Berkeley, Los Angeles and London: University of California Press, 2014, 395 pp.1

Если академическая дисциплина способна пережить свой момент самопознания, то один из таких моментов, вероятно, произошел солнечным днем в декабре 2008 г., когда группа исследователей из разных стран собралась в Ивритском университете Иерусалима (Hebrew University of Jerusalem), чтобы обсудить различные аспекты истории древнекитайского государства Цинь. Продолжавшаяся в течение нескольких дней конференция привела к публикации рецензируемого тома, состоящего из трех частей и девяти глав. Каждой части предшествует специальное введение. В общем введении авторы обозначают свое понимание основных процессов циньской истории и методологических подходов к ее изучению.

Организаторы конференции с самого начала ставили перед собой задачу представить обобщение стремительно увеличивающегося объема информации об обществе и государстве, которое в конце III в. до н.э. включило в себя значительную часть континентальной Восточной Азии и образовало бюрократическую централизованную империю, с тех пор ставшую одной из основных форм политической организации в этом регионе мира (p. 2-3). Выходя за рамки привычной для читателя (благодаря коммерческой кинематографии и туристическим проспектам) тематики мавзолея первого циньского императора Цинь Шихуанди и его "загадочной" терракотовой армии, авторы "Рождения империи" устанавливают связи между сравнительно хорошо изученными, но разрозненными областями знания, такими как политическая история циньской империи [Bodde, 1938], ее правовая культура [Hulsewe, 1985] и ритуальная репрезентация ее правителей [Kern, 2000], а также намечают общие проблемы циньской истории, остающиеся малоизученными.

Создатели тома отдают себе отчет в том, что они не являются первопроходцами. Изучение циньского общества и государства уже давно сложилось как специализированное исследовательское направление в Китае и Японии, где соответствующие публикации исчисляются ежегодно, по меньшей мере, несколькими монографиями и несколькими десятками, если не сотнями статей. Беглый взгляд на динамику развития "циньских исследований" в восточноазиатских странах позволяет лучше понять некоторые основные проблемы, затронутые в рецензируемой книге. Укорененная в традиционной структуре исторического знания организация исторических факультетов университетов и отделов (исследовательских центров) академических институтов в Китае и Японии способствует независимому развитию исследований, посвященных доимперскому, или доциньскому (т.е. предшествующему 221 г. до н.э.), и раннеимперскому, или циньско-ханьскому

КОРОЛЬКОВ Максим Владимирович - кандидат исторических наук, научный сотрудник Института востоковедения РАН; maximkorolkov@hushmail.com.

1 Рождение империи: Возвращение в царство Цинь / под ред. Ю. Пинеса, Л. Фон Фалькенхаузена, Г. Шелаха и Р. Йейтса (Беркли, Лос-Анджелес, Лондон: Издательство Калифорнийского университета, 2014), 395 с.

Данная рецензия изначально написана для журнала "Asian Archaeology" и будет опубликована в выпуске 5 (2016 г.).

стр. 205
(221 г. до н.э. - 220 г. н.э.), периодам китайской истории. Как первая объединенная "общекитайская" империя, Цинь входит в национальный исторический нарратив как создательница имперских, специфически "китайских" институтов - бюрократии, правовой и фискальной систем, регулирования государством интеллектуального дискурса. Эта историографическая традиция телеологична в своей основе, т.е. исходит из представления о циньской истории как своего рода прелюдии к формированию зрелой империи, Хань. Этот взгляд отражен общепринятым обозначением периода в целом как "циньско-ханьского", а также почти безоговорочным употреблением намного более многочисленных и разносторонних источников по эпохе Хань для заполнения пробелов в циньской истории.

Напротив, доимперская история Цинь часто интерпретируется в рамках так называемой регионалистской парадигмы, подразумевающей соответствующий набор тем и подходов [Falkenhausen, 1995]. Здесь Цинь выступает наравне с другими государственными образованиями периодов Чуньцю ("Весны и Осени", 771-453 гг. до н.э.) и Чжаньго ("Сражающиеся Царства", 453-221 гг. до н.э.), а ключевыми проблемами являются особенности его культуры, исторических истоков циньской "идентичности" и этнической специфики. Исследователи уделяют много усилий прослеживанию истоков циньской этнической общности, установлению критериев для определения циньской культуры в археологическом материале с целью описать взаимодействие циньцев с другими региональными культурами. Динамика этого взаимодействия в конечном счете, как правило, следует путем, уже известным по традиционным письменным источникам, и исчезновение "региональных культур" в общекитайской имперской "культуре Хань" позволяет представителям двух парадигм избежать непростой задачи установления связей между их областями специализации.

Ставя перед собой задачу обобщить современное состояние циньских исследований, авторы и редакторы настоящего тома не могли обойти вниманием этот разрыв. Поэтому они определили несколько тем, сквозных как для доимперского, так и для имперского периодов истории Цинь и освещенных как письменными, так и материальными источниками. Среди таких тем отношение Цинь к чжоуской социокультурной модели и политической традиции; многогранность циньского опыта имперского строительства, отдельные составляющие которого наметились за века до завоевания циньцами "китайского мира"; институциональная преемственность между царством Цинь эпохи Чжаньго, империей Цинь и империей Хань; факторы циньской трансформации из небольшого регионального государства в мировую империю; и некоторые специфические черты циньской традиции, в том числе ее склонность к гигантизму, которые позволяют примирить сложившееся в историографии представление об исключительности Цинь среди других древнекитайских царств, с одной стороны, и тесные связи между Цинь и чжоуской культурой - с другой (p. 11-33).

Организация материала в настоящем томе следует дисциплинарному делению, определяемому источниковой базой. Первая часть, "Археологические размышления" ("Archaeological Reflections"), рассматривает преимущественно археологический материал. Вторая часть, "Государство и общество Цинь" ("State and Society of Qin"), уделяет основное внимание палеографическим документам, тогда как третья, "Образ и наследие Цинь" ("Image and Impact of Qin"), посвящена традиционным письменным источникам.

Первая часть открывается введением Лотаря фон Фалькенхаузена (Lothar von Falkenhausen) и Гидеона Шелаха (Gideon Shelach) "Археологический взгляд на циньское "объединение" Китая" ("Archaeological Perspectives on the Qin "Unification" of China"). Авторы напоминают о преемственности между материальной культурой Цинь до-имперского и имперского периодов и о верности циньцев ритуальным установлениям Чжоу. Они делают наблюдение скорее о количественном (или организационном), нежели качественном характере циньских достижений: Цинь добилось успеха в объединении чжоуского мира "изнутри" благодаря масштабу государственной деятельности, а не какому-либо культурному или технологическому превосходству (p. 49). В связи с этим само понятие "циньской культуры" представляется сомнительным как аналитическая категория. С точки зрения археологии циньская материальная культура предстает региональным вариантом культуры Чжоу.

Подход, обозначенный во введении, разделяется далеко не всеми археологами, занимающимися Цинь, что очевидно по первым же двум главам книги. Глава 1, написанная Чжао Хуачэном , посвящена археологическим открытиям, связанным с "ранней циньской культурой" в верхнем течении рек Вэй и Сихань на юго-востоке провинции Ганьсу. Автор стремится связать новые открытия с традиционной историографией циньских миграций, в частности идентифицируя обнесенные стенами поселения в Сишань и Дабуцзышань с раннециньскими столицами Сицюаньцю и Сисиньи, которые упоминаются в "Основных записях о

стр. 206
деяниях дома Цинь" "Исторических записок" (Ши цзи ) Сыма Цяня (145/135-86 гг. до н.э.). Следуя той же логике, Чжао соотносит нечжоуские поселения в этом ареале с известными по позднейшим письменным источникам государственными образованиями западных жунов. Признавая сильное влияние чжоуской культуры на раннее Цинь, автор предпочитает рассматривать последнее как отдельную культуру и этническую общность, близкую племенам "восточных и" традиционной историографии. Согласно его реконструкции, предки циньцев были тесно связаны с легендарным государством Ся и историческим Шан и мигрировали на запад предположительно во времена Западного Чжоу (1046-771 гг. до н.э.).

Глава 2, написанная Тэн Минъюй , основана на ее ранее опубликованной книге, в которой рассматривается трансформация циньской государственности от небольшой региональной политии к территориальной империи [Тэн, 2003]. Тэн реконструирует этот процесс на основе археологических данных погребений в Гуаньчжуне (нижнее течение р. Вэй) - центральном районе циньского государства. В аналитических целях циньская история разделена на четыре периода: а) позднее Шан и Западное Чжоу; б) ранее и среднее Чуньцю; в) позднее Чуньцю, раннее и среднее Чжаньго; г) позднее Чжаньго, имперский период Цинь и начало раннеханьской эпохи. Тэн определяет две основные тенденции социально-политической эволюции Цинь: переход от социальной организации, основанной на родственных связях, к территориальной организации и от наследственной элиты - к меритократии, в которой правящая социальная группа была сравнительно открыта как для незнатных циньцев, так и для представителей нециньских групп. Автор объясняет политические и военные достижения Цинь его исключительностью среди чжоуских государств, тем, что циньцы изначально вынуждены были ассимилировать окружающие их не-чжоуские племена и соответственно были более открыты внешнему влиянию. Это позволило циньским правителям провести успешные социальные реформы в середине IV в. до н.э. Это заключение противоречит наблюдениям других авторов тома о консервативности циньского общества и верности его элиты ритуальным установлениям Чжоу.

В главе 3 Гидеон Шелах рассматривает коллапс Циньской империи с позиций теории систем. Он описывает Цинь как сверхцентрализованную систему, насаждавшую институциональную и административную гомогенность и внедрявшую стандарты социальной организации, письменности, монетной системы и т.д. Такие интегрированные системы подвержены внешним воздействиям, поскольку "коллапс одной подсистемы или группы подсистем приводит к цепной реакции, дестабилизирующей систему в целом" (p. 136, см. также: [Scott, 1998, p. 352-354]). Именно это произошло, когда основатель империи и его преемник истощили ресурсы своего государства в строительных и военных авантюрах, приведших к местному восстанию, за которым последовали другие, что в течение двух лет привело к гибели империи. Чтобы продемонстрировать масштабы циньских мобилизаций рабочей силы, Шелах предпринимает попытку оценить объем работ, связанных с одним из таких проектов - Великой Стеной. Подсчеты подтверждают его гипотезу. Впрочем, подобные оценки носят весьма спекулятивный характер, и альтернативные подсчеты могут привести к противоположным выводам2.

Вторая часть тома посвящена другой категории источников, способствовавшей существенному обновлению современных научных представлений о формировании древнекитайской империи, - текстам на бамбуковых планках и деревянных дощечках, в значительных количествах вводимых ныне в научный оборот благодаря успехам археологов. В них представлено широкое разнообразие жанров, от законодательных статутов до гадательных альманахов и от погребальных инвентарей до од фу. Многие из этих манускриптов были обнаружены археологами при раскопках погребений провинциальных писцов и других мелких чиновников, и именно этой социальной группе посвящено введение Робина Йейтса (Robin D.S. Yates) под заголовком "Империя писцов"3.

Археологический контекст документов на бамбуке и дереве важен по нескольким причинам. Во-первых, необходимо помнить о том, что эти тексты были частью погребального обряда и, вероятно, многие из них были записаны специально с этой целью. Намеренно или нет, их соста-

2 Так, те же подсчеты объема работ, связанных со строительством циньской Великой Стены, привели другого автора к выводу о неверности традиционных утверждений о чрезмерности трудовой повинности в империи Цинь. См.: [Auyang, 2015, p. 317-320].

3 Возможно, лучшим обзором этой категории источников на западноевропейских языках остается статья Энно Гиле, в которой рассматриваются археологический контекст находок и проблемы, связанные с сохранением, реконструкцией, прочтением и публикацией манускриптов [Giele, 2003]. На русском языке см.: [Корольков, 2013].

стр. 207
вители могли извратить изначальное содержание соответствующих документов, что необходимо учитывать при использовании таких текстов для реконструкции правовой системы, экономической и военной организации, институтов управления (p. 151). Во-вторых, многие манускрипты несут на себе отпечаток местной или региональной специфики: в силу особенностей сохранения органического писчего материала значительная часть известных на сегодняшний день записей на бамбуке, дереве и шелке происходит с территории провинций Хубэй и Хунань в бассейне среднего течения р. Янцзы и ее притоков. Поэтому мы располагаем значительным количеством информации о деятельности небольшой группы людей - провинциальных писцов и чиновников - на сравнительно небольшой и маргинальной для империи территории. Насколько репрезентативна эта информация? Она определенно создает впечатление всестороннего государственного контроля и регулирования, охватывающего практически все стороны местной жизни. В связи с этим Йейтс напоминает о необходимости учитывать происхождение и обстоятельства записи этих текстов при изучении таких важных проблем, как сопротивление имперской системе на местном уровне, источники престижа и социального могущества вне этой системы, деятельность элит, не связанных или лишь частично связанных с государственным аппаратом и его механизмами меритократических рангов, правосудия и распределения экономических благ.

В трех главах, собранных в этой части, рассматриваются три категории палеографических текстов: материалы подворных переписей населения, гадательные руководства и законодательные документы. В главе 4 Син И-тянь (Hsing I-tien) анализирует системы налогообложения и трудовой повинности в Циньской и Ханьской империях на основе данных переписей населения, наиболее ранние фрагменты которых были обнаружены в оборонительном рву, окружавшем циньское городище в Лие , провинция Хунань. Син предостерегает от восприятия этих документов как свидетельства тотального контроля государства над населением. Напротив, он обращает внимание на то, что записи происходят с ограниченной территории сравнительно интенсивного административного присутствия Цинь, в то время как большая часть окружающей сельской местности оставалась за пределами такого контроля даже в ханьское время. Функции переписи и природа налогообложения изменились после прекращения масштабных войн в начальный период Западной Хань (первая половина II в. до н.э.), когда воинские и трудовые повинности все чаще переводились в денежные сборы. В процессе этих изменений государство пожертвовало частью "положенного" ему прибавочного продукта, чтобы обеспечить лояльность и сотрудничество со стороны местных элит, в том числе растущей группы провинциальных чиновников, которые к концу Западной Хань (202 г. до н.э. - 9 г. н.э.) добились значительной степени самостоятельности в отношении центрального правительства. Наблюдение Сина о том, что государство на протяжении рассматриваемого периода стало менее агрессивно в своей фискальной политике, соответствует выводам других исследователей о долгосрочных тенденциях в истории административной и налоговой систем в раннеимперском Китае4.

Глава 5, написанная Пу Му-чжоу (Poo Mu-chou), посвящена циньским религиозным представлениям. Отметив тесную связь между циньской, шанской и чжоуской традициями, Пу рассматривает отдельные черты официального культа и народной религии циньцев в эпохи Чуньцю и Чжаньго. Начиная с середины Чуньцю правители Цинь систематически узурпировали чжоуский царский ритуал, тем самым декларируя свои претензии на верховенство в мире чжоуских государств. На протяжении эпохи Чжаньго официальная религия развивалась под влиянием идей коррелятивной космологии, бывших частью общечжоуского интеллектуального дискурса, а не спецификой циньской идеологии. На протяжении всего периода целью как официальных, так и частных культовых практик было обеспечение благополучия конкретных людей, в случае официальной религии - правителей царства. Светский характер, материализм и внеморальность циньского религиозного менталитета особенно ярко проявились в так называемых подневных руководствах (жишу ), указывавших благоприятные и неблагоприятные дни для повседневной деятельности. Много таких текстов было обнаружено в погребениях эпохи Чжаньго. Автор подчеркивает, что использование "подневных руководств" и других текстов религиозного характера, например "Демонографии" из циньского погребения в Шуйхуди (провинция Хубэй), не требовало обращения к услугам обрядовых специалистов (экзорцистов, жрецов и т.п.). Эти письменные наставления могли употребляться всеми, кто имел к ним доступ, поскольку считалось, что все

4 Син ссылается на исследования Бу Сянь-цюня об органах местного управления в циньской империи [Бу Сянь-цюнь, 2009]. К схожим выводам приходят исследователи системы земельного налогообложения в циньской и ханьской империях - см., например: [Ян Чжэнь-хун, 2008; Корольков, 2012].

стр. 208
люди равны перед неизбежным соответствием между динамикой мироздания и человеческой деятельностью.

В главе 6 Робин Йейтс завершает обзор новых палеографических источников по истории Цинь анализом данных законодательных документов о положении рабов в циньском и раннеханьском обществе. Обнаруженные археологами фрагменты циньских и раннеханьских судебников содержат множество прежде неизвестных терминов для различных групп зависимого населения. Йейтс полагает, что это многообразие было вызвано включением в циньскую правовую практику установлений и обычаев завоеванных Цинь в IV-III вв. до н.э. чжоуских и нечжоуских государств. Правовая терминология для обозначения несвободных статусов была постепенно упрощена и унифицирована в Западноханьской империи. В частности, было проведено четкое различие между правовым положением рабов и преступников, осужденных на каторжный труд в пользу государства, отсутствовавшее в циньских статутах. Согласно автору, первые императоры Хань прилагали сознательные усилия для интеграции рабов в семейную организацию. Остается открытым вопрос о том, повлияли ли эти изменения в правовом положении рабов на их экономическую роль в ханьском обществе, в особенности на практическое отсутствие (свидетельств об их наличии крайне мало) масштабных производственных систем, основанных на рабском труде.

В начальных главах третьей части тома рассматривается репрезентация империи Цинь и ее исторической роли в традиционной историографии. Во введении к этой части Юрий Пинес (Yuri Pines) обращается к историческим основаниям демонизации образа первого циньского императора интеллектуальной элитой последующих китайских империй. Сравнительно сбалансированное представление о Цинь в начале раннеханьской эпохи вскоре уступило место резкой критике со стороны образованной элиты, в особенности каноноведов, осознавших, что Цинь является идеальным объектом для инвектив, скрыто направленных против современных им ханьских императоров. Меньше чем через сто лет после падения империи Цинь ее образ превратился в идеологическое орудие в борьбе между государством, интеллектуальной элитой и, со временем, сторонниками радикальных общественных преобразований. Почему именно Цинь, в особенности первый циньский император Шихуанди, прибрели такую исключительную дурную славу в имперской историографии? Насколько эта историография заслуживает доверия как источник по циньской истории? Оказала ли та кампания саморепрезентации, которую предпринял Шихуанди вслед за провозглашением себя императором, влияние на судьбу созданной им империи? Эти и другие вопросы рассматриваются в последующих главах.

В главе 7 Ханс ван Эсс (Hans van Ess) обращается к вопросу о достоверности сведений Ши цзи о правлении Первого императора Цинь, которые остаются одним из основных источников не только о личности этого правителя, но и о политике создания и консолидации империи. Ван Эсс сравнивает ключевые составляющие повествований Сыма Цяня о Цинь Шихуанди и о современном ему ханьском императоре У-ди (140-87 гг. до н.э.) и обнаруживает множество совпадений5 в том, как Ши цзи описывает деяния двух государей: определение стихии, покровительствующей династии; возобновление псевдодревней традиции жертвоприношений фэн и шань ; внешние завоевания; упразднение надельной системы. Автор задается вопросом, насколько эти совпадения имели место в действительности и насколько Сыма Цянь проецировал реалии своих дней на циньскую историю, с тем чтобы предостеречь своих современников о последствиях излишне активной, антитрадиционалистской политики. Ван Эсс считает, что ответ на эти вопросы необходим для определения надежности данных главы Ши цзи, посвященной имперскому периоду циньской истории.

Юрий Пинес в главе 8 рассматривает некоторые вопросы, затронутые ван Эссом. В отличие от автора предыдущего главы Пинес находит повествование Ши цзи о Цинь Шихуанди заслуживающим доверия, по крайней мере, в той части, которая касается официальной идеологи Цинь. Особенную ценность в этой связи представляют воспроизведенные в Ши цзи тексты надписей на стелах, установленных Шихуанди в ходе поездок по только что созданной империи. Пинес демонстрирует, что составители этих идеологических деклараций активно апеллировали к монархическому дискурсу эпохи Чжаньго, в частности к представлению об истинном государе, с тем чтобы представить Циньскую империю своего рода "концом истории", а ее создателя - мессианским правителем, превзошедшим в своих достижениях легендарных "совершенномудрых" государей древности. Заявляя о своем творении как о государстве и обществе нового качества,

5 Нельзя не отметить, что аналогичные наблюдения были сделаны Ю. Л. Кролем более чем полвека назад; см., например: [Кроль, 1963].

стр. 209
Первый император, возможно, добивался признания со стороны подданных недавно завоеванных царств, чуждых циньской политической традиции. Однако подобная идеологическая установка привела к отчуждению интеллектуальной элиты, чья претензия на общественный авторитет и политическое влияние была основана на апелляциях к недостижимому идеалу "истинного государя". В своем стремлении к долговременному политическому консенсусу в поддержку имперской организации правители Хань отказались от циньской "мессианской революции", которая, в свою очередь, стала ключевым фактором в формировании представления об исключительности и даже скандальности циньской империи в традиционной историографии.

Заключительная глава тома рассматривает Первого императора Цинь в сравнительной перспективе с основателем другой империи - Октавианом Августом. Александр Якобсон (Alexander Yakobson) признает огромную разницу между ролью двух императоров в создании новых систем, а также между политическими традициями Китая и Римского мира. Тем не менее он также отмечает интересное сходство между тем, как в каждом из этих случаев образ всемогущего правителя мировой империи создавался для передачи современникам и последующим поколениям. Оба правителя следовали схожей логике, когда устраняли альтернативные центры политического притяжения и применяли меры, направленные на размывание границы между завоевателями и завоеванными, тем самым реализовывая универсалистский потенциал имперской системы.

"Рождение империи" не является исчерпывающим повествованием о циньской истории и не задумывалось как таковое. Авторы тома признают, что многие вопросы остались незатронутыми в их книге, в частности экономическая история Цинь и сюжеты, связанные с погребальным комплексом Первого императора (p. 3). Последние, впрочем, сравнительно хорошо представлены в академических и популярных изданиях на европейских языках. Что касается экономических аспектов циньской истории, они настолько малоизучены на настоящее время, что вряд ли могут стать предметом научного обобщения. Однако в материале тома есть и другие заслуживающие внимания лакуны.

Одной из таких лакун является география и территориальность Циньской империи. Авторы несколько раз отмечают необходимость изучения циньских методов контроля над территорией стремительно расширяющегося государства, которые варьировались от региона к региону и эволюционировали по мере складывания империи. Тем не менее признание того факта, что правители Цинь так никогда и не добились четкого представления о географии и ресурсах номинально "завоеванных" их армиями земель, не говоря уже об установлении контроля над этими ресурсами6, находится в очевидном противоречии с тем, как империя представлена на карте на с. 20, позаимствованной из "Исторического атласа Китая" под редакцией Тань Ци-сяна 1991 г. издания [Чжунго лиши, 1991]. Эта карта не только не указывает местоположение упоминаемых в томе административных единиц (например, уезда Цяньлин , округа Наньцзюнь ), но и неверно позиционирует империю Цинь как территориальный континуум в пределах четко обозначенных границ (хотя эти границы и обозначены как "изменчивые" в южном и юго-западном участках).

На самом деле государство представляло собой мозаику анклавов сравнительно интенсивного централизованного контроля и обширных территорий, которые находились практически вне досягаемости государства и его бюрократической машины управления. Масштабы и ограничения государственного присутствия в провинции остаются базовыми проблемами политической и социально-экономической истории, только начинающими привлекать внимание исследователей Древнего Китая (см., например: [Li Feng, 2008; Су Вэйго, 2010; Цучигучи, 2011]). Тем более важно было бы помочь читателю составить представление о сложной природе имперской территориальности, которое бы в дальнейшем служило противовесом универсалистской репрезентации государства в официальной пропаганде, бюрократических документах и традиционной историографии7.

Другой столь же фундаментальной, но мало затронутой в томе темой представляется социальная организация циньского общества. Как и в предыдущем случае, устойчивые представления,

6 Отсутствие у правителей империи четкого представления о ее людских и материальных ресурсах было убедительно продемонстрировано одним из авторов настоящего тома в одной из его более ранних публикаций [Син И-тянь, 2011].

7 Такие карты в настоящее время имеются в свободном доступе в сети Интернет - см., например: [Qin empire, 2016].

стр. 210
сложившиеся в традиционной историографии, существенно затрудняют не только изучение социальной истории Цинь, но и постановку соответствующих вопросов. В большинстве специальных исследований Цинь рисуется как образец сильного и активного государства, занимавшегося социальной инженерией и успешно разбившего родовую организацию чжоуского типа на индивидуальные домохозяйства, организованные по территориальному принципу и напрямую связанные с государством через механизмы подворной переписи, земельных наделов, трудовой и воинской повинности и т.п. Цинь, таким образом, выступает как неожиданное и резкое отклонение от укорененной в системах (действительного или вымышленного) родства социальной организации предшествующей чжоуской и последующей ханьской эпох. В то время как масштабные социальные трансформации эпохи Чжаньго засвидетельствованы и письменными, и археологическими источниками8, те же источники указывают и на сохранение родственных групп, превосходящих индивидуальные домохозяйства и формально запрещенных циньским законодательством. Суммируя данные о "больших домохозяйствах" в материалах подворной переписи из Лие, Син И-тянь задает следующие вопросы:

"Являются ли эти записи свидетельством того, что многие домохозяйства готовы были скорее пойти на удвоение своих налоговых обязательств, чем на разделение домохозяйства? Или нам следует пересмотреть наше понимание реформ Шан Яна9? А может быть, циньские порядки просто не могли быть эффективно установлены в таких далеких приграничных местечках, как Цяньлин10?" (p. 164). Чтобы ответить на эти вопросы, потребуется не только детально проанализировать всю совокупность имеющегося источникового материала, но и преодолеть парадигму циньской исключительности, укорененную в историографической двойственности Цинь, о которой говорилось в начале этой рецензии и которая является одной из основных сквозных тем настоящего тома.

Как и в случае любой коллективной монографии, составители "Рождения империи" должны были принимать решения о группировке материалов в томе. Они сделали выбор в пользу общепринятого дисциплинарного деления на археологию и исследования палеографических и традиционных письменных текстов. Такое деление материала, безусловно, обосновано и приемлемо, однако оно в определенной степени препятствует междисциплинарному анализу, необходимому для решения многих проблем циньской истории. Впрочем, четкие границы между группами исследователей, занимающихся различными категориями источников, по-прежнему характерны для дисциплины "циньских исследований", обобщением достижений которой и призвана стать настоящая монография". Эта цель может считаться успешно достигнутой. Книга в целом отражает как выдающиеся достижения, так и вызовы, с которыми сталкивается направление исторического исследования, получившее в свое распоряжение необычайное богатство новых источников, но в то же время ограниченное устойчивыми традиционными представлениями о своем объекте. Можно надеяться, что эти ограничения будут успешно преодолены в рамках таких международных исследовательских проектов, как тот, что привел к публикации рецензируемого тома.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Корольков М. В. Эволюция системы земельного налогообложения в империях Цинь и Хань по данным палеографических документов // Общество и государство в Китае. XLII научная конференция. Т. 1. М.: ИВ РАН, 2012. С. 122-156.

Корольков М. В. Введение. Цзоуяньшу ("Сборник судебных запросов "). Палеографические документы Древнего Китая / Издание текста, пер. с китайского, вступит, статья, коммент., приложения М. В. Королькова. М.: Наука, 2013. С. 10-24.

Кроль Ю. Л. О связи некоторых исторических взглядов Сыма Цяня с его позицией критика современности // Краткие сообщение Института народов Азии. N 61, 1963. С. 200-208.

Бу Сянь-цюнь . Цун цзяньду кань Цинь-дай сянли дэ лиюань шэчжи юй синчжэн гуннэн

8 Данные традиционных письменных источников отчасти представлены в главе 4 настоящего тома, написанной Син И-тянем. Археологические свидетельства о социальной трансформации в Цинь середины эпохи Чжаньго представлены в [Falkenhausen, 2006, p. 319-321].

9 Циньский государственный деятель середины IV в. до н.э., проведший серию радикальных преобразований в царстве Цинь.

10 Циньский уезд на месте современного города Лие, где были обнаружены архивные документы конца III в. до н.э.

11 Pines Y. et al. "General Introduction". P. 3.

стр. 211
(Чиновная организация волостного и сельского уровня и административные возможности в эпоху Цинь по данным надписей на бамбуке и дереве) // Лие гучэн: Цинь цзянь юй Цинь вэньхуа яньцзю (Древний город Лие: изучение циньских бамбуковых планок и циньской культуры) / Под ред. Чжунго шэхуэй-кэсюэ юань каогу яньцзюсо (Институт археологии Академии общественных наук Китая и пр.). Пекин: Кэсюэ чубаньшэ, 2009. С. 103-113.

Син И-тянь Цун чуту цзыляо кань Цинь Хань цзюйло синтай хэ сянли синчжэн (Облик циньско-ханьских поселений и администрация волостного и сельского уровня по выкопанным источникам) // Син И-тянь. Чжиго аньбан: фачжи, синчжэн юй цзюньши (Править государством и умиротворять державу: законодательство, управление и военные дела). Пекин: Чжунхуа чубаньшэ, 2011. С. 249-355.

Су Вэйго Цинь Хань сянтин чжиду яньцзю: и сянтин гэцзюй дэ чунши вэй чжунсинь (Изучение системы сян-тин в эпохи Цинь и Хань: переосмысливая центр структуры сян-тин). Харбин: Хэйлунчзян жэньминь чубаньшэ, 2010.

Тэн Минъюй Цинь вэньхуа: цун фэн-го дао ди-го дэ каоггусюэ гуаньча (Циньская культура: от удельного государства к империи. Археологический обзор). Пекин: Сюэюань чубаньшэ, 2003.

Цучигучи Фуминори Сэншин цзидай норе.ики шихай (Контроль над территорией во времена ранней Цинь). Киото: Киото дайгаку гакуцзюцу шупанкай, 2011.

Чжунго лиши дитуцзи (Атлас истории Китая) / Под ред. Тань Ци-сяна Т. 1-8. Гонконг: Саньлянь шудянь, 1991. (Первое издание: Пекин: Чжунго лиши диту цзи чубаньшэ, 1982-1988).

Ян Чжэнь-хун Цун синьчу цзяньду кань Цинь Хань шици дэ тяньцзу чжэншоу (Сбор земельного налога в периоды Цинь и Хань по данным новонайденных бамбуковых и деревянных планок) // Цзяньбо ([Надписи на] бамбуке и шелке). Вып. 3 / Под ред. Чэнь Вэя и пр. Шанхай: Шанхай гуцзи чубаньшэ, 2008. С. 331-342.

Auyang S. The Dragon and the Eagle: The Rise and Fall of The Chinese and Roman Empires. L., N.Y.: Routledge, 2015.

Bodde D. China's First Unifier: A Study of the Ch'in Dynasty as Seen in the Life of Li Ssu, 280-208 B.C. Leiden: Brill, 1938.

Falkenhausen L. von. The Regionalist Paradigm in Chinese Archaeology // Nationalism, Politics, and the Practice of Archaeology / Ed. Kohl P., Fawcett C. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. Pp. 198-217.

Falkenhausen L. von. Chinese Society in the Age of Confucius (1050-250 ВС): The Archaeological Evidence. Los Angeles: Cotsen Institute of Archaeology, UCLA, 2006.

Giele E. Using Early Chinese Manuscripts as Historical Source Materials // Monumenta Serica, 51, 2003. Pp. 409-438.

Hulsewe A.F.P. Remnants of Ch'in Law: An Annotated Translation of the Ch'in Legal and Administrative Rules of the 3rd Century B.C. Discovered in Yun-meng Prefecture, Hu-pei Province, in 1975. Leiden: Brill, 1985.

Kern M. The Stele Inscriptions of Ch'in Shih-huang: Text and Ritual in Early China Imperial Representation. New Haven: American Oriental Society, 2000.

Li Feng. Bureaucracy and the State in Early China: Governing the Western Zhou. Cambridge: Cambridge University Press, 2008.

Qin empire 210 BCE. [Интернет-ресурс] https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Qin_empire_210_BCE.jpg (доступ осуществлен 10 февраля 2016 г.).

Scott J. Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. New Haven: Yale University Press, 1998.

стр. 212

Permanent link to this publication: