусть не до конца, какую цену ему за это придется заплатить. Но многое он все же предвидел. Недаром в своих дневниковых записях и даже публикациях он не раз касался судьбы М. Горького после его возвращения в СССР. Вероятно, внутренне он сравнивал ее с собственным положением и пытался найти ему объяснение, хотя бы для себя. Сравнению позиций М. Горького и М. Крлежи посвящен раздел в книге П. Джаджича: [4].

А это положение при всем внешнем благополучии - Крлежа вновь в партии (до 1967 г. - член ЦК СКХ), осыпан наградами и премиями, одарен дружбой с Вождем, занимает видные должности, его авторитет официально непререкаем - для такого человека, как он, было поистине трагическим. Трагичность обусловливалась прежде всего его внутренней настроенностью. Приняв правила игры, он вынужден был не только поддерживать политику Тито, но и славить его. Еще труднее было молчать о важнейших событиях внутри страны и тех, что были связаны с ее внешней политикой. В межвоенные годы, в королевской Югославии, он открыто, причем под угрозой ареста, запрета издававшихся им журналов и собственных произведений, выступал в защиту революционных событий в Германии и Венгрии, организовывал помощь голодающим России, без всякой идеализации рассказывал о жизни в СССР, вступался за арестованного писателя-коммуниста А. Цесарца и поддерживал В. Назора, отнюдь не близкого ему по взглядам писателя и человека, когда того принудительно отправили досрочно на пенсию. В те годы он, отстаивая свои убеждения и защищая своих коллег-единомышленников по журналу "Печат" (1939 - 1940), пошел на конфликт с руководством партии. А после 1945 г. Крлежа не поднял голоса против югославского ГУЛАГа, не произнес ни слова о венгерских и чешских событиях, публично не выступил по поводу репрессий начала 1970-х годов в Хорватии. Бывший возмутитель спокойствия, зачинщик бесчисленных дискуссий по самым различным вопросам, был превращен в культовую фигуру социалистического искусства Югославии, притом без всякого видимого противодействия с его стороны. Наверное, срабатывал не только инстинкт самосохранения. Крлежа сам называл себя больше-

стр. 80

виком, не отрицал необходимости революционного насилия, он считал, что в СССР были попраны ленинские принципы, которые в Югославии восстанавливает Тито. Хорошо знакомые нам заблуждения наших шестидесятников, не миновавшие и многих из нас.

Вместе с тем были и внешние факторы, усиливающие драматизм ситуации и делающие ее для Крлежи особенно болезненной. Начиная с 1950-х годов творчество писателя практически оказалось вне серьезной литературно- критической оценки. В лучшем случае нейтрально-аналитический тон сохранялся в литературоведении. Такое положение, с одной стороны, способствовало созданию ореола неприкасаемости писателя для критики и своего рода вакуума вокруг него. Особенно далеки от Крлежи были молодые литературные поколения. Недаром у него возникало чувство, что "его никто не слушает, никого не интересует то, что он сказал или мог бы сказать" [5. S. 12] (первое книжное издание вышло в Загребе в 1969 г. Часть книги была переведена в Германии, Дании, Чехословакии, Румынии, Венгрии, Австрии. Первоначальный текст публиковался в парижской "Le Monde" в 1968 г.). А с другой стороны, у писателя вырабатывалась привычка к постоянному одобрению и весьма острое неприятие любой, даже очень деликатной критики.

Спасали его, как и в 30-е годы, когда им были созданы лучшие драматургические, лирические, эссеистские и прозаические произведения, литературный труд и работа по созданию Энциклопедии Югославии, которую Крлежа возглавлял с 1950 г. до конца дней. В опубликованных им в послевоенные годы мемуарной прозе ("Детство в Аграме", 1952), "Дневниках" (начали публиковаться с 1953 г.), драме "Аретей" (1959), третьей книге романа "Банкет в Блитве" (196и) и, наконец, в пятитомной эпопее "Знамена" (1962 - 1978) писатель продолжает разрабатывать основные темы своего предшествующего творчества. В микромире социального и духовного опыта Хорватии с конца XIX в. и вплоть до 40-х годов XX в. писатель обнажал общие европейские процессы. На материале прошлого он беспощадно разоблачал тоталитарную идеологию, в какие бы одежды она ни рядилась и под какими бы знаменами ни выступала. Одной из важнейших тем его творчества стало развенчание страха, лжи и глупости - как он говорил, "атмосферы поджатых хвостов" - и прославление человеческого достоинства, человеческой индивидуальности и силы человеческого духа. Он постоянно искал адекватный художественный язык, призванный отразить жестокие социальные катастрофы времени и радикальный пересмотр национального мифологического сознания. Определяющей чертой его стиля был бескомпромиссный, трезвый критицизм, постоянное столкновение разных точек зрения, как бы проверяющих на прочность то или иное суждение, и мужественная защита гуманистической позиции. Он не боялся морализирующего осмысления и толкования действительности, как и явного проявления интереса к общественной психологии и широким историческим и культурным аналогиям. Писатель часто обращался к литературной памяти читателей, вызывая ассоциации с героями отечественной и мировой классики. Среди наиболее часто привлекаемых им писателей были Шеноа и Краньчевич, Петефи и Ади, Достоевский и Э. Роттердамский. Для Крлежи и в послевоенные годы мерилом ценности взглядов на мир оставалось искусство и - шире -печатное слово: "шкатулка со свинцовыми буквами - по его мнению - это немного, но это единственное, что до сих пор служило человеку оружием в защите своего человеческого достоинства". Видя в художественном творчестве альтернативу текущей политике, он тем самым метафорически, косвенно затрагивал и дилеммы югославского социализма. Но от него ждали другого - прямого публицистического и художественного разговора о конфликтах социалистической Югославии.

В беседах с хорватским литератором и общественным деятелем Предрагом Матвеевичем он пытается на некоторые из них ответить, но его ответы мало соотносились со временем. Они лишь подтверждали неизменность его взглядов. "Мы были убежденно последовательны, - скажет он, - в бескомпромиссной поддержке социализма, а в литературе - свободы, против какой бы то ни было цензуры, хотя бы и со-

стр. 81

циалистической" [5. S. 45]. Однако Крлежа не был бы Крлежей, если бы постоянно не подвергал собственные высказывания сомнению. В том же 1968 г., к которому относится вышеприведенное высказывание, он сделает запись в своем дневнике (она была опубликована в 1972 г. в журнале "Форум"). В ней отразились вся его боль и разочарование. "Нам нечего сказать друг другу, - пишет он. - Будем же людьми и признаем, что нам нечего сказать ни себе, ни вообще кому бы то ни было; ни у коммунистов, ни у некоммунистов нет никакой идеи, и мы не знаем, кто мы такие, чего мы хотим и что мы, черт побери, за писатели, к тому же еще члены партии, политической партии..." (цит. по: [6. S. 408]).

Пройдет время, улягутся страсти, и к такому темпераментному и упорному в своей правоте, как и неправоте, писателю, как Крлежа, можно будет подойти без идеологической предвзятости и понять психологию интеллигентов XX в., для которых внутренним кредо стал социализм, понять их личную, интеллектуальную драму и воспринять тот моральный урок, который они дали будущим поколениям.

Испытание практикой социализм в XX в. не выдержал. И этого не могли не видеть даже те, кто сохранил приверженность этому учению. Это создавало для них трагическую ситуацию выбора между свободой художественного слова и политикой господствующей коммунистической партии, защитой гуманистических ценностей и признанием за социалистическим государством права на революционное насилие и принуждение. Крлежа, как и другие писатели, жившие в социалистическом обществе, не избежал этой ситуации. Найти из нее достойный выход он пытался в искусстве и часто находил его, как бы это ни звучало сейчас старомодно, во многом "несмотря" и "вопреки" своим идеологическим позициям.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Permanent link to this publication: