Русские о Сербии и сербах. СПб., 2006. Т. 1: Письма, статьи, мемуары / Сост., вступ. ст., закл. А. Л. Шемякина; комм. А. А. Силкина, А. Л. Шемякина. 684 с. (Серия "Bibliotheca Serbica").

Трагические события 1990-х годов в бывшей Югославии вновь "открыли" для многих наших соотечественников проблему единства и разобщенности славянского мира. Под пером некоторых бойких публицистов сербы превратились в неких "идеальных" русских, верных своим устоям, не растерявших национальное достоинство и "историческую память". Противоположный лагерь ощетинился критикой мифа о "русско-сербской дружбе", опровергая какое-то особое "родство", из чего порой следовал поспешный вывод, что России вообще нечего делать на Балканах. Но реальность богаче готовых схем.

Собранные А. Л. Шемякиным свидетельства показывают, что с тем же узнаванием и неузнаванием себя в другом столкнулись и те русские, которые побывали в Сербии во второй половине XIX - начале XX в. Выходцев из пореформенной, расколотой сословными и классовыми различиями самодержавной России не могло не поразить сербское "мужицкое царство" с такой простотой отношений между "верхами" и "низами" общества, какую нельзя и помыслить в мире бюрократических церемоний и социальных контрастов. Сербские крестьяне ("селяки") очень похожи на малороссов, но в то же время чем-то в обычаях и в быту - на турок. Один путешественник вспоминает, как неожиданно для него попутчики в поезде по пересечению сербской границы вдруг поменяли фески на шляпы (с. 395). В столице Сербии - Белграде часто можно было услышать немецкую речь, но лишь две улицы, быть может, похожи на европейские. При этом комфорт в местных гостиницах обеспечивают "пришельцы" с австрийского берега, поскольку местные жители, с их самодеятельной крестьянской закваской, никак не хотят идти в услужение "господам". Сочетание Европы и Азии, традиционного уклада жизни и привнесенной извне "цивилизации" тоже привлекало русских наблюдателей, знакомых с этой проблемой у себя дома сначала по спорам "славянофилов" и "западников", затем - консерваторов и либералов рубежа веков.

В первый том воспоминаний, путевых заметок, писем, статей, популярных очерков о Сербии и сербах вошли произ-

ведения сорока русских авторов. Первая публикация (корреспонденция И. С. Аксакова) относится к 1860 г. Последняя (мемуары Г. Н. Трубецкого) повествует о начале - 1914 - 1915 гг. - Первой мировой войны. Составитель во введении к книге провел анализ социального облика этих путешественников и мемуаристов (с. 6 - 8). Здесь и ученые, и дипломаты, военные, журналисты, деятели славянских организаций, добровольцы времен Восточного кризиса 1875 - 1878 гг., предприниматели и профессиональные революционеры, подвизавшиеся в печати. Есть и литераторы-путешественники, зарабатывавшие на хлеб насущный рассказами о дальних странах. Авторов различает и социальный опыт, и уровень знаний об описываемой стране, и специфика интереса к ней, и жанровые особенности их произведений. Присутствуют в этом списке и дамы-просветительницы, так что можно сопоставить их взгляд с "мужскими" впечатлениями от патриархального уклада сербской жизни. Среди публикуемых текстов, за исключением единственного архивного документа, нет неизвестных: большинство из них рассыпаны в дореволюционной периодике, некоторые выходили отдельными книгами или брошюрами. Но следует согласиться с А. Л. Шемякиным: взятые вместе эти сорок свидетельств более чем полувекового периода развития страны действительно дают весьма репрезентативный комплекс и заставляют о многом задуматься.

Составитель предлагает несколько проблемных тем, которые можно обсуждать, анализируя собранные материалы: господствующие представления о народе и власти, коллективе и личности, мире и войне, прошлом и будущем, "своем" и "чужом" в традиционном обществе. Кроме того, заметки о Сербии оказываются своеобразным зеркалом, в котором отражается "русская душа". Этнонациональные стереотипы и автостереотипы, осмысление русских социальных реалий сквозь призму "иного", но культурно близкого опыта как некой альтернативы своего развития, сопоставление восприятия русских путешественников и западных европейцев, побывавших в Сербии, - все это интересные и перспективные направления для дальнейших исследований. Не говоря уже о захватывающей дух реконструкции "балканской модели мира", открытии "homo balkanicus" в его первозданной чистоте. Впрочем, не стоит, наверное, преувеличивать значение архетипической составляющей исторического процесса. В конце концов, ментальные структуры формируются им же.

Самого же А. Л. Шемякина интересует прежде всего специфика модернизационных процессов в Сербии. Эту тему он обсуждает и во введении, и особенно подробно в заключительной статье к тому (с. 639 - 670). Свидетельства русских подтверждают основную мысль автора: за фасадом европейских нововведений в виде конституций и парламентаризма, многопартийности, современной системы образования и воинской службы скрывались устойчивые структуры традиционного общества, определяющие не только поведение простого "селяка", но и элитарных слоев сербского общества. Ускоренная модернизация, проводившаяся сверху то без особого плана, спонтанно, то в соответствии с определенной идеологией, целенаправленно, тем не менее, привела лишь к поверхностному усвоению форм, а не содержания чуждых институтов. Просто удивительно, как часто наблюдатели, которых отделяют друг от друга несколько десятилетий, свидетельствуют о власти традиции, повторяясь почти слово в слово. Время идет, но в Сербии ничего не меняется. А если меняется, то крайне медленно.

В чем же дело? Как тут не впасть в соблазн все объяснить "природными" качествами сербского народа, свято оберегающего свою глубинную суть? Попытки "традиционалистского" истолкования прошлого уравновешивают победно-либеральные реляции сторонников "европейского выбора" в современной сербской историографии. Суждения Шемякина одинаково далеки от обеих крайностей, диктуемых идеологическими пристрастиями.

Сила традиции объясняется замедленной эволюцией социальной структуры, сохранением дедовской агрикультуры в условиях устойчивого плодородия почвы

и благодатного климата, резервом свободных земель, гарантирующим страну от аграрного перенаселения. Кроме того, парцеллярная земельная собственность, закрепившаяся в Сербии после ухода турок, при отсутствии крупных хозяйств, которые могли бы "душить" мелкие, предопределила господство самодостаточного натурального хозяйства с адекватной ему формой организации - родственной хозяйствующей общиной-задругой. Именно в ней воспроизводились традиционные ценности, жизненные ориентиры, модели поведения и т.д. Город в довоенный период еще не обрел своей экономической основы и оставался лишь административным центром, при этом границу между ним и сельской округой часто невозможно даже различить. Сказанное разрушает привычное для марксистской догматики представление о непременно быстром развитии капитализма в случае радикальной ломки "феодального уклада" в деревне.

Социально-экономический облик Сербии нуждается в уточнении на основе более детальных исследований. Впечатления путешественников, не обнаруживших в сербской деревне той нищеты, безысходности и забитости, которые стали почти привычными в России, конечно, не достаточны для окончательных выводов, однако симптоматичны. К слову, исследовать экономический строй и социальную структуру сербского общества гораздо труднее, чем наше пореформенное отечество, поскольку в Сербии отсутствовал институт земства, обеспечивший российских исследователей богатым статистическим материалом.

Главная ценность источников, собранных Шемякиным, в том, что всегда проявляется в свидетельствах иностранцев. Путешественник обращает внимание на "привычные" для местных жителей стороны жизни, поскольку для него они непривычны. Эти "рутинные" с точки зрения обыденного опыта детали вовсе не попадают во "внутренние" источники как само собой разумеющееся. Другое дело, правильно ли путешественник понимает местную специфику. Культурная близость русских предохраняет их от сильных искажений в изображении сербского колорита, хотя полностью ошибки исключить нельзя. Важно отметить еще один аспект: в путевых заметках и мемуарах, представленных в томе, немало ярких портретов политических и культурных деятелей Сербии, разговоров с ними на разные темы, высказываний, невосполнимых другими источниками.

Многие русские наблюдатели не ограничивались фиксацией увиденного и услышанного в Сербии. Они пытались проанализировать и оценить специфику сербского общества, проникнуть в суть "национального характера". Наиболее глубокие аналитики, такие, например, как П. А. Ровинский или Л. Д. Троцкий, дают замечательные обобщения, значение которых не потерялось и до сих пор, хотя нередко они идут вразрез с "генеральной линией" прежней историографии. У того же Ровинского, наблюдавшего приход к власти либералов на рубеже 1860 - 1870-х годов, можно встретить критические замечания по поводу "естественной" сербской демократии, сохранившейся под спудом турецкого угнетения: "В это время "Видовдан" (полуофициальное консервативное издание. - М. Б.), кричавший прежде постоянно, что сербский народ незрел для свободных учреждений, стал проповедовать, что сербский народ способен к тому больше, чем всякий другой. Но, конечно, тот был бы крайне глуп, кто поверил бы в такую неестественную и быструю метаморфозу. Не имея достаточного просвещения, но, сделавши некоторый успех настолько, что это заметно и постороннему, сербы преувеличивают свои успехи и приписывают их каким-то особым способностям, которыми обладает их народ" (с. 67 - 68). Ровинский указывает при этом на временной фактор, "сжатые" темпы развития современного государства, необходимость и возможность заимствования чужого опыта. В то же время, демократ по убеждениям, он считает рост бюрократии и полиции (на каждые 50 белградских жителей - один страж порядка) в стране, где нет сословий, религиозных, национальных и имущественных противоречий, наносным и вредным влиянием австрийского неоабсолютизма. Не слишком ли легкое объяснение? Не

останавливаясь на нем, Ровинский указывает на слабость местной интеллигенции, которая "...в сущности слишком мало отделяется от массы" (с. 70). И наконец, незавершенность национального объединения, необходимость вечно "стоять на карауле", накладывает отпечаток на общественно-политическую жизнь Сербии: "Рядом с воинственным героизмом вы не встречаете нигде мужества гражданского" (с. 109 - 110).

Рассуждения о "сербском характере" являются сквозной темой для многих русских наблюдателей. По мнению Ровинского, рядом с отвагой и бесстрашием в сербах соседствуют самодовольство и самообольщение, практицизм сочетается со склонностью "поидеальничать дешевым образом" (с. 54, 68). Другие пишут о "лености сербов", что объясняется эгалитарной социальной средой и достатком в хозяйстве, основанном на примитивных началах, о гостеприимстве и отзывчивости, сочетавшихся с тем, что "серб прежде всего эгоист, торгаш, всегда и всюду соблюдающий по возможности только свои интересы" (с. 181 - 183, 200 - 201; ср. с. 234 - 235). Или: "Серб добродушен, беспечен, несколько легкомыслен, подвижного характера с резкими переходами от страстного воодушевления до полного упадка духа и обратно; к своей семье и дому очень привязан..." (с. 259). Склонность к мистицизму, предрассудкам и суевериям противостоит индифферентности в отношении церкви. Русских путешественников удивило отсутствие послушников и монахов в местных монастырях, превратившихся в памятники былого величия. "Несколько загадочна эта психология сербской серой массы", - констатирует А. В. Амфитиатров (с. 462). Двойственность характеристик определяется, очевидно, социальной сущностью крестьянина - работника и хозяина одновременно, - но сюда же примешивается противоречие между традиционным обществом и вызовами "современного" по форме и в проекте государства.

Отношение к государству сербского "селяка", готовность к самопожертвованию во имя решения национальных задач, развитость самосознания - еще одна сквозная тема в сочинениях русских путешественников. Категоричен будущий вождь российских консерваторов князь В. П. Мещерский, побывавший в Сербии в начале Восточного кризиса 1875 - 1878гг.: "...Нравственные побуждения войны, честь, патриотизм, услуга угнетаемым братьям - для него (народа. - М. Б.) понятия или чувства несуществующие, а внешние или материальные заботы, как то: увеличение земли, добыча, королевская корона - все это для него мысли, никогда не бывавшие в его голове. Народ сербский - нечто вроде пастухов Аркадии - не нуждается ни в какой конституции и даже в ни в каком правительстве" (с. 161 - 162). О равнодушии сербского общества к войне 1876 г. пишут и русские добровольцы, столкнувшиеся с непониманием того, что движет "селяками", чьи интересы ограничены его собственной "кучей" (домом), но в еще большей степени циниками-интеллигентами. Разочарование в придуманных "братьях-славянах", конечно, было продиктовано военными неудачами. Но, как тонко заметил Г. И. Успенский, это разочарование приправлено подспудным осознанием несовершенства той страны, откуда прибыли добровольцы: "Они были сконфужены прочностью заграничного человека, его достоинством, его умением жить; были сконфужены тысячами заграничных пустяков, сконфужены как дети, как ребенок, которому не подарили таких же фольговых часов, какие подарили его приятелю-ребенку" (с. 220 - 221).

Путешественники охотно рассказывают, как сербский патриотизм воспитывается в задруге, в семье, песнями о Косовской битве, о гайдуках и т.д. Но лишь некоторые признают, что это песенное сознание весьма зыбко, ему не достает "гражданственности", которую можно было бы воспитать в хорошей школе. "... Видно, что инстинкт работает, а мысль не оформлена" (с. 462). Политизация крестьян в виде кофейных диспутов с участием местных священников и учителей, партийная демагогия и мелкие распри разочаровывают и русских наблюдателей, и их сербских собеседников в лице лучших представителей интеллигенции. С другой стороны, Амфитеатров замечает: "А разбираются в политике своей

(курсив мой. - М. Б.) мужики сербские прекрасно, и не облукавить их, ни провести за нос никакому хитроумному Одиссею из интеллигентов" (с. 467). Вот только, каковы границы этой "своей" политики? К судьбе Боснии и Герцеговины собеседники русского журналиста проявили мало участия, ссылаясь на волю "великих держав" (с. 463).

Отзывы русских, наблюдавших сербскую армию во время Балканских войн 1912 - 1913 гг. и в начале Первой мировой, совершенно иные, нежели у добровольцев 1876 г. Социал-демократ Ст. Вольский, начавший свои заметки с предубеждения против ура-патриотизма, не смог скрыть восхищения собранностью сербского общества, готовностью воевать, лишенной и дешевой экзальтации, и страха за жизнь: "... Нация как-то спаяла воедино свои различные элементы, слила в одно целое предание темной старины, тревоги настоящего и запросы будущего, и на этом пламенном костре энтузиазма жжет безропотно свои лучшие силы, и без слез провожает на смерть своих детей, и отдает жертвы за жертвами" (с. 539). Свидетельствует ли это о прогрессе всего сербского общества, включая крестьянскую массу, или это заслуга радикалов, сумевших консолидировать политическую элиту и подготовиться к ведению военных действий? Ответить на этот вопрос не так-то легко. Наблюдатели указывают на демократизм порядков в сербской армии, ее сплоченность, отсутствие сословной границы между рядовым и офицером. Но ведь она отсутствовала и ранее.

Вообще, в свидетельствах русских путешественников и мемуаристов немало расхождений, обусловленных их собственным мировоззрением, которое никак нельзя сбрасывать со счетов. Доверяться полностью их суждениям нельзя. Учитывать и сопоставлять их с другими источниками необходимо. Записки путешественников являются незаменимым пособием в области исследования представлений о себе и "другом".

Тексты, публикуемые в сборнике, снабжены подробными примечаниями А. А. Силкина и А. Л. Шемякина. Комментаторам пришлось проделать немалую работу, собрав сведения не только о сербских реалиях (персоналии, населенные пункты, исторические памятники, партии, периодические издания и т.д.), но и о русских авторах, их окружении и других деталях. Эти сведения способствуют верному пониманию текстов. В необходимых случаях указаны и явные фактические ошибки их авторов.

В ряду других исследований последнего времени рецензируемая книга и сопутствовавшие ей статьи А. Л. Шемякина обозначают поворот к "исторической антропологии" в отечественной славистике.

Permanent link to this publication: