Spomenica Valtazara Bogisica о stogodisnjici smrti, 24. apr. 2008. godine. Beograd, 2011. Kn. 1. 674 c; Kn. 2. 696 с.

Памяти Валтазара Богишича. К 100-летию со дня смерти (24 апреля 2008 г.). Кн. 1, 2.

Рецензируемое издание представляет собой сборник, посвященный столетию со дня смерти Бальтазара (Валтазара) Богишича (1834 - 1908), - этнического хорвата, этнографа и исследователя южнославянского обычного права, юриста, социолога права и историка, профессора Одесского университета в 1869 - 1870 гг., министра юстиции Черногории в 1893 - 1899 гг. Последователь исторической школы права и основатель европейской этнографии права, совмещавший учение немецкой школы Савиньи и британской школы Мэна, Богишич был автором большого числа фундаментальных и экспериментальных трудов, из которых выделяются "О значении собирания обычаев народного права у славян" (1866) и программа-вопросник по собиранию полевого материала по славянскому праву "Правовые обычаи у славян" (1867). Программа состояла из 352 разделов, включавших вопросы по семейному,

наследственному праву, праву собственности, договорному и общественному (процессуальному и пенитенциарному) праву и др. Собранные материалы были опубликованы в книге "Собрание современных обычаев права у южных славян. Материал в ответах из различных областей славянского юга" (1874), но результаты работы не удовлетворили Богишича, поскольку лакун было слишком много и в особенности в материалах с территории Европейской Турции. Богишич публиковал также и источники по истории права у южных славян (например Дубровницкий статут 1272 г.). По вопроснику Богишича работали и в России, в частности на Кавказе. Богишич был также автором гражданского кодекса Черногории и издателем фольклорных материалов.

Цель настоящей рецензии состоит не в том, чтобы оценить место сборника в общем и частном научном контексте сегодняшнего дня, а в том, чтобы дать заинтересованному читателю возможность ознакомиться с содержанием издания. Первая книга содержит часть 1 - "Работы о жизни и труде Богишича, а также об их общественном и научном контексте" и часть 2, раздел 1 - "Юридическо-догматические и иные работы с преимущественно правоведческим содержанием". Вторая книга открывается разделом 2 части 1. Далее следуют раздел 3 - "Работы о естественном праве и семье", раздел 4 - "Работы по фольклористике и языковедческие труды", Приложение "Письма Богишича Карлу Кадлецу" (составитель Г. Хаусманн), список авторов и резюме статей. В настоящей рецензии в сответствии с научной специализацией ее автора будут представлены разделы 3 и 4.

Раздел 3 открывает статья с. Богнар "Программа Валтазара Богишича по собиранию правовых обычаев: ее влияние в Венгрии". Богишич был в Европе, несомненно, первопроходцем в сфере изучения фольклорного права, а венгерские ученые внимательно следили за его работами. Под прямым влиянием Богишича Кароль Таганьи опубликовал в 1917 г. свою программу по собиранию материалов, а в 1922 г. книгу "Живые обычаи права и их собирание в Венгрии". Таганьи в течение всей жизни фиксировал сведения по праву у хорватов, сербов и боснийцев, в том числе о совместной собственности и задруге. Изучая, например, венецианский регистр 1551 - 1553 гг. со сведениями о семейном праве, отношениях сеньора и вассала и другом у хорватского населения окрестностей Задара, он делал выводы о соотношении норм венгерского и традиционного славянского права (на котором южные славяне так упорно настаивали) на практике. Особое внимание он посвящал критическому изучению источников по истории права, собранных его предшественниками. В статье дается информативный критический обзор публикаций Таганьи (о регионе Нитра, об экономическом праве, по вопросам о "свободе" и "вассальной зависимости"), особое внимание посвящено докладу 1917 г. и книге 1919 г. "О собирании живых правовых обычаев" в Венгрии, где Таганьи помимо прочего проводит различие между традиционным правом и правовым обычаем. Его прохрамма нашла лишь слабый отклик как у собирателей материала, так и в научной печати своего времени; архив Таганьи хранится в Венгерском национальном музее.

А. Доя представил статью "Традиционные законы, народная культура и социальные жизненные миры: албанистические штудии в критической перспективе". Одним из информантов Богишича был глава племени Кучи; он был знаком с жизнью племен Груда, Хоти и Кастрати, т.е. знал не только Герцеговину и Черногорию, но и Албанию. Материалы Богишича были опубликованы лишь в 1974 г. под названием "Обычаи права в Герцеговине, Черногории и Албании". По мнению автора статьи, исследования северной Албании в начале и конце XX в. способствовали появлению на свет научной литературы, которую можно охарактеризовать как "порождение чистого этноцентризма", а также как смесь "экзотизмов", "балканизмов" и ориентализмов с периферии Европы. Собирание "чистой" народной культуры, преимущественно описательное, служило цели конструирования национальной специфики и отражало давно устаревшие воззрения на национальную культуру, вызывавшие к жизни культурный партикуляризм и детерминизм. Автор считает, что целью культурологического исследования должно стать постижение албанской культурной логики, источником для изучения которой является, например, "Канун Леки Дукадьжина", изданный Штефаном Гьечовым. Базовой категорией этой логики является, в частности, "кровное родство". Далее в статье подвергаются критике Эдит Дарэм, которая "нашла" в Албании "страну живого прошлого", и Франц Нопча, участвовавший добровольцем в Первой мировой войне. Помимо прочего эти и другие европейцы открыли

тот факт, что для племенной жизни характерно отнюдь не беззаконие, а, напротив, гипертрофия законов. С другой стороны, албанские францисканцы трудились над формированием албанской самобытности и идентичности: там, где народное право демонстрировало вариативность, они устанавливали стандарт; их целью была не фиксация закона, а его установление, в чем они напоминают более поздних албанских коммунистов. Немецкоязычная албанистика начала XX в. архаизировала (т.е. ориентализировала и балканизировала) албанцев, представляемых в качестве дикарей и героев одновременно. Далее автор рассматривает книгу М. Хаслак "Неписаные законы в Албании" (1954), классический труд но албанской этнофафии, раскрывающий этнографическое разнообразие, а не "примитивность". В конце XX в. северная Албания привлекала ученых и искателей приключений, а ее образ был таким же, как и в начале века (ключевые слова - традиционное общество, основанное на родстве, свадебные обычаи, кровная месть, верования, гостеприимство и проч.), а взгляд западных авторов остался стереотипным. Хвалебно отзывается автор о диссертациях Д. Шугармэн о песенном фольклоре албанцев преспанского региона и Ж. де Раппер о семье, обществе и коллективной идентичности в пограничном сообществе южной Албании. Интересно отметить, что работы российских албанистов совершенно выпали из поля зрения автора, который в заключение рассуждает об антропологии и этнографии, о различиях между академическими традициями. При всем критицизме статьи общие выводы и практические рекомендации (в частности, отказаться от разных "этноцентризмов") слабы, не оригинальны и не слишком перспективны.

К. Дончев публикует работу "Обычное право в болгарском селе от освобождения Болгарии от османского владычества (1878) до 50-х годов XX в.". Превращение обычая в обычное право (как компонент социально-нормативной культуры, регулирующий, например, землевладение, землепользование, нравственные нормы и имущественно-правовые отношения в семье, договорные отношения и др.) предполагает длительное функционирование первого и появление осознания его юридической обязательности, но не со стороны государства, а до государственной санкции на его применение (или толерирование) и до письменной фиксации. В отличие от предыдущего текста, в этой статье широко используется русская и советская литература. Первые научные сведения по болгарскому обычному праву (с особым вниманием к задруге) содержатся в Богишичевом сборнике, но ограничены районами Лясковец и Пазарджик. Последователем Богишича, переводчиком его программы и собирателем материалов в Болгарии был П. Оджаков, о деятельности которого и других болгарских этнографов (Ст. Бобчев, Д. Маринов, И. Гешов, М. Андреев, Ф. Милкова и др.) рассказывает далее автор. Статья представляет собой добротный, информативный обзор литературы (упомянута, например, книга Бобчева "Болгарская семейная задруга", 1907); приведены обобщения результатов многолетних исследований. Интересно, что в Болгарии обычное право было отброшено государством "и заменено письменным правом, реципированным у западноевропейских государств" (с. 211). В практической части статьи автор излагает результаты собственных исторических и полевых исследований обычного права в северозападной Болгарии (земельное, семейное, наследственное, договорное и вещевое, в частности регулирование водопоя, лесопользования), исследует соотношение сфер применения обычного и письменного права и отмечает уменьшение роли общины и главы семейства в регулировании отношений, но также и уменьшение степени физического насилия в семье.

З. Грубер представил статью "Задруга в Сербии во второй половине XIX в.", которая изобилует статистическим материалом, обработанным количественными и картографическими методами; автор приходит к неожиданному и отличающемуся от общепринятого мнения выводу о росте числа задруг в изучаемый им период.

К. Казер предложил вниманию читателей статью "Валтазар Богишич как исследователь семьи: черногорские структуры семьи во второй половине XIX в.". Сложность исторического изучения хозяйственных и семейных структур на Балканах вызвана тем, что поздно были начаты и очень мало проводилось переписей на уровне хозяйств; записи актов гражданского состояния велись плохо и не континуированно; на самих Балканах этим темам уделяют мало внимания. Черногория XIX в. представляет собой одно из таких "белых пятен". Автор статьи обнаружил в Богишичевой коллекции материал, на который ранее "не обращали внимание", а именно два списка хозяйств "племени" Байице из Катунской нахии (подгруппа "цетинян"), составленных до 1893 г. В первой части

статьи автор кратко излагает содержание своей работы "Семья и родство на Балканах" (1995). Согласно авторской концепции, модель черногорской семьи XIX в. опирается на принципы патрилинеарности (все мужчины, восходящие к одному предку, образуют группу; имеет место ритуальное почитание мужских предков и линии кровного родства, а также символическое и практическое излишнее подчеркивание мужской стороны сообщества), патрилокальности (сыновья оставались в отцовском хозяйстве, в то время как дочерей выдавали замуж вовне) и равноправной передачи собственности между мужчинами при исключении женщин. Горные пастбища были в коллективной собственности племени, в то время как обрабатываемая земля на равнине была в собственности хозяйства (группы хозяйств). Более эффективными были большие пастушеские хозяйства, отсюда стремление сыновей не делить поголовье; тем не менее, рано или поздно деление имущества имело место, и весь цикл начинался сначала. Казер полагает, что такой тип семьи Богишич обобщил под термином "балканская семья", увязав воедино кровное родство и пастушеское хозяйство. Первый список хозяйств охватывает всех "байиц", а именно братства Мартиновичей (91 "дом", куhа), Бориловичей, Мусулимовичей и Дудовичан. Второй список перечисляет хозяйства Мартиновичей. Пример записи: Kyha Периже Мутова домаhина, дjеца: Митар, Марко, Kuho, унучад: Перо, Стево, Нако, женска: Стане, Maje, Joke, Торде. Семейные роли и статус женщин в этом списке неясны. Обработав данные статистически, допустив наличие экономического кризиса в Черногории во второй половине XIX в. (треть черногорского населения была без земли, движимого имущества), упомянув неурожаи и межплеменные войны, Казер приходит к выводам о том, что несмотря на некоторые признаки "балканскости" черногорской семьи, ее структура упрощалась в направлении "ядерной семьи", что, однако, следует увязывать не с "модернизацией" черногорского общества, а со своего рода "демографией кризиса".

Д. Крстич опубликовал статью "Богишич как вдохновитель анкеты по правовым обычаям в XX в.", где сообщает о своей полевой работе у племен Кучи и Васоевичи в 1970-х годах. Здесь устное право ("режим планине", т.е. правила использования пастбищ) применяется до сих пор с молчаливого согласия официальных властей.

А. Ндреца опубликовал работу "Изономия в албанском обычном праве". Начинает текст обсуждение сотношений норм римского, византийского (в частности, в его сербской версии) и албанского обычного права, зафиксированного в гак называемом Кануне (кровная месть, личная свобода, "беса", прощение, отсутствие пыток и проч.). "Значение изономии состоит в том, что никто не имеет права совершать насилие и беспричинно убивать, не понеся за это заслуженного наказания" (с. 370). Обсуждается и актуальный для западного дискурса вопрос о правах женщин и роль "Кануна".

С. М. Толстая представила статью "Несколько русско-сербских параллелей из области народного правосудия". Автор исследует составную часть устной народной традиции, особый вид обычаев, норм и прочее традиционного общества, включая регламентацию таких ситуаций и отношений, которые не предусматриваются законами (вроде сохранения невестой девственности до свадьбы). При этом особо интересна мифологическая подсистема, обнаруживающаяся в неписаных предписаниях и запретах. Рассматривается обычай привязывать на шею пойманного вора украденное им, наказания за несоблюдение земельных границ, различные доказательства виновности обвиняемого.

Раздел 4 открывает статья М. Е. Алексеева "О языковых особенностях лезгинского эпоса "Шарвили"".

Б. М. Атаев представил статью "Восточнокавказский языковой союз в историческом развитии: задачи и перспективы ареальных исследований". В центре внимания автора находится проблема этноязыкового взаимодействия на Кавказе. Взаимовлияния языков и внешние источники заимствования обусловили появление специфических черт на разных уровнях структуры, вследствие чего можно говорить о наличии нескольких языковых общностей, генетических и ареальных. Ведется дискуссия о доказанности родства кавказских языков в качестве одной семьи или о наличии здесь трех семей (абхазско-адыгской, картвельской, дагестанско-нахской), возможно, лишь образующих языковой союз. В статье отмечаются общевосточнокавказские черты, указывающие на локальный союз дагестанско-нахских, тюркских (кумыкский и азербайджанский) и индоевропейских (татский и осетинский) языков - богатство консонантизма, увулярные и ларингальные ряды согласных, признаки агглютинативного строя, вербоцентричес-

кая структура предложения, следы тюркского влияния (умляутированные гласные, развитие сингармонизма, личного спряжения и др.).

М. Х. Бессинджер в работе "Взаимосвязанные модели устных нарративов в южнославянской традиционной песне: компаративистское прочтение "Банович Страхиня"" после краткого изложения содержания песни о простившем жену-изменницу герое и напоминания об исключительности морального посыла именно этой песни во всем сербском эпосе сравнивает три южнославянских текста о "возвращении" (отъезд героя, разорение его дома, возвращение), отмечает вариативность заполнения "обязательных" структурных форм, размышляет о любви, верности и отмщении, дает свой более чем оригинальный вариант ответа на главный вопрос о мотивации поступка героя в тексте, записанном Караджичем: "Он понимает, что в какой-то степени в контексте предшествующих событий винить следует не его жену, а ее похитителя или даже его самого" (с. 462).

М. Бьелетич предложила вниманию читателей статью "Ni setan ni savjetan", в которой анализируется вынесенный в заглавие черногорский фразеологизм, толкуемый в словаре говора Загарача как недужан 'невинный'. На фоне фразеологизмов ни сjетни, ни чесни и ни честан, ни виjестан 'невинный', т.е. не участвовавший в инкриминируемом деянии ни советом, ни делом (участием), реконструируется история и внутренняя форма фразеологизма, который, возможно, функционировал в качестве формульной клятвы в судебном процессе.

М. Бурич представила в сборнике статью "Правовая терминология в Богишичевом своде законов". В обширном тексте дается словообразовательно-семантический анализ правовых терминов (одночленных и многочленных) как составной части Богишичева языка, в основе своей "литературного языка своего времени с широкими влияниями диалектных элементов старочерногорской диалектной зоны и кроатизмов, появление которых объясняется происхождением автора" (с. 474). Среди одночленных терминов наиболее многочисленны (53,04 %) такие, которые образованы по суффиксальным словообразовательным моделям (-ник: братственик, губитник, стечник, обдареник; -а: доцньа, глоба, презалога; -нулевой суффикс: подлог, уступ; -ац: нашалац; -ина: наjмовина; -ица: главница, одужница;-je: рукодаhе; -ак; -тель; -ба и др.), затем следуют префиксальные модели, субстантивация, немотивированные слова (куhа, дуг, дар, закон), заимствования, обычно имеющие славянские синонимы, тюркизмы вроде ортаклук ~ удруженье, кесим ~ непогиб, запт ~ судска забрана, аманет ~ остава, кupuja ~ закуп, латинизмы вроде акциjа, итальянизмы вроде ризик ~ опасности шmeme, комун ~ племенска Зajedница и др. По выводу автора, язык свода законов соответствует типу применяемой коммуникации. Л. Делич опубликовал в сборнике статью "Особенность бугарштиц: рефлексы рыцарской этики и этикета". Исследования этого вида народной поэзии возможно, помимо прочего, благодаря изданию Богишичем народных песен из старых, преимущественно приморских, записей 1878 г. Автор статьи говорит об отражении в бугарштицах доминации феодальной иерархии и соответствующей системы общественных норм (церемониальное приветствие, отношения рыцаря и короля, слуги и господина, рыцарский поединок, мотив обручения перед битвой), что отличает этот тип многосложных песен от сербской десятисложной эпики.

В статье Л. Илиевой "Нет, поскольку "грешно перед богом и стыдно перед людьми". Нравственный императив в болгарской традиции" подчеркивается связь творчества Богишича с немецкой школой Савиньи с ее положением о праве как о продукте Volksgeist-a, обращается внимание на связь обычного права и несенной фольклорной традиции. Илиева ищет в песенном фольклоре основную правовую норму традиционного болгарского общества, содержащую вынесенные в заглавие статьи понятия, по мнению автора, этимологически связанные с понятиями "горение, жар" и "холод". В болгарском фольклоре, в частности, фиксируется осуждение норм заключения брака, а закон понимается как письменная норма, источником которой являются евангелия, а носителями монастыри. Понятия "Бог" и "Господь" в европейском фольклоре имеют архаичные дохристианские коннотации, но в болгарском фольклоре таковых мало. Автор приходит к заключению, что фольклор демонстрирует христианский характер морали, которой руководствуется болгарин.

В целом можно сказать, что сборник содержит публикации высокого уровня, очень информативен, характеризуется широкой общебалканской географической

перспективой, научным и историческим спектром, отражающими как интересы самого Богишича, так и ход развития исследовательской работы в соответствующих областях в наше время, в том числе и на основе собранных самим Богишичем материалов. Труды его по достоинству оценены потомками и служат великолепной материальной основой для актуальных исследований. Для начинающего слависта или балканиста (филолога, фольклориста, этнографа, историка народного права и др.) рецензируемые разделы книги могут послужить превосходным введением в актуальную проблематику этих научных дисциплин, снабженным необходимым библиографичеким и архивным аппаратом.

Книга завершается списком авторов с указанием их места работы, а также резюме статей. Редакторская и корректорская работа выполнены на хорошем уровне, но в статье Л. Илиевой, к несчастью, довольно много опечаток вроде трафиция вместо традиция, концзепиране вместо концепиране и др. Качество полиграфии и общая культура издания превосходны. Все авторы сборника и Лука Бренеселович как его редактор должны принять от читателей искренние поздравления с успешной и профессионально выполненной работой.

Permanent link to this publication: