М. БЛАГОЛЕВИh. Земльорадньа у средньовjековноj Србujи. Историjски институт. Посебна изданьа, кнь. 15. Београд. 1973. 463 стр.

Сербия - страна со сложным рельефом, и вопрос о том, сколько пашни удавалось в прошлом отвоевать у гор и лесов, сколько был в состоянии вспахать земледелец и каковы были численные показатели его труда, никогда не был безразличен для историков ¹ . Однако собственно сербские памятники достаточно ограничены и для раннего и для классического средневековья, поскольку вотчинные архивы в значительной степени были уничтожены турками.

М. Благоевич, научный сотрудник Исторического института Сербской академии наук и искусств, попытался преодолеть эту ограниченность, обратившись к фондам дубровницкого архива, а также к документам архива в Которе. Эта попытка привлечь далматинский городской материал для характеристики сербского сельскохозяйственного производства необычна, тем более что Дубровник никогда не входил в состав Сербского государства и лежал достаточно далеко от его центров. Но в одном отношении успех ожидал автора с самого начала- в его руках оказался материал настолько обильный, что можно говорить об открытии принципиально нового подхода к источниковедению средневековой сербской деревни. В распоряжении исследователя оказалось множество частных актов, в которых детально и массово отложилась повседневная сельская практика. Благодаря этому история сербской агрикультуры пополнилась многочисленными конкретными подробностями.

Исследование М. Благоевича опирается еще на один круг источников - на иконографические памятники, фрески из Дечан, Раваницы, Печской патриархии, миниатюры из Призренского евангелия, Мюнхенской псалтири, однако эта группа источников явно нуждается в специальном комментарии. Автор в курсе новейших достижений европейской медиевистики, в частности французской и польской, и хорошо знает советскую литературу (работы Е. П. Наумова, М. Л. Абрамсон, Е. В. Вернадской, Л. А. Котельниковой, Г. Е. Кочина).

Собрав массу ранее неизвестных свидетельств, М. Благоевич оказался перед необходимостью отыскать новые методы их обработки с тем, чтобы ввести меру и число в ту область, гд_е до сих пор преобладали качественные характеристики. Правда, известные математические приемы использовались и в работе над прежним материалом - учитывались и сводились в таблицы данные македонских монастырских "практиков"² , но вопросов собственно агротехники они касались незначительно. М. Благоевич же подсчитывает стоимость мотыги и сошника, нормы высева зерна, высоту арендной платы за вола, размер оброка, объем земельных наделов. В итоге у автора складываются средние цифры, своего рода эталоны, которые определяли деревенскую действительность Сербии XIII - XIV веков. Введение таких величин в сербскую аграрную историю - несомненная заслуга М.

¹ См.: Е. П. Наумов. Пути и тенденции экономического развития Сербии в XIII-XIV вв. "Советское славяноведение", 1970, N 3; его же. Проблемы экономического развития балканских стран в эпоху турецкой экспансии. "Балканика". Т. II. Београд. 1971.

² См. Н. Кондов. Селското занаятчийство в областта на Долна Струма през първата половина на XIV век. "Зборник радова Византолошког института". Кнь. VIII. -2. Београд. 1964; "Demographische Notizen uber die Landbevolkerung aus dem Gebiet des unteren Strymon in der ersten Halite des XIV. Jahrhundert". "Etudes balkaniques". Tt. II-III. Sofia. 1965.

стр. 192

Благоевича. Чтобы обосновать комплексное использование математических методов, ему потребовалось применить и новый способ построения работы, Все, что он подверг изучению: проблемы использования лошади в земледелии и времени появления плуга, способов раскорчевки земли под пашню и поддержания плодородия почвы, существования трехполья, размеров крестьянской запашки и уровня отработочной ренты, - все это вовлечено в комплексный анализ. Эта взаимосвязь всех элементов исследования придает монографии целостный характер, позволяя говорить о системном подходе, положенном в основу работы. Перед нами безусловно оригинальное и яркое исследование.

Сельскохозяйственная жизнь Сербии XIII - XIV вв., согласно наблюдениям автора, выглядит следующим образом. Среди орудий сербского крестьянина особое место занимает мотыга. Она достаточно тяжела (до 3,5 кг) и дорого стоит. Долго преобладают рала и лишь с начала XV в. распространяются плуги, поэтому, кстати, и сохраняется мотыга - ею разбивают крупные комья земли. Кони не используются в упряжке, волы же местных пород мелки и слабосильны. За двухволовую упряжку платили около 700 кг зерна, или почти 50% урожая среднего крестьянского надела. В стране идет активная раскорчевка и выжиг лесов в долинах и в горах (не выше, однако, 500 м над уровнем моря), хотя не существует огневой системы земледелия. Основная часть земель находится под пашнями. Преобладание же в монастырских описях виноградников объясняется тем, что это наиболее дорогие угодья. Вспашка двойная, с интервалом в несколько месяцев: Молотят ручным способом, скот на гумне, по мнению автора, еще не применяется.

XIII - XIV столетия - это время энергичного распространения виноградарства в Сербии, в конце XII в. виноградников мало даже в окрестностях Призрена, а в XIV в. они доходят до северных областей страны. Косвенно это свидетельствует о росте народонаселения: лоза всегда требует большего, чем злаки, числа рабочих рук. Свидетельств о технике виноградарства очень много, мы узнаем, сколько платят поденщикам (по 1,5 динара в день), каков их дневной урок (около 10 кв. м) и как удобряют землю под лозу. Но интенсивный труд применяется и на огородах, хотя до XIV в. их было немного.

Трудно судить о том, как удобрялись внутренние земли Сербского государства (и нуждались ли они в этом), но неплодородные угодья в окрестностях Дубровника не могли обойтись без навоза - I "златица" (1680 кв. м) земли требовала его в год не менее 100 корзин, или 8 куб. метров. Это было дорого, и нередко землю просто оставляли отдыхать и удобряли только виноградники и сады. Плодосмен чаще всего сводился к равномерному чередованию пшеницы, овса и проса и к засеву озимыми и яровыми одинаковых площадей. Пар упоминается регулярно, но ни одно свидетельство не доказывает существования трехполья в чистом виде.

Суммировав эти наблюдения, М. Благоевич приступает к решению основной задачи - выяснению того, какую площадь мог обработать и засеять пахарь в течение года, используя двухволовую упряжку с ралом. Вначале он узнает норму ренты - ив приморских городах, Дубровнике и Которе, где она фигурирует как арендная плата, и во внутренних областях, где она выступает в качестве оброка. Эта норма колеблется, что отчетливо иллюстрируют таблицы, но можно установить величины в 5 - 6 стар зерна (или 350 - 420 кг, дубровницкий стар - 98 л, или 70 кг). Это, по мнению автора, и есть тот рентный эталон, который встречается чаще всего. Есть возможность определить, что эти 5 - 6 стар часто являются в Приморье одной четвертой частью урожая, недаром во множестве документов используется термин "четвертина" (quarta pars). Эта цифра проверяется по договорам аренды, но уже не земли, а упряжных волов, причем она повторяется и здесь: за одного вола взимают 1/8, а за двоих - 1/4 урожая, или те же 5 - 6 стар. И, наконец, договоры займа семян показывают ту же цифру - 4 - 6 стар, что, по мнению автора, доказывает, что семена составляли 1/4 урожая, и приближает нас к решению вопроса об урожайности в средневековой Сербии. Везде и всегда ли эта норма урожайности была одинаковой - этот вопрос, естественно, интересует читателя, но у автора на этот счет не возникает сомнений. На семена, по его подсчетам, идет столько же зерна, сколько и на уплату ренты - четвертая доля урожая. Ориентируясь на современные нормы высева, автор приходит к выводу, что эти 5 - 6 стар, или по сербским мерам 22 - 27 "каблов", обычно высеваются на площади в 2 - 2,4 гектара. Это и есть средний размер крестьянского надела.

Затем автор предпринимает попытку проверить выводы, полученные с помощью дуб-

стр. 193

ровницких данных, на материале из внутренних сербских областей. В монастырских поместьях Сербии известны цифры в 7,5 или 8 - 9 "мьтей", которые должен был вспахать за год зависимый крестьянин. "Мы" засевался одним "каблом" зерна и вспахивался обычно в течение дня. Таким образом, речь идет о 7 - 9-дневной пахоте, или о 7 - 9 "каблах" высева зерна в год. Это треть крестьянского надела. В тех же случаях, когда барщина являлась не поурочной, а повременной, мы встречаемся примерно с теми же показателями - 6 днями, и надо отдать должное настойчивости, с которой М. Благоевич стремится отыскать причину этого не столь значительного расхождения. Серьезное расхождение проявится в другом. Душанов Законник (ст. 68) назначает для зависимых крестьян "меропхов" двухдневную барщину в неделю, и грамоты трех монастырей это подтверждают. Как преодолеть это расхождение между 8 - 9 днями пахоты в одних документах и 104 днями барщины в год - в других?

Фундаментальное исследование М. Благоевича порождает и ряд других вопросов. Один из них - в какой мере материал дубровницкого архива представлен по отношению к внутренним сербским областям. По мере чтения книги у читателя рассеиваются многие из возникающих на этот счет сомнений: извлеченные из архива акты охватывают территорию, достаточно удаленную от Дубровника, на 40 - 50 км уходящую в глубь сербских земель; дубровницкие жители находятся в самом тесном контакте с окрестным населением - сдают ему земли в аренду, скот - на выпас и т. д. Многочисленные казусы, нашедшие отражение в дубровницких документах, имеют параллели в источниках сербского и хорватского происхождения. Немало славянских терминов явно с сербской и хорватской периферии пробиваются сквозь латинскую и итальянскую речь дубровницких актов: "miropsina" (меропщина), "snobie" (снопы), "cetvertina", "soche", "uborach", "rasatnich". И, наконец, самое убедительное доказательство: данные Душанова Законника и монастырских грамот рисуют нормы земельных площадей, ренты, крестьянских наделов примерно в тех же объемах, что и частноправовые документы Дубровницкой республики.

Однако смущает другое. Автор не скрывает, что изучаемые им сельскохозяйственные параметры колеблются, и иногда довольно значительно. И тем Н8 менее он элиминирует эти колебания, сводя все варианты земледельческих работ к одному, хозяйственные показатели которого, по мысли автора, определяют границы производственных возможностей крестьянского двора. Перед нами, таким образом, развернутая и обоснованная модель сельскохозяйственной деятельности сербского земледельца. Но почему она должна считаться единственной?

Сомнению можно подвергнуть несколько составных этой модели. Во-первых, где уверенность в том, что урожайность всегда равнялась сам-4? Договоры о займе семян, на основе которых автор ее высчитывает, немногочисленны (их всего 8 за столетие) и не убеждают в том, что у крестьянина нет других семян, кроме взятых взаймы. Во-вторых, даже судя по приводимым автором таблицам, рента могла равняться не только 5 - 6, но и 7 - 8 и даже 15 старам (стр. 250, 255). В-третьих, в списке составных элементов, из которых складывались производственные мощности домохозяйства, автор лишь глухо упоминает численность крестьянской семьи и, во всяком случае, не учитывает ее в своих расчетах. А между тем, коли он сам так убедительно подчеркнул сохранение мотыги в сельскохозяйственном инструментарии, никак нельзя игнорировать и роль ручного труда, а поэтому и роль большесемейных коллективов - "задруг" в земледелии. Косвенное представление о таких больших домохозяйствах дают все те же таблицы, согласно которым крестьяне берут в аренду и по 1,25, и по 1,5, и по 2 надела. Поэтому нам кажется, что характеристику крестьянского хозяйства, столь тщательно разработанную М. Благоевичем, следовало бы оставить в качестве не единственной, а просто преобладающей его модели, дополнив ее другими, побочными вариантами.

Вызывает некоторые сомнения и мысль автора о происхождении двухдневной барщины в неделю в Сербии XIV века. По его мнению, вспахивая С-9 "мьтей" барской запашки, равной третьей доле своего надела, крестьянин тем самым как бы пролагал дорогу к закреплению права вотчинника на одну треть его рабочего времени. И когда Душан своим Законником ввел упомянутые два дня барщины в неделю, он "не внес ничего нового в отработочные повинности земледельца, а только подтвердил существовавшее состояние" (стр. 394). Главное здесь заключается в том, что дни пахотной барщины не затрагивали того времени, которое крестьянин проводил в саду, на вино-

стр. 194

граднике или в огороде, по уходу за скотом, в то время как 104 дня решительно урезали его производственные возможности. Как показывает опыт аграрной истории Восточной Европы, двухдневная барщина - это очень высокая норма эксплуатации, серьезно затруднявшая ведение крестьянами своего хозяйства. Поэтому вряд ли убедительно предлагаемое М. Благоевичем объяснение - переход к ней с помощью простого перерасчета "трети" пашни на "треть" рабочего времени в году.

Однако, споря с автором, не забудем еще одного существенного достоинства книги. Для автора нет никаких сомнений в существовании феодальных производственных отношений в сербской деревне, существовании феодальной вотчины, ренты, системы зависимости и эксплуатации. Весь свой анализ производительных сил средневековой Сербии М. Благоевич строит, исходя из этой социальной характеристики.

Permanent link to this publication: