ТРИЕСТСКИЙ ВОПРОС В КОНЦЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (1944-1945) ^1,2

27 апреля 1945 г., когда силы вермахта все еще удерживали значительные районы Хорватии и Словении, в том числе Загреб и Любляну, остававшиеся в руках немцев вплоть до 8 мая, глава утверждавшегося в Югославии коммунистического режима Йосип Броз Тито отдал группировке своих войск, оперировавшей в Истрии и Словенском приморье, приказ немедленно приступить к форсированному наступлению, главной целью которого было овладеть Триестом. Параллельно ставилась задача взять, а если не удастся сразу, то по крайней мере блокировать еще занятый немцами важнейший портовый центр Истрии - Риеку. Попытка решить триестский вопрос военным путем вступила в стадию практической реализации начавшимся 29 апреля выполнением этого приказа. Уже 30 апреля югославские войска подошли к Триесту и 1 мая овладели большей частью города, а также стали занимать прилегающий район к западу от Триеста вплоть до реки Изонцо. Одновременно в результате развернувшихся в последние дни апреля и первые дни мая боевых действий югославской армии в районе Риеки германская группировка, вынужденная оставить этот город и пытавшаяся пробиться на север, была ликвидирована, а вся Истрия очищена от немцев и поставлена под контроль властей новой Югославии (подробнее см. [1]). Однако, если в отношении Истрии задача, поставленная Тито перед югославскими вооруженными силами, оказалась целиком выполненной, то в отношении Триеста с прилегающей округой цели, которые преследовало, предпринимая эту военную операцию, коммунистическое руководство Югославии, при всех достигнутых успехах осуществить в полной мере все-таки не удалось. Ибо наряду с югославским броском к Триесту подобного рода бросок был совершен в те же дни и западными союзниками, которых, вопреки расчетам Белграда, югославы смогли опередить лишь частично.

Еще 25 апреля фельдмаршал Гарольд Александер, верховный командующий силами западных союзников на Средиземноморье, наступавшими в Северной Италии и приближавшимися к Изонцо с запада, известил телеграммой Лондон о желательности того, чтобы его войска как можно скорее заняли наиболее важные с его точки зрения районы, куда подходила югославская армия, включая прежде всего Триест и наиболее крупный после Риеки портовый город Истрии - Пулу, расположенный

Гибианский Леонид Янович - старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

¹ Статья является частью исследовательского проекта, поддержанного Российским гуманитарным научным фондом (грант N 00-01-00224).

² Окончание. Начало см. в N 3, 2001 г.

стр. 3

на юго-западе полуострова. 26 апреля помощник постоянного заместителя британского министра иностранных дел Орме Сарджент направил эту телеграмму премьер-министру Уинстону Черчиллю с предложением оказать Александеру всю возможную поддержку для реализации его плана. Сарджент подчеркнул, что если бы силами Александера удалось занять Триест раньше югославов, это дало бы Англии и США гораздо большие шансы добиться согласия Югославии и СССР на установление военного управления западных союзников во всей спорной области, что, в свою очередь, позволило бы затем передать значительную ее часть Италии, включая и Триест. Черчилль 27 апреля выразил согласие с таким планом [2. С. 133; 3. S. 510]. Для согласования плана с правительством США британский премьер срочно обратился к новому президенту США Гарри Трумэну, настаивая на необходимости опередить Тито и получить Триест, даже если требуется "идти на риск, свойственный таким политико- военным операциям" [4. Р. 480-481].

В чем заключался риск, прекрасно понимали как в Лондоне, так и в Вашингтоне. 30 апреля, когда уже появились сообщения, что югославские силы достигли Триеста, Сарджент в записке Черчиллю, посвященной рассмотрению возможных перспектив дальнейшего развития событий, подчеркивал, что коль скоро Александеру не удается поспеть в Триест раньше югославов, он столкнется с задачей забрать город не у находившегося там немецкого гарнизона, а у вошедших туда югославских войск. Применение же силы в отношении последних было бы очень сложной проблемой, а позиция югославов к тому же в большой мере зависит от того, какую поддержку им оказывает советская сторона [3. S. 514- 515] ³ . Трумэн в ответ на обращение Черчилля писал 30 апреля, что перед вступлением западных войск в спорную область Александер должен объяснить свои намерения Тито и "сделать ясным, что любые югославские силы в этой области должны находиться под нашей командой", но при этом президент не исключал возможности "дальнейшей акции, если югославы не будут сотрудничать" по варианту, нужному западным союзникам, хотя и подчеркивал желание избежать того, чтобы сражаться с югославской армией [4. Р. 481].

Черчилль, рассчитывая на американскую поддержку, стремился, чтобы Александер хотя бы в последний момент все-таки успел в Триест и занял как можно более значительные позиции на территории, о которой шла речь. В телеграмме Александеру 1 мая он запрашивал сведения о том, как идет продвижение войск и каковы перспективы того, что фельдмаршалу удастся осуществить свои намерения, особенно в отношении Триеста. Британский премьер-министр подчеркивал, сколь важно, чтобы англичане и американцы установили контроль над Триестом и всей областью, включая Истрию с Риекой и Пулой, поскольку это даст затем шансы на решение вопроса о данной территории в пользу Италии. Он вновь указывал, что тем самым будет создана ситуация, когда Италия, которая получит все это с помощью западных союзников, не пойдет в сторону коммунизма, а присоединится к западным демократиям. Соответственно, Черчилль считал, что Александер должен действовать как можно быстрее и что не следует заранее извещать югославскую и советскую стороны об операции, развертываемой в направлении Триеста западными союзниками [3. S. 517].

³ Сарджент выражал сожаление по поводу невозможности договориться с немцами, чтобы они удерживали Триест, оказывая сопротивление югославам, до подхода Александера [3. S. 515]. Перед этим, как видно из другой записки Сарджента Черчиллю, датированной 29 апреля 1945 г., были некоторые расчеты на то, что продвижение югославской армии в Истрии и к Триесту будет несколько задержано сопротивлением находившихся на этой территории югославских антититовских военных формирований, в период войны сотрудничавших с фашистскими оккупантами, а теперь отходивших к северо- западным границам Югославии. В Лондоне хотели воспользоваться таким сопротивлением при условии, что оно будет оказываться без какой-либо английской помощи, а тем более участия. Но в итоге, когда войска Александера стали приближаться к данной территории, британское правительство сочло для себя невозможным какой-либо иной курс в отношении упомянутых антититовских формирований, кроме решения об их разоружении и интернировании в лагерях для беженцев [3. S. 512-514].

стр. 4

Сам Александер, развивая наступление на Триест, был, однако, более осторожен и считал необходимым предупредить Тито о предпринятой операции, послав ему 30 апреля соответствующую телеграмму. Английский фельдмаршал опасался столкновения с югославскими войсками и считал нереальным установление контроля западных союзников над всей спорной областью. В телеграмме, посланной в адрес Тито 30 апреля, он предпочел сослаться на предложение, выдвинутое самим руководителем новой Югославии на белградских переговорах в феврале 1945 г., и, в сущности, претендовал на установление своего контроля не во всей области, а главным образом на ее западе - в Триесте и прилегающих районах; что же касалось Истрии, то Александер называл только порт Пулу, а также стоянки кораблей на западном побережье полуострова и коммуникации между Пулой и Триестом. Извещая 1 мая Черчилля об этой телеграмме, Александер предостерегал, что в случае, если бы западные союзники решили занять всю область силой, им пришлось бы сражаться с югославской армией, которая бы получила "по меньшей мере моральную поддержку русских", и в то же время обращал внимание своего премьер-министра на необходимость иметь в виду симпатии к югославам как к союзникам в войне, широко распространенные среди как британских солдат, так и общественности Англии [3. S. 517-518] (см. также [4. Р. 481- 482]).

Между тем бросок двух армий наперегонки - с запада сил Александера и с востока, навстречу им, югославских войск - закончился тем, что силы западных союзников, хотя немного и опоздав, подошли к Изонцо с противоположной от югославов стороны и 1 мая форсировали реку, после чего начали ускоренно продвигаться в глубь территории, по которой встречным потоком уже двигались югославские части. 2 мая войска союзников достигли Триеста, почти целиком находившегося в югославских руках, и приняли вместе с югославами участие в последних сражениях, завершившихся окончательным подавлением и капитуляцией остатков немецкого гарнизона [1; 5].

В итоге в Триесте и ряде прилегающих районов, вплоть до Изонцо на западе, расположились вперемешку югославские и союзнические войска. Их совместное присутствие в этой, западной, части спорной области сопровождалось претензиями каждой из сторон на установление своего контроля на данной территории. Причем каждая настойчиво требовала, чтобы ее приоритет в этом отношении был признан другой стороной.

Начиная с упомянутой выше телеграммы в адрес Тито от 30 апреля, Александер в своих посланиях руководителю новой Югославии в первых числах мая продолжал добиваться югославского согласия на передачу Триеста и прилегающих районов, занятых совместно югославскими и союзными войсками, под его, Александера, военное управление, а находящихся там югославских сил - под его верховное командование. Фельдмаршал полагал, что в сложившейся ситуации рассчитывать на большее вряд ли возможно, не идя на риск военного столкновения, и Лондон, тоже пришедший к выводу о необходимости избежать такого столкновения, в итоге согласился с этой позицией. В сущности, англичане вернулись к модифицированному варианту того плана раздела Венеции-Джулии на две зоны, который был ими предложен на Крымской конференции [3. S. 518, 521-522, 523- 524, 528]. Между тем эти предложения, в итоге воспринятые и американской стороной в качестве практической линии общих требований западных союзников, были отвергнуты Белградом. Тито в ответных посланиях Александеру, в отличие от своих предложений на февральских переговорах, настаивал теперь на том, чтобы сохранить всю спорную область, в том числе и ее западную часть с Триестом, под своим военным контролем и административным управлением. Он был готов лишь на предоставление западным союзникам триестского порта и ряда необходимых им коммуникаций [3. S. 519, 524; 6. S. 37- 38].

Под знаком этих позиций в течение первой половины мая состоялись и разного рода переговоры югославских и западных военных представителей, в том числе переговоры 8- 9 мая между Тито и начальником штаба Александера генерал- лейтенантом Уильямом Морганом, посетившим с этой целью Белград. Морган настаивал на

стр. 5

условиях, выдвинутых Александером. Тито стоял на своем, хотя и сделал некоторые дополнительные предложения компромиссного характера: он выразил готовность к тому, чтобы в Триесте действовала совместная военная комиссия обеих сторон, которая бы согласовывала и регулировала действия и взаимоотношения размещенных здесь войск западных союзников и югославских войск, и чтобы западные союзники могли использовать, помимо триестского порта, также порт Пулы и корабельные стоянки на западном побережье Истрии. Но Александера и стоявшие за ним правительства Англии и США это не устраивало, поскольку не давало главного - установления их военного управления в Триесте и прилегающих районах западной части спорной области. В итоге переговоры окончились безрезультатно [3. S. 533-534, 536-543]. Вооруженные силы сторон продолжали занимать одну и ту же территорию, фактически находясь в положении взаимного противостояния.

Правда, в развернувшемся, таким образом, триестском кризисе, обе стороны и, соответственно, их расположенные здесь чересполосно военные группировки старались вести себя друг с другом весьма осторожно, демонстрируя во взаимных контактах отношения между собой как между союзниками по антигитлеровской коалиции. Историографии, возникшей в период холодной войны, была нередко присуща тенденция чрезмерного преувеличения в изображении триестского противостояния как чуть ли ни балансирования на грани прямого военного конфликта, которое сопровождалось ожесточенной пропагандистской конфронтацией, подхлестывавшей возрастающую напряженность. На самом деле особенностью этого кризиса являлось то, что он совместил в себе черты, свойственные как уже зарождавшейся холодной войне, так и еще продолжавшемуся сотрудничеству участников антигитлеровской коалиции.

С одной стороны, и югославский коммунистический режим, и западные союзники пытались путем, по существу, военного противостояния друг другу в Триесте и прилегающих районах утвердить здесь свой контроль, который, как было понятно, предопределил бы будущую принадлежность этой территории. Поэтому каждый в ходе кризиса принимал меры по наращиванию здесь своих войск, что должно было служить как для демонстрации серьезности собственных намерений, а тем самым оказания психологического нажима на соперника, так и для страховки на случай, если бы вдруг соперник решился перейти к применению силы, чтобы осуществить свои цели ⁴ . С другой стороны, каждый стремился к тому, чтобы его действия не выглядели военной конфронтацией и не привели к прямому столкновению, и демонстрировал союзническую готовность к совместному решению на компромиссной основе. Отражением этого и было проведение в течение первой половины мая упомянутых выше переговоров на различных уровнях между югославскими и англо-американскими военными представителями, включая переговоры Тито с Морганом. Но как югославы, так и западные союзники, проявляя готовность к частичным компромиссным уступкам, не собирались уступать друг другу в главном - установлении своего единоличного военного управления на территории, занятой войсками обеих сторон. И такое положение делало невозможным достижение договоренности.

Что касалось пропагандистской конфронтации в ходе кризиса, то на самом деле в средствах массовой информации западных союзников, в частности в британской печати, в наибольшей мере уделявшей внимание событиям вокруг Триеста, эти события, и в том числе югославская позиция, освещались и оценивались в довольно умеренном духе, хотя и публиковались отдельные материалы с достаточно острой критикой югославских действий и позиции (частично об этом см., напр.: [7. S. 682-683]). Гораздо более резко выступала значительная часть итальянской печати. Но югославская пресса и массовая пропаганда, целиком находившиеся в руках правящего режима и выражавшие его политическую линию, очень жестко реагируя на критику Югославии

⁴ Об этом, в частности, свидетельствует переписка Черчилля с Александером (см., напр.: [3. S. 529, 530, 532; 4. Р. 482-484]). Югославские документы, отражавшие соответствующие действия и расчеты Белграда, были до сих пор доступны в гораздо меньшей степени.

стр. 6

в иностранных средствах информации, часто интерпретировали дело таким образом, что материалы по поводу триестского кризиса, публиковавшиеся в итальянских газетах, представали как позиция, разделяемая западными союзниками. Особый всплеск пропагандистской конфронтационности был вызван попавшим в средства массовой информации заявлением Александера 19 мая, обращенным к войскам, находившимся под его командованием. В нем фельдмаршал, касаясь югославских действий в отношении спорной области, квалифицировал намерение Тито утвердить свои права на эту территорию путем ее военной оккупации как акцию, напоминающую манеру поведения "Гитлера, Муссолини и Японии" [8]. Подобная характеристика отражала фактически усиливавшуюся напряженность в ходе кризиса. В ответ Тито в специальном заявлении, опубликованном правительственным югославским телеграфным агентством ТАНЮГ, выразил острое негодование по поводу такого шага Александера и подчеркнул, что обвинение, которое тот выдвинул, может быть адресовано только врагу, а не союзнику [6. S. 60].

Между тем в Триесте и его округе, где стояли войска обеих сторон, ни одна из них не считала возможным первой прибегнуть к прямым, тем более силовым действиям против другой, чтобы заставить ту отступить. Перспективы же совместного урегулирования политико-дипломатическим путем выглядели к середине мая 1945 г., после неудачи предшествовавших переговоров, как абсолютно нереальные. Ситуация одновременного военного присутствия здесь и югославов, и западных союзников, взаимно оспаривавших право контроля на данной территории, не устраивала в конечном счете ни Белград, ни Лондон и Вашингтон. Однако югославы были при этом в гораздо более выгодном положении, чем их западные соперники. Ибо, успев сюда несколько раньше и будучи, особенно в первые дни, гораздо большими по численности, югославские войска сумели занять несравненно более значительную часть Триеста и окружающих районов, и потому югославский контроль был тут почти повсеместно преобладающим. Привлекая на свою сторону достаточно широкие массы местного населения, причем не только словенского, которое стимулировалось отчасти левыми социально-политическими устремлениями, а в огромной мере - национальными побуждениями, но и итальянского, из тех слоев, главным образом триестских рабочих, что симпатизировали коммунистическому режиму Югославии исключительно на основе политико- идеологической ориентации, югославские власти стали быстро создавать на всей территории, куда дошли их войска, свою гражданскую администрацию. Она была аналогична той системе "народной власти", которая существовала в самой Югославии. А противники новой власти начали подавляться с применением привычных для этого режима набора репрессивных мер (о политическом положении на этой территории (см., напр., [9], а также [10. S. 24-72]). Присутствие в ряде мест войск западных союзников, постепенно увеличивавшихся по численности, создавало определенные препятствия этим югославским усилиям. Но в целом югославы в гораздо большей мере распространяли свой военный и административный контроль, и в частности особенно успешно в Триесте.

В этих условиях, после того, как Александеру не удалось добиться от Тито желательных Западу уступок путем заключения соглашения между военными властями обеих сторон, Черчилль и Трумэн пришли к выводу о необходимости того, чтобы в дело вступили на правительственном уровне непосредственно Лондон и Вашингтон. 15 мая правительству Югославии были направлены идентичные ноты правительств Англии и США, в которых содержалось требование немедленного согласия Белграда на установление в Триесте и прилегающей области, а также в районе Пулы военного управления западных союзников. В ноте, однако, не говорилось о выводе югославских войск с этой территории, а указывалось лишь на необходимость того, чтобы они сотрудничали с союзным командующим в установлении управления под его властью [3. S. 550]. Одновременно Лондон и Вашингтон известили о своей ноте Москву, а Черчилль направил при этом 15 мая специальное послание И.В. Сталину [11. Т. 1. С. 418-421; Т. 2. С. 252, 323-324; 12. Vol. IV. P. 1162].

стр. 7

Рассматривая СССР в качестве патрона коммунистического режима Югославии, западные союзники подозревали, что югославские действия санкционированы Кремлем, который стоит за спиной Белграда. Как мы уже упоминали, еще в своем донесении министру иностранных дел Англии А. Идену от 21 апреля (оно было получено в Лондоне 1 мая) об итогах визита Тито в Советский Союз британский временный поверенный в делах в СССР Фрэнк Роберте специально обращал внимание на тот факт, что в опубликованной 15 апреля "Красной звездой" беседе с корреспондентом этой газеты руководитель нового югославского режима особо указывал на необходимость присоединения Истрии и Триеста к Югославии. По оценке Робертса, было бы удивительно, если бы такое публичное заявление в советской печати не являлось следствием поддержки Москвой этих территориальных требований [13.371/48928. R 7704/2808/92] (см. также [3. S. 506]). А по возвращении Тито из апрельской поездки в СССР глава британской военной миссии в Югославии вице-маршал авиации Артур Ли сделал на основе своих наблюдений вывод, что в Москве "Тито получил все, чего желал, и теперь точно знает, что он должен делать". И когда вслед за тем югославы предприняли военную операцию по овладению Триестом и всей спорной областью, лондонские аналитики были склонны связать соображение, высказанное Ли, с этой операцией, полагая, что она проводится с советского одобрения (см., напр.: [3. S. 521, 522; 13. 371/48928. R 7543/2808/92]). Фактор вероятной советской поддержки югославов в триестском кризисе вынуждены были с самого начала принимать в той или иной степени во внимание и Александер, и Черчилль, и Трумэн [3. S. 518, 525, 532; 4. Р. 482; 14. Р. 245]. В телеграмме Александеру 7 мая Черчилль охарактеризовал Тито и его войска в спорных районах как выдвинутое далеко вперед орудие Москвы [3. S. 532]. Потому-то, приступив 15 мая к новому раунду усилий, направленных на то, чтобы установить свой контроль над Триестом и западной частью Венеции- Джулии, британское и американское правительства обратились в Москву. При этом Черчилль в своем послании Сталину стремился провести мысль о том, что напряженность вокруг Триеста является следствием исключительно односторонних югославских действий, и пытался внушить советскому руководителю необходимость согласиться с решением, на котором настаивали западные союзники [11. Т. 1. С. 418-421].

До этого обращения западных держав Москва формально не вмешивалась в триестский кризис. После советско- югославского конфликта 1948 г. в официальной югославской пропаганде утверждалось, что в мае 1945 г. СССР вообще оставил Югославию в одиночестве перед лицом нажима со стороны Британии и США. Такая версия подкреплялась заявлениями самого Тито. В одном из своих выступлений весной 1952 г., в разгар конфронтации со Сталиным, он сказал, что во время майского кризиса 1945 г. советская сторона не оказала югославам даже моральной поддержки. По словам Тито, он долгими ночами сидел у телефона, ожидая из Москвы хоть какого-нибудь совета, но так и не дождался [15]. Эта версия, повторявшаяся позже не только Тито, но и некоторыми его сотрудниками (об этом говорил, например, один из словенских коммунистических функционеров Йоже Вильфан, впоследствии работавший в непосредственном окружении Тито [16. S. 174]), была широко воспринята югославской и западной историографией.

Но из советских и югославских архивных материалов, которые стало возможным исследовать в последнее время, видно, что в ходе триестского кризиса поддерживалась, как обычно, систематическая связь между официальным Белградом и Москвой, которая осуществлялась, в частности, через посольство СССР в Белграде. По этому каналу Москва получала от югославского руководства сведения о развитии событий, о ходе переговоров между югославской стороной и западными союзниками, в том числе об упоминавшихся выше переговорах Тито и генерала Моргана в первой половине мая (в Москву была прислана стенограмма переговоров между Тито и Морганом [17. Ф. 0144. Oп. 5в. П. 7. Д. 1. Л. 37-46]). Судя по документам, до того, как англичане и американцы направили югославскому правительству свои ноты от 15 мая и известили о них правительство СССР, в том числе путем послания Черчилля

стр. 8

Сталину, советское руководство не видело необходимости самому реагировать перед Лондоном и Вашингтоном на требования Александера, обращенные к югославам. Насколько можно понять, Сталин, как и в других подобных случаях, предпочитал придерживаться своей излюбленной тактики выжидания. Сложившаяся ситуация позволяла это. Ведь его подопечные югославы уже овладели Триестом и почти всей спорной территорией, опередив западных союзников. Последние, наоборот, находились в этом смысле в слабой позиции: им нужно было добиться от югославов того, чем те уже обладали. Пользуясь превосходством, Тито, за которым в глазах Запада маячила тень Сталина, в течение первой половины мая успешно противостоял требованиям Александера. И потому Сталин, оставаясь формально стороной, не участвующей в противостоянии, и тем самым ничем не рискуя, мог, не вмешиваясь непосредственно, наблюдать за перетягиванием каната между ними, ожидая, какой степени компромисса, по возможности наиболее выгодного для Югославии, удастся в итоге добиться от западных партнеров.

Англо-американский демарш от 15 мая менял ситуацию. Во- первых, обращение западных союзников в Москву вынуждало Сталина непосредственно обозначить какую-то определенную позицию СССР. Во-вторых, судя по новым архивным документам, анализ содержания нот Лондона и Вашингтона, адресованных Белграду, привел советского руководителя к выводу, что настал момент для выработки компромисса, который бы принес югославам максимально достижимый в тех реальных условиях результат. Получив ноты и послание Черчилля, Сталин 18 мая провел совещание с югославским послом в Москве Владимиром Поповичем в присутствии наркома иностранных дел В.М. Молотова и А.Я. Вышинского, первого заместителя Молотова. Во время совещания, которое продолжалось почти полтора часа, Сталин ознакомил Поповича с обращениями Лондона и Вашингтона, а затем перешел к обсуждению сложившегося положения. Выслушав сообщение югославского посла о том, каково мнение Тито о ситуации вокруг триестского вопроса, кремлевский хозяин сформулировал советскую, то есть свою, позицию относительно того, какую линию следует занять в связи с западным демаршем. Эта позиция, кратко изложенная в шифротелеграмме Поповича, полученной в Белграде 21 мая [18. I-3-d/13. L. 5-6], а более подробно в шифротелеграмме, которую по просьбе Поповича Сталин и Молотов сразу после совещания отправили советскому послу в Белграде И.В. Садчикову для вручения Тито [18. I-3-d/13. L. 1], сводилась к следующему ⁵ .

Советское руководство обратило особое внимание на отсутствие в британской и американской нотах от 15 мая требования о выводе югославских войск из Триеста и прилегающих районов, где западные союзники претендовали на свое управление. Поскольку в нотах говорилось лишь о необходимости немедленного согласия Белграда на введение там контроля со стороны Александера и на сотрудничество находившихся там югославских вооруженных сил с Александером в установлении военного управления под его властью, советское руководство расценивало это как уступку Запада. Сталин считал, что при условии, если в Триесте и других районах, о которых шла речь, останутся югославские войска и сохранится созданная там югославская гражданская администрация, можно согласиться на контроль Александера. Но при этом Сталин указывал, что прежде, чем дать официальное согласие, югославы должны путем ряда запросов выяснить у западных союзников, действительно ли их позиция, изложенная в нотах от 15 мая, не затрагивает дальнейшего пребывания югославских воинских частей и существования югославской гражданской администрации в спорной зоне.

Будучи прагматиком, кремлевский властитель, очевидно, исходил, с одной стороны, из того, что большего от Лондона и Вашингтона добиться просто невозможно, не идя

⁵ Возможно, то, что было высказано Сталиным, последний предварительно обсуждал с Молотовым и Вышинским, которые находились в его кабинете в течение двух часов, предшествовавших приему Поповича [19. С. 101].

стр. 9

на риск такого конфликта с ними, который бы угрожал более чем серьезным столкновением между Западом и Югославией. А подобное столкновение, способное к тому же слишком осложнить и отношения СССР с западными партнерами, явно не входило в тот момент в расчеты Сталина. С другой стороны, как видно из приведенных выше документов, он считал, что сохранение югославских войск и гражданской администрации в спорных районах даже при установлении контроля со стороны Александера даст Белграду важный шанс для дальнейшей борьбы за эти районы. На совещании 18 мая и в шифротелеграмме, посланной позднее в адрес Тито, Сталин подчеркивал, что, опираясь на сохраненные таким образом позиции, югославы должны будут затем приложить усилия, чтобы дипломатическими средствами закрепить свой контроль над той территорией, над которой будет возможно. В частности, он предвидел, что в итоге встанет вопрос о выделении отдельных участков как для югославских, так и для англо-американских войск. И указывал, что югославам предстоит дипломатическая борьба за военное обладание определенными, то есть наиболее желательными для них участками [18.1-3-d/13. L. 1, 5-6].

В шифротелеграмме с изложением этой программы действий, которую он направил Тито, Сталин спрашивал руководителя Югославии, есть ли у него возражения [18. I-3-d/13. L. 1]. Тито, получив телеграмму, отнюдь не испытал энтузиазма. Еще 17 мая, т.е до совещания Сталина с Поповичем в Москве, он уже ответил на ноты западных союзников от 15 мая. В ответе повторялась югославская позиция, излагавшаяся в первой половине мая, в частности на переговорах Тито с Морганом: Белград был готов на частичные уступки в предоставлении союзникам триестского порта и необходимых коммуникаций, но продолжал настаивать на сохранении контроля югославской армии над всей территорией до реки Соча, то есть Изонцо, включая Триест, Горицию и Монфальконе ⁶ . Телеграмма, полученная из Москвы, содержала программу, фактически означавшую необходимость изменения этой позиции.

В ответе на имя Сталина и Молотова, написанном Тито, выражалось, хотя и в очень осторожной форме, сомнение относительно того, насколько реальна перспектива, намеченная советским руководством. "Мы были бы полностью согласны с вашим советом по поводу Триеста и Венеции- Джулии, - писал он, - если бы союзники действительно согласились на то, чтобы только иметь контроль над зоной, которую они требуют". Тито подчеркивал, что в случае, если бы такой контроль не затрагивал ни уже имеющегося военного присутствия югославов на этой территории, ни их существующей там гражданской администрации, Белград был бы готов поставить свои войска под командование Александера. "Но по нашему глубокому убеждению, здесь идет речь о совершенно другом", - говорилось в тексте ответа - речь идет о том, что западные союзники "хотят, полностью заняв Триест, Горицию, Полу и Монфальконе, не допустить на этой территории создания народной власти не только у словенцев, но и у итальянцев, хотят создать прочную базу для итальянской реакции и путем разного рода крючкотворства сделать невозможным, чтобы в будущем при переговорах о мире (имеется в виду мирная конференция. - Л.Г .) Югославия добилась бы этих своих оправданных требований с помощью плебисцита среди народа". Тито также подчеркивал, что отвод югославских войск с этой территории имел бы "катастрофические последствия" и для внутриполитического положения в Югославии. "Весь народ, - писал он, - и даже те, кто не благосклонен к нам, в данный момент твердо стоят вместе с нами по вопросу о Триесте и Истрии, а потеря последних вследствие нашей уступки полностью бы нас политически дискредитировала". Югославский лидер старался доказать Кремлю оправданность той позиции, которую Белград занимал до сих пор в отношении Триеста и Венеции-Джулии [18. I-3-d/13. L. 2-3].

⁶ Югославский ответ, направленный англичанам, см. [3. S. 550-552], а американцам - [12. Vol. IV. Р. 1165-1167]. В ответе, как обычно, заявлялось, что контроль югославской армии не означает предопределения государственной принадлежности этой территории, вопрос о которой будет решен на мирной конференции. Подобные заявления делались, в свою очередь, западными союзниками в отношении установления их контроля над спорной зоной.

стр. 10

Как видно, составляя ответ, Тито испытывал колебания в связи с тем, что фактически возражал против программы действий, которая исходила от советского руководства. Сначала он заключил свой ответ фразой: "Я прошу Вас каким- либо образом поддержать нас в нашем справедливом деле". Затем продолжил эту фразу рукописной припиской: "на основе Ваших рекомендаций". Тем самым, как можно понять, Тито пытался хоть как-то сгладить то обстоятельство, что на самом деле его ответ означал несогласие с указаниями Кремля. Но потом эту приписку, слишком явно противоречившую содержанию ответа, он все-таки вычеркнул [18.1-3-d/13. L. 3].

Архивные материалы, которые пока оказались доступными, оставляют неясным, каким был окончательный вариант ответа Тито на телеграмму Сталина и Молотова. Однако из имеющихся документов следует, что в итоге югославское руководство не решилось отвергнуть рекомендации, поступившие из Москвы. Во всяком случае в ночь с 19 на 20 мая человек N 2 в югославском руководстве Эдвард Кардель, имея, очевидно, санкцию Тито, беседовал с британским послом Ральфом Стивенсоном относительно возможности согласованного решения проблемы Триеста и прилегающей области. А затем 20 мая он предложил послу продолжить переговоры и представил ему меморандум, в котором от имени югославского правительства выражалось согласие на то, чтобы в спорной зоне была учреждена союзная военная администрация под верховным командованием Александера [20. N 5. Л. 64]. Документы Карделя свидетельствуют о том, что на такое решение повлиял и сильный рост напряженности между Югославией и западными союзниками, происшедший после того, как 17 мая Белград отверг требования, предъявленные в британской и американской нотах от 15 мая. В посольствах Великобритании и США стали демонстративно сжигать архивы и готовиться к эвакуации из Белграда, а Стивенсон, разговаривая ночью 19 мая с советским послом Садчиковым, заявил, что наступает момент, когда вопрос, возникший в связи с Триестом и Венецией-Джулией, решит тот, у кого больше сил. Имелось в виду, что Запад сильнее Югославии. По оценке Карделя, все это, с одной стороны, в немалой степени было спектаклем, шантажом, призванным устрашить югославов и заставить их пойти на уступки, но, с другой стороны, западные союзники "зашли так далеко, что больше не могли отступить без огромного урона для своего престижа", а потому "в столь напряженной ситуации дело могло все же получить крайне нежелательный оборот" [20. N 4. Л. 62; N 5. Л. 63]. Но если фактор западного нажима сыграл свою роль в югославском решении пойти на уступки, то сами компромиссные предложения, содержавшиеся в меморандуме, врученном Карделем Стивенсону, следовали в основном той линии, которая была намечена в полученной Тито шифротелеграмме от Сталина и Молотова.

Согласие на создание союзной военной администрации под верховным командованием Александера обусловливалось в меморандуме тем, чтобы югославские войска остались в спорной зоне и обладали тем же статусом, что и войска западных союзников. Более того, сама союзная военная администрация должна была включать на паритетной основе представителей британской, американской и югославской армий. Другим условием было полное сохранение действовавшей на этой территории гражданской администрации, которая в действительности являлась частью югославской государственной системы. В меморандуме особо оговаривалось, что эта администрация должна действовать под руководством краевого народно-освободительного комитета Словенского приморья и что в ее компетенции будут находиться все вопросы, кроме чисто военных, в том числе она будет ведать и полицейской службой. Военная администрация не имела права вмешиваться во внутреннюю организационную структуру и персональный состав гражданской власти. Вместе с тем Кардель, аналогично программе, намеченной Сталиным, предусматривал установление более выгодных Белграду границ восточной зоны, которую западные союзники вообще были согласны оставить под югославским военным управлением, и западной зоны, по поводу которой и шел спор. В меморандуме предлагалось несколько расширить восточную зону в западном направлении, что означало увеличение территории под полным

стр. 11

югославским контролем. Одновременно меморандумом намечалось расширение западной зоны, под верховным командованием Александера, но с мощным присутствием югославов, тоже дальше на запад [20. N 5. Л. 64-66]. Последнее, по замыслу Карделя, позволило бы Югославии активно работать среди словенского населения вплоть до линии Чивидале-Тарченто-Джемона-Понтеда и приобрести более сильные позиции при дальнейших территориальных решениях [20. N 5. Л. 71].

Получив 20 мая меморандум, Стивенсон выразил Карделю принципиальное одобрение по поводу изменения югославской позиции в сторону компромисса, но выдвинул ряд конкретных замечаний, направленных на ограничение югославских условий. По его настоянию Кардель, пойдя на новые уступки, заменил пространный меморандум более короткой нотой, содержание которой сводилось к согласию на то, чтобы в западной зоне было установлено военное управление под командованием Александера при условии, что там останутся югославские войска и гражданская администрация. Все остальные, чего добивались югославы, должно было стать предметом последующих переговоров. Поскольку Тито еще до того момента отбыл 20 мая из Белграда в поездку по Хорватии и Словении, Кардель послал ему подготовленный проект ноты и договорился со Стивенсоном, что ее официальное вручение британскому послу произойдет на следующий день, после того, как на это будет получено согласие Тито. С утра 21 мая Кардель и заместитель министра иностранных дел Югославии Владимир Велебит продолжили дискуссию со Стивенсоном, в ходе которой шло дипломатическое противоборство относительно некоторых формулировок проекта югославской ноты. Так и не получив до 11 часов утра никакого ответа от Тито Кардель около полудня официально передал Стивенсону еще немного откорректированный текст ноты [20. N 4. Л. 62; N 5. Л. 66-68]. Изложение новой югославской позиции завершалось в ней предложением провести переговоры между правительством Югославии и правительствами Великобритании и США с целью урегулирования связанных с этим конкретных вопросов [3. S. 552; 12. Vol. IV. P. 1170-1171].

В сообщениях, которые он все время посылал уехавшему из Белграда Тито, Кардель подчеркивал, что обо всем этом деле он "постоянно извещал Садчикова", а советский посол, в свою очередь, "был постоянно связан с Москвой" [20. N 5. Л. 69]. Таким образом советская сторона находилась в курсе событий и определенным образом была фактически их участником. В частности, беседуя со Стивенсоном ночью 19 мая, Садчиков в ответ на упоминавшееся выше заявление британского посла о том, что наступает момент, когда спорный вопрос решит тот, у кого больше силы, критически заметил, что это отнюдь не демократический метод, обозначив тем самым советскую позицию в поддержку югославов. В то же время при подготовке югославской ноты, предназначенной для Стивенсона, Садчиков, обсуждая с Карделем ситуацию, высказывал мнение о необходимости поторопиться с ее вручением [20. N 5. Л. 63]. Само советское руководство тоже, с одной стороны, предупреждало западных союзников против сильного давления на Белград, с другой - торопило югославов прийти к компромиссному урегулированию с Западом на основе рекомендаций, данных Кремлем. Это было связано с посланием, которое Трумэн направил Сталину после ответа, данного югославским правительством 17 мая на британскую и американскую ноты от 15 мая.

В послании президента США, полученном в Москве 21 мая, выражалось серьезное недовольство югославским ответом от 17 мая. Трумэн настаивал на необходимости согласия Белграда с западными требованиями, изложенными 15 мая, и заявлял, что "мы не можем пойти на какое-либо отступление от принципов организованного и быстрого решения вопроса". Это звучало почти угрозой югославам. Вместе с тем Трумэн прямо обращался к Сталину с выражением надежды на то, что можно рассчитывать на использование советским руководителем своего влияния в целях содействия урегулированию, которое бы соответствовало позиции, отстаивавшейся западными союзниками [11. Т. 2. С. 251-252; 12. Vol. IV. Р. 1168-1169].

стр. 12

Получив послание американского президента, советское руководство срочно адресовалось в Белград. Молотов в телефонном разговоре с Садчиковым выразил желание связаться и побеседовать с Тито. Поскольку Садчиков сообщил, что Тито уехал в Загреб, Молотов поручил послу передать руководителю Югославии мнение Москвы о необходимости предпринять действия по урегулированию конфликта с западными союзниками. При этом Молотов повторил те самые рекомендации, которые были высказаны Поповичу на совещании у Сталина 18 мая и в посланной затем телеграмме Сталина и Молотова в адрес Тито. Когда же в ответ Садчиков прочитал уже переданную официально Стивенсону югославскую ноту от 21 мая, соответствовавшую именно этим рекомендациям, Молотов целиком одобрил ее и выразил полное удовлетворение югославской позицией [20. N 5. Л. 69-70] ⁷ .

22 мая Сталин ответил Трумэну, изложив в качестве советских предложений то, о чем говорилось в югославской ноте, врученной накануне Стивенсону. При этом Сталин сделал основной упор на необходимость "полностью учитывать законные претензии Югославии и вклад, внесенный югославскими вооруженными силами в общее дело союзников в борьбе против гитлеровской Германии", и "считаться с тем фактом, что именно союзные югославские войска изгнали немецких захватчиков с территории Истрии - Триеста". Указанными аргументами он обосновывал центральный тезис своего ответа Трумэну: на территории, где будет установлен контроль союзного командующего, должны вместе с тем остаться находящиеся там югославские войска. Сталин подчеркивал также необходимость сохранения действующей в этом районе югославской администрации, ссылаясь на то, что она пользуется "доверием местного населения", являющегося в большинстве югославским [11. Т. 2. С. 252-254]. Свое послание Трумэну Сталин направил и Черчиллю [11. Т. 1. С. 423-424].

Текст послания был сразу же сообщен из Москвы в Белград для сведения югославского руководства, и Кардель, извещая о его содержании Тито в письме от 23 мая, так оценивал позицию, занятую Сталиным: "Мы, следовательно, сейчас имеем на этой основе русскую поддержку и можем - если англичане и американцы примут наши предложения, содержащиеся в последний ноте, - выдвинуть такие конкретные предложения о позиции нашей армии и гражданской власти, о роли нашей армии в военной администрации, которые сведут роль союзного верховного командования до степени как можно меньшего фактора" [20. N 6. Л. 74-75].

Подобная оптимистическая оценка, которой Кардель придерживался по крайней мере вплоть до начала июня, основывалась не только на послании Сталина Трумэну от 22 мая, но и на других советских действиях, предпринимавшихся в эти дни в связи с триестским кризисом.

Важное место занимала здесь, в частности, позиция, занятая как раз в тот момент советским руководством в связи с уже упоминавшимся выше третьим обращением лидера Итальянской коммунистической партии (ИКП) Пальмиро Тольятти в Москву по триетсткому вопросу.

Это обращение, полученное в середине мая, было обусловлено тем, что занятие югославской армией Триеста и настойчивые заявления Белграда о своих правах даже на районы с преимущественно итальянским населением еще больше обострили ситуацию для ИКП ввиду поднявшихся в Италии протестов. В своей телеграмме, которая поступила к Г. Димитрову как заведующему отделом международной информации ЦК ВКП(б), Тольятти выразил резкое несогласие "с поведением Тито и его представителей в вопросе о Триесте". Тольятти утверждал, что заключенные прежде соглашения между ИКП и Коммунистической партией Югославии (КПЮ) предусматривали, "что вопрос о Триесте будет решен мирным путем после окончания войны", и обвинял югославов в том, что они вопреки этому действуют явочным порядком, будто вопрос об изменении восточных границ Италии и принадлежности Триеста

⁷ Садчиков передал в Москву полный текст югославской ноты от 21 мая в переводе на русский язык и дополнительно сообщил, как проходит предложенная Александером демаркационная линия между восточной (югославской) и западной зонами [17. Ф. 0144. Oп. 5в. П. 7. Д. 1. Л. 51].

стр. 13

"уже решен". Он подчеркивал, что такое поведение югославов "исключительно затрудняет наше положение" и "создает англо-американцам ненужную популярность". Указав на опасность ускорения образования антикоммунистического фронта в Италии, лидер ИКП заключал: "Мне кажется, что форсировать решение вопроса о Триесте и таким образом создать в Италии еще более реакционное положение, чем до сих пор, не в наших общих интересах" (телеграмма, полученная от Тольятти на русском языке, полностью цитируется - но без указания даты - в письме Димитрова Сталину 18 мая 1945 г. [21. Д. 716. Л. 45-46]). Цель обращения Тольятти в Москву была очевидна: он хотел советской директивы Белграду отступить и пойти по пути компромиссного, более приемлемого для Италии урегулирования триестской проблемы.

Однако его телеграмма, полученная Димитровым в разгар майского кризиса, по своей направленности против югославской политики как бы совпадала с обвинениями в адрес Тито со стороны западных союзников. Во всяком случае, в связи с этой телеграммой, текст которой Димитров 17 мая сообщил Тито по радиосвязи шифровкой [22. Ф. 146 б, Оп. 6. А.е. 1024. Л. 7; 23. IX. 1-11/17. Л. 50-51], Кремль посчитал нужным решение в пользу уже утвердившегося в Югославии коммунистического режима. Данные об обстоятельствах принятия этого решения довольно противоречивы.

Согласно тому, что записал в своем дневнике Димитров, 17 мая он беседовал по поводу телеграммы Тольятти (фигурировавшего под своим известным псевдонимом Эрколи) с Молотовым и в тот же день "написал Стал[ину] по вопросу о Триесте -обосновал необходимость и справедливость отдать Триест Югославии" [24. С. 479] ⁸ . Среди российских архивных материалов, ставших в последние годы доступными для исследования, есть датированная, правда, не 17, а 18 мая трехстраничная записка, адресованная Сталину Димитровым, который в ней высказался за передачу Триеста Югославии и за то, чтобы Тольятти открыто занял именно такую позицию. Димитров сопроводил свое предложение аргументацией, которую, по его мнению, должен был использовать руководитель ИКП: неразрывная связь Триеста с его округой, населенной югославами; особая необходимость триестского порта для Югославии; выгода для Италии в получении спокойной границы с Югославией, если Триест отойдет к последней и тем самым перестанет быть яблоком раздора [21. Д. 716. Л. 45-47]. Поскольку составлению записки предшествовал разговор ее автора с Молотовым по этому вопросу, остается неясным, исходило ли такое предложение от самого Димитрова или он, скорее, оформил и, возможно, развил то, что услышал от руководящего советского собеседника (ему он направил копию документа, представленного Сталину [21. Д. 716. Л. 48]). Но как бы там ни было, в дневнике Димитров отметил, что пять дней спустя, 23 мая, он послал Молотову проект телеграммы в адрес Тольятти, составленный "в духе моего письма Сталину (почему Триест должны отдать Югославии)" [24. С. 479]. И зафиксированное в дневнике подтверждает хранящаяся в архиве записка Димитрова Молотову от 23 мая [21. Д. 799. Л. 311]. Из этого должно следовать, что к тому времени в результате решения, принятого Сталиным, Димитрову было, очевидно, поручено составить проект советского ответа Тольятти в соответствии с предложениями, содержавшимися в записке от 18 мая. Далее, 28 мая Димитров указал в дневнике, что Сталин "одобрил мою точку зрения" по триестскому вопросу и что соответствующая шифровка отправлена лидеру ИКП [24. С. 480]. Как свидетельствуют исследованные архивные документы, шифровка в самом деле была аналогична предложениям, сформулированным в записке Димитрова Сталину от 18 мая, и даже текстуально почти совпадала с ними. Тольятти было рекомендовано занять ясную позицию в пользу присоединения Триеста к Югославии и "тактично и аргументированно разъяснить ее перед итальянским народом, не боясь, что итальянские реакционеры временно могут это использовать против компартии" (в данной

⁸ Цитируемые здесь и дальше записи из дневника, сделанные Димитровым по-русски, приводятся нами в соответствии с архивным оригиналом [22. Ф. 146 б. Оп. 2. А.е. 15], чье стилистическое своеобразие не всегда полностью отражено переводом на болгарский язык в публикации дневника.

стр. 14

статье нами использовался текст шифровки руководителю ИКП, сообщенный одновременно в радиограмме, которую Димитров послал Тито "для сведения" [23. IX. 1-11/17. Л. 57- 58]).

Однако та картина выработки принятого Кремлем решения, которая рисуется перечисленными выше документами (в той или иной мере она получила отражение в некоторых предыдущих наших работах, напр.: [25. Р. 66-67]), оказывается в противоречии с другим недавно обнаруженным архивным документом - телеграммой, отправленной 19 мая из Москвы в Белград югославским послом в СССР Поповичем. В ней Попович, ссылаясь на состоявшуюся накануне беседу со Сталиным, о которой мы уже упоминали, сообщил, что Димитров разделяет мнение Тольятти о югославских действиях в отношении Триеста как о факторе, укрепляющем фронт враждебных коммунистам сил в Италии, создающем возможность изоляции ИКП и, таким образом, наносящем ущерб общему коммунистическому делу. Из телеграммы посла следовало, что о такой позиции Димитрова он узнал из разговора с советским лидером по поводу Триеста. В телеграмме говорилось, что на вопрос Сталина о том, каково в связи с этим мнение Поповича, тот ответил, что точка зрения Тольятти и Димитрова неправильна. Посол сказал, что "по вопросу Триеста товарищи-итальянцы из страха оказываются под влиянием реакции и таким образом будут самоизолироваться", в то время как они должны действовать как раз наоборот. Сталин согласился, отметив, что Тольятти забывает об итальянских преступлениях в отношении народов Югославии, и указал, что руководителю ИКП следует открыто выступить относительно триестской проблемы. "Таким образом, - резюмировалось в телеграмме Поповича, - Сталин отверг предложения Димитрова" [26. Sk. 28. dos. XVIII. St. 28/3573 (XVIII-C-8)].

Столь значительное противоречие между документами, касающимися позиции Димитрова и ее роли в выработке решения Кремлем, ставит исследователя перед сложной дилеммой, чему же верить и как обстояло дело в действительности. С одной стороны, как уже говорилось, то, что изложено в дневнике Димитрова, находит подтверждение в упомянутых выше архивных материалах. С другой стороны, очень сомнительно, чтобы Попович мог просто сочинить то, о чем сообщил в телеграмме 19 мая. Но из этой коллизии логически следует, что наиболее близкой к истине должна быть такая картина событий, которая совмещала бы обе рисуемые документами версии, кажущиеся противоположными. В принципе подобное совмещение возможно, пожалуй, лишь в двух случаях.

Во-первых, если предположить, что Димитров не сразу занял ту позицию, которую он зафиксировал в дневнике, а что сначала, получив послание от Тольятти, он был склонен солидаризироваться с лидером ИКП и в этом духе информировал советское руководство, возможно, во время упомянутого в дневнике разговора с Молотовым 17 мая. В таком случае нет ничего удивительного, что Попович 18 мая услышал от Сталина именно об этом мнении Димитрова. Но поскольку, как сообщалось в телеграмме Поповича, Сталин в итоге разговора с послом выразил убеждение в ошибочности точки зрения Тольятти, то выглядит достаточно вероятным, если бы подобная оценка была спущена в виде указания Димитрову, а тот, сообразуясь с ней, тут же, вопреки своей первоначальной позиции, составил бы в соответствующем духе записку и направил ее кремлевскую властителю. Не исключено, что потому-то записка и датирована на самом деле 18, а не 17 мая, как утверждалось в дневнике. Заметим, что встреча Сталина с Поповичем 18 мая закончилась в 21 час 20 мин. [19. С. 101], так что в этот день еще оставалось время, чтобы Димитров получил такое указание и успел написать записку. Правда, ее текст составлен так, словно автор обращается по данному поводу наверх впервые. Но это вполне может быть объяснимо тогдашними правилами аппаратной игры.

Во-вторых, обе версии, рисуемые документами, оказываются совмещенными и в случае, если предположить, что Попович не вполне верно интерпретировал некоторую часть того, о чем узнал от Сталина при встрече 18 мая, прежде всего отно-

стр. 15

сительно позиции Димитрова. В телеграмме, посланной в Белград 19 мая, Попович сообщил о позиции Димитрова следующим образом: "Сталин дал мне прочитать текст депеши 682. Димитров на основе известия от Эрколи предложил Сталину адресовать Эрколи нам". И как далее говорилось в телеграмме посла, "из депеши видно, что Эрколи порицает нас", т.е. югославское руководство, за политику, проводимую в отношении Триеста [26. Sk. 28. dos. XVIII. St. 28/3573 (XVIII - C-8)]. Что это за депеша, с которой Сталин ознакомил Поповича? Говоря о ней в своей телеграмме, предназначенной для Тито, посол просто сослался на номер прочитанной депеши. Значит он исходил из того, что указанный номер уже известен Тито, который поэтому должен понимать, о чем идет речь. Вместе с тем из телеграммы Поповича следует, что депеша, которую он имел в виду, содержала текст упомянутого нами выше послания, присланного Тольятти в Москву в середине мая. Сопоставление этих двух обстоятельств делает очевидным, что подразумевалась шифровка, отправленная 17 мая Димитровым в адрес Тито с информацией о претензиях лидера ИКП. И фраза Поповича о том, что Димитров предложил Сталину адресовать Эрколи в Белград, относилась, по всей вероятности, как раз к тому, чтобы обращение Тольятти по поводу югославских действий в триестском вопросе, полученное советской стороной, переслать Тито. Видимо, на этом основании посол и решил, что Димитров поддержал позицию Тольятти. Но в самой шифровке ничего на сей счет не говорилось. Она содержала вообще лишь одну фразу Димитрова: "Передаю полученную нами от Эрколи телеграмму". А дальше в шифровке отсутствовало что-либо, кроме полного воспроизведения послания лидера ИКП [22. Ф. 146 б. Оп. 6. А.е. 1024. Л. 7; 23. IX. 1-II/17. Л. 50-51]. Из этого отнюдь не ясно, посылалась ли такая информация просто с целью поставить Тито в известность о возникшей проблеме, или же, как и посчитал Попович, отправкой подобной депеши фактически выражалась солидарность с точкой зрения Тольятти. Конечно, есть вероятность того, что Попович сделал свои выводы на основе каких-то дополнительных разъяснений, услышанных от Сталина. Однако в телеграмме посла от 19 мая не упоминалось о такого рода разъяснениях. К тому же нельзя исключить и того, что Попович не во всем точно понимал кое- что из сказанного ему Сталиным, возможно, из-за недостаточного знания послом русского языка. А как видно из журнала записи лиц, принятых Сталиным, на встрече 18 мая переводчика не было [19. С. 101].

На основе документального материала, который пока оказался доступным для исследования, трудно с определенностью утверждать, какой из двух изложенных выше возможных вариантов роли Димитрова ближе к истине. Но было ли так или иначе, решение, принятое в Кремле, известно: советское руководство, считая нужным на данном этапе пойти на временный компромисс с западными союзниками в вопросе о военном контроле в Триесте и западной части Венеции-Джулии, в то же время не только стремилось к тому, чтобы компромисс оставлял максимально большие возможности для Югославии, но и сделало одновременно выбор в пользу дальнейшей дипломатической борьбы за последующую - в рамках послевоенного мирного урегулирования - передачу Триеста Югославии. Комментируя в переписке с Тито советскую позицию, занятую в связи с майским обращением Тольятти, Кардель, узнавший о ней из телеграммы Поповича и сообщивший об этом Тито, делал вывод, что "Сталин, следовательно, одобрил нашу политику" [20. N 5. Л. 70] ⁹ .

Кардель обращал внимание и на другие советские действия в поддержку Югославии. 28 мая он писал Тито, находившемуся в Словении: "Русские нам сейчас начали очень серьезно помогать. Начали появляться в советской печати очень острые статьи в нашу пользу, в которых даже прямо ставится требование, чтобы мирная конференция признала за Югославией право на Триест" [20. N 9. Л. 82]. Кардель, очевидно,

⁹ Основываясь на полученной информации, Кардель написал югославский ответ на претензии Тольятти, адресованный последнему, а копию направил Тито [20. N 5. Л. 72; N 6. Л. 76].

стр. 16

имел прежде всего в виду обширную статью по триестскому вопросу, опубликованную накануне в газете "Правда". В статье давалась резко отрицательная оценка нажиму Великобритании и США на Югославию и выражалась поддержка позиции, занятой югославским правительством [27].

Возможно, появление этой статьи было вызвано (или ускорено) посланной из Белграда в Москву тревожной информацией об угрозе силовых действий западных союзников в спорной зоне. В телеграмме, отправленной 24 мая послу в СССР Поповичу заместителем министра иностранных дел Югославии Велебитом, говорилось: "Мы приняли сейчас известие, что союзнические войска движутся с линии Сочи (т.е. Изонцо. - Л.Г .) на восток. Наши войска имеют задачу воспрепятствовать их дальнейшему прорыву. Срочно сообщи о позиции Советского правительства" [26. Sk. 28. dos. XVIII. St. 28/3573 (XVIII - C-8)]. Речь шла о предпринятых в те дни соединениями Александера попытках расширить свое присутствие на некоторых участках спорной территории и несколько продвинуться в глубь нее. Кардель, замещавший все еще находившегося вне Белграда Тито, немедленно провел совещание с руководством генштаба и послал инструкции командованию югославских войск в районе Триеста твердо стоять на занимаемых позициях, но в то же время "избегать любых провокаций" и обратиться к представителям союзного командования с предложением взаимно воздерживаться от изменения расположения воинских частей в указанном районе до окончания переговоров правительства Югославии с правительствами Англии и США и заключения соглашения между ними [20. N 6. Л. 73; N 7. Л. 77-78]. В целом удалось в тот момент избежать значительных столкновений и серьезного нарушения сложившегося там соотношения сил между югославами и западными союзниками. Кардель, извещавший Тито о развитии событий, информировал его 28 мая, что в основном обстановка успокоилась [20. N 9. Л. 81].

Независимо от того, была ли упомянутая выше статья в "Правде" обусловлена телеграммой Велебита Поповичу, о которой посол должен был проинформировать советскую сторону, или же появление статьи не вызывалось непосредственно сообщением, поступившим из Белграда, данное выступление "Правды" как раз в эти дни вновь указывало, на сей раз публично, на позицию Москвы в поддержку Югославии в триестском вопросе. Показательно, что тогда же, как Кардель сообщил Тито 28 мая, Садчиков "официально посетил Стивенсона и в очень острой форме изложил ему, формально как личное мнение, советскую позицию по вопросу о Триесте, относительно нынешнего конфликта между нами и союзниками" [20. N 9. Л. 82] ¹⁰ .

В целях демонстрации своей поддержки югославов Москва решила использовать вручение маршалу Ф.И. Толбухину, который командовал советскими войсками на территории Австрии и Венгрии, югославского "ордена народного героя" (войска Толбухина участвовали до того и в боях за освобождение Югославии). 25 мая Садчиков известил Карделя, что советское правительство не против, чтобы Тито встретился с Толбухиным в Любляне или Загребе, где и вручил бы ему орден. При этом, как Кардель сообщил Тито, Садчиков сказал, что "они (т.е. советское правительство. - Л.Г. ) полностью понимают характер встречи в нынешнее время" [20. N 6. Л. 75]. 27 мая Садчиков проинформировал Карделя о предстоящем прибытии Толбухина в конце мая в Любляну [20. N 9. Л. 82]. Публичная церемония, во время которой Тито в присутствии Садчикова вручил Толбухину орден, состоялась 2 июня в Мариборе, и о ней сообщила вся югославская пресса (подробнее см.: [28. 1945. 3 VI]). То, что ее местом была выбрана Словения, еще больше подчеркивало символическое значение этого мероприятия как демонстрации тесной связи Югославии с СССР перед лицом триестского кризиса.

¹⁰ Вместе с этим Кардель сообщил Тито о получении телеграммы от посла Поповича, в которой говорилось, что в Москве очень довольны тем, что югославское руководство послушалось кремлевского совета о компромиссном решении с западными союзниками [20. N 9. Л. 82],

стр. 17

Одновременно советское руководство искало и другие пути воздействия на западных союзников в пользу Югославии. В связи с этим в Москве возникла мысль использовать некоторые различия между позицией Лондона и позицией Вашингтона. В частности, имелось в виду прозондировать возможную заинтересованность США в Югославии, в разработке ее природных ресурсов и, если такая заинтересованность проявится, попробовать с ее помощью добиться смягчения американской политики в триестском вопросе. В конце мая Молотов дал поручение Садчикову связаться на этот предмет с Тито. В поручении говорилось: "Посоветуйте югославскому правительству намекнуть американцам, что если улучшится позиция американцев в отношении югославских территориальных претензий к Италии, то тогда американцы могут рассчитывать на получение концессий на право разведки ископаемых" [18. I-3-b/616]. Кардель, которому ввиду отсутствия Тито в Белграде Садчиков передал совет Молотова, сообщил о нем Тито 28 мая. При этом Кардель так оценивал подобного рода идею: "В нынешней ситуации такое наше предложение, откровенно говоря, не имеет больших шансов на успех, но, конечно, нужно было бы его выдвинуть в какой-то удобной форме. Возможно, мы, хотя бы до мирной конференции, их (американцев. - Л.Г .) до некоторой степени подкупим" [20. N 9. Л. 82-83].

Стремясь заранее подготовиться к борьбе за свои территориальные интересы при будущем европейском мирном урегулировании и рассчитывая на советскую поддержку, правительство Югославии 25 мая передало Садчикову "Меморандум о югославских пограничных требованиях к Италии и Австрии". Садчиков переслал его в Москву. В меморандуме излагались и аргументировались претензии Белграда на Триест и всю Венецию-Джулию, а также на Каринтию и некоторые другие районы Австрии [17. Ф. 0144. Oп. 5 в. П. 7. Д. 1. Л. 16-35].

Между тем западные союзники, до конца мая не дававшие ответа на предложения, содержавшиеся в югославской ноте от 21 мая, заняли затем совсем не такую позицию, как рассчитывал Кремль, когда 18 мая формулировал свои рекомендации югославскому руководству. В послании Сталину, которое было получено в Москве 31 мая, Трумэн, с удовлетворением фиксируя согласие Белграда на установление союзного военного управления в спорной зоне Венеции-Джулии, в то же время, вопреки югославским условиям, настаивал на том, что союзный командующий должен иметь право сам "определять методы осуществления гражданского управления, а также устанавливать численность югославских войск под своим командованием, которые могут находиться в этом районе". Американский президент подчеркивал, что Александер будет использовать ту "югославскую гражданскую администрацию, которая, по его мнению, работает удовлетворительно, но, особенно в центрах, в которых преобладает итальянское население, он должен располагать властью менять административный персонал по своему усмотрению" [11. Т. 2. С. 257; 12. Vol. IV. Р. 1178]. Такую же позицию Вашингтон и Лондон выразили в идентичных нотах, врученных югославскому правительству 2 июня. К нотам был приложен проект соглашения, который стал основой англо-американской линии на начавшихся вслед затем в Белграде переговорах между представителями правительств Югославии, Великобритании и США [12. Vol. IV. Р. 1176-1177] ¹¹ . Помимо права союзного командующего по своему усмотрению использовать или заменять гражданскую администрацию в зоне, которая будет находиться под его контролем, Запад требовал также ограничения югославского военного присутствия в этой зоне почти символическим контингентом всего в 2000 военнослужащих, которые должны были быть размещены в одном из районов, определенных Александером, с запрещением доступа в другие районы. Это означало фактическое отстранение югославов от реального участия в управлении территорией, отходившей под союзный контроль.

¹¹ Югославская сторона ознакомила с нотами и проектом соглашения посольство СССР в Белграде, которое переслало в Москву перевод этих документов на русский язык [П. Ф. 0144. Oп. 5 в. П. 7. Д. 1. Л. 106-109:1.

стр. 18

Твердость, проявленная Лондоном и Вашингтоном в выдвижении своих требований как единственно возможных, сделала во многом несбыточным план, изложенный югославам Сталиным и Молотовым, и перечеркнула надежды, которые питал Кардель, вырабатывая соответствующую этому плану югославскую ноту от 21 мая. Перед лицом жесткой западной позиции Москва и надеявшийся на советскую поддержку Белград вынуждены были отступить. 9 июня в Белграде послами Великобритании и США и министром иностранных дел Югославии было подписано соглашение, соответствовавшее проекту, приложенному к нотам западных союзников от 2 июня. При подписании соглашения югославское правительство адресовалось к британскому и американскому правительствам со специальным заявлением, в котором говорилось, что таким соглашением "грубо нарушены чувства и интересы югославского населения в Истрии, Триесте и Словенском приморье, а также всех югославских народов". В заявлении указывалось, что правительство Югославии решило все-таки подписать соглашение "в стремлении избежать со своей стороны любого возможного повода для эвентуального столкновения" [6. S. 81- 83]. Таким образом Белград прямо засвидетельствовал, что был вынужден принять западные требования в результате оказанного на него давления.

Советские и югославские архивные материалы, которые пока удалось исследовать, не дают, в отличие от событий мая, ясной картины того, как обсуждался между Кремлем и югославским руководством фактический ультиматум, предъявленный югославам в начале июня Англией и США. Владимир Дедиер, бывший придворный биограф Тито, утверждал, что в 1980 г. генерал Пеко Дапчевич, командовавший в июне 1945 г. югославскими войсками, расположенными в Триесте и Венеции-Джулии, сообщил ему устно о цитировавшейся в секретном приказе Тито от 6 июня 1945 г. телеграмме, полученной от Сталина. Согласно этой версии, в телеграмме Сталин требовал от Тито вывести в течение 48 часов югославские войска из Триеста, аргументируя свое требование тем, что не хочет из-за триестского вопроса быть ввергнутым в Третью мировую войну [29. S. 73, 917]. Изложенное Дедиером, за которым, кстати, водилось немало вымыслов, получило определенное распространение в историографии, в том числе было принято на веру даже рядом авторитетных авторов, например, таким крупным американским исследователем новейшей истории Югославии, как Иво Банац [30. Р. 17], у которого это, в свою очередь, заимствовал один из наиболее известных специалистов по истории холодной войны Джон Гэддис [31. Р. 30]. Между тем никаких документальных данных, которые бы подтверждали такую версию, до сих пор не обнаружено. Известно лишь, что 8 июня Сталин направил новое послание Трумэну по триестскому вопросу. Оно представляло собой ответ на упомянутое выше послание президента США, полученное Сталиным 31 мая, и на переданную советскому руководителю американским посольством в Москве копию требований, предъявленных югославскому правительству 2 июня. В послании от 8 июня Сталин, по сути, никак не отреагировал на западные требования. Он ограничился лишь общим пожеланием, чтобы в результате югославо-англо- американских переговоров "югославские интересы были бы должным образом удовлетворены и чтобы весь вопрос о теперешнем напряженном положении в районе Истрии- Триеста был благополучно разрешен" [11. Т. 2. С. 260]. Столь робкое по сравнению с его предыдущим посланием Трумэну от 22 мая напоминание о "югославских интересах" выглядело скорее дежурной фразой, нежели демонстрацией решимости защищать их. Фактически Сталин уклонился от выражения отношения к условиям, выдвинутым Лондоном и Вашингтоном.

Очевидно, кремлевский властитель пришел на сей раз к выводу, что западные союзники не намерены отступать от своих требований, изложенных югославам 2 июня, и что противостояние этим требованиям сопряжено лишь с опасностью эскалации триестского кризиса. К такому выводу Сталина, возможно, подтолкнул неудачный для Белграда и Москвы опыт спора с Лондоном по поводу присутствия югославских войск в Австрии.

стр. 19

Еще 12 мая Тито получил от посла Стивенсона ноту, в которой от имени британского правительства предлагалось, "чтобы все югославские силы, находящиеся в данный момент в Австрии, были немедленно выведены и чтобы югославское правительство уважало границу 1937 г. как временную границу между Австрией и Югославией до окончательного утверждения границы на мирной конференции" [3. S. 5 53]. Югославам была направлена и американская нота того же содержания [12. Vol. V. Р. 1319-1320]. Речь шла о югославских войсках, которые, как уже говорилось выше, находились на территории Каринтии, отходившей в британскую зону оккупации. Как раз в это время туда вошли и стали размещаться английские войска. 13 мая Тито в переданной Стивенсону ответной ноте адресовал британскому правительству просьбу разрешить югославским воинским частям остаться на позициях, занятых ими на территории, отошедшей в английскую зону. При этом он апеллировал как к тому, что Югославия является союзной страной, чьи войска перешли границу с Австрией, преследуя "врага, который не подчинился условиям капитуляции", так и к тому, что правительство СССР согласилось на размещение югославских войск в советской зоне оккупации. Используя советское согласие в качестве прецедента, Тито предлагал, чтобы югославские силы в британской зоне были под верховным командованием Александера, подобно тому, как югославские части в советской зоне будут под командованием Толбухина. Югославский руководитель заверял, что такое решение никак не предопределяло бы результатов будущей мирной конференции [6. S. 48-49]. Такой же ответ был направлен и правительству США [12. Vol. V. Р. 1322-1323]. Это предложение в значительной мере напоминало комбинацию, которую пять дней спустя, 18 мая, Сталин предложил югославам в отношении Триеста и западной части Венеции- Джулии. Как уже говорилось выше, упомянутая комбинация была рассчитана на то, чтобы в условиях вынужденного согласия на контроль со стороны Александера все-таки сохранить югославское присутствие в Триесте и западной части Венеции-Джулии и тем самым дать Белграду важный шанс для дальнейшей борьбы за них. Едва ли есть основание сомневаться в том, что предложение Тито по поводу сохранения югославского военного присутствия, хотя бы под верховным командованием Александера, в районах Каринтии, отходивших в британскую зону, было направлено к аналогичной цели относительно этих районов.

Однако из югославской попытки ничего не вышло. 17 мая Тито получил от Стивенсона новую британскую ноту, в которой отвергалось предложение Белграда. В ноте подчеркивалось, что Лондон не может согласиться с участием югославских войск в оккупации на территории британской зоны, принимая во внимание именно югославские территориальные требования к Австрии. "Занятие югославскими частями тех территорий, на которые претендует югославское правительство, наверняка повлияло бы на нынешнее положение в этих районах, о которых правительство Его Величества считает себя обязанным заботиться до окончательного решения". В ноте было повторено требование, чтобы Тито приказал вывести югославские войска из британской зоны [3. S. 554]. Посол США в Белграде получил из Вашингтона указание поддержать британскую позицию [12. Vol. V. P. 1323-1324]). Более того, еще 14 мая посольство Великобритании в Москве направило в НКИД СССР письмо, содержавшее возражения британского правительства и против советского намерения разрешить в своей зоне участие югославских войск в оккупации Австрии (сведения об этом письме см.: [32. С. 394; 12. Vol. V. Р. 1322]). Твердость, проявленная в этом вопросе англичанами, не оставляла ни югославам, ни их советским покровителям выбора. 19 мая Тито ответил Стивенсону официальной нотой, в которой югославское правительство информировало о том, что оно дало приказ частям югославской армии на территории британской зоны оккупации Австрии отойти на линию довоенной югославо-австрийской границы. Сопровождавшие эту информацию выражение сожаления Белграда по поводу позиции Лондона и повторение аргументов в пользу югославской точки зрения носили ритуально-пропагандистский характер и были лишены практического значения. В ноте признавалось, что югославское правитель-

стр. 20

ство вынуждено отвести войска ввиду требований Англии и поддержавших ее США [6. S. 59-60]. Такая же нота была вручена послу США в Белграде [12. Vol. V. Р. 1325]. Что же касалось пребывания югославских частей в советской зоне оккупации, то Москва, протянув больше двух недель после демарша, предпринятого по этому поводу британским посольством 14 мая, попыталась в своем ответе посольству 31 мая оспорить аргументы англичан и настаивала на правомерности своего решения [32. С. 394-395]. Однако это было скорее стремлением сохранить лицо, ибо после вывода югославских частей с территории Каринтии, отходившей в британскую зону, военное присутствие югославов в советской зоне теряло практический смысл: оно больше не могло служить прецедентом для сохранения югославских войск в Каринтии, как рассчитывали Сталин и Тито. К тому же ввиду решительной позиции англичан, поддержанных американцами, от размещения югославских сил в советской зоне оккупации тоже пришлось вслед за тем отказаться ¹² . Не исключено, что это повлияло и на расчеты Сталина в случае с триестской проблемой.

Перед исследователем встает также вопрос, сказался ли на позиции Сталина в начале июня 1945 г. инцидент, как раз в те дни произошедший в отношениях между Кремлем и руководством Югославии в связи с речью, произнесенной Тито на митинге в Любляне 26 мая. Сохранявшийся тогда и Москвой, и Белградом в строгой тайне, этот инцидент впервые получил огласку только в ходе советско-югославского конфликта 1948 г. и затем неоднократно упоминался в историографии, но его интерпретация, как правило, несла на себе отпечаток пропагандистских версий, сформировавшихся во время конфликта 1948 г.

Свою речь в Любляне 26 мая, когда югославское руководство ожидало, каков будет ответ Лондона и Вашингтона на югославскую ноту с предложениями по триестскому вопросу от 21 мая, Тито почти целиком посвятил отстаиванию права Югославии на Венецию-Джулию, а также Каринтию. Он выразил резкое недовольство позицией западных союзников, вынудивших югославские войска покинуть Каринтию и потребовавших такого же вывода югославских сил из Триеста и прилегающих районов Словенского приморья. Одновременно он решительно осудил выступления западной печати против действий Белграда в ходе майского кризиса. Однако Тито употреблял в речи просто формулировку "союзники", без специального уточнения, что речь идет именно о западных державах, о Британии и США ¹³ . В этом контексте он заявил, что "мы не хотим платить по чужим счетам, мы не хотим быть разменной монетой, мы не хотим, чтобы нас вмешивали в какую-то политику сфер интересов", "мы больше не хотим быть ни от кого зависимыми, несмотря на то, что писалось и что говорилось". Как можно понять, Тито имел в виду появившиеся в некоторых западных масс-медиа утверждения о том, что, согласно договоренностям "большой тройки", Триест находится в сфере западных, а не советских интересов и это исключает удовлетворение претензий на него со стороны Югославии, находящейся под советским влиянием. Между тем советская сторона посчитала, что такое публичное заявление югославского руководителя может быть истолковано как осуждающее не только западных союзников, но и политику Москвы.

Неделю спустя после опубликования речи Тито в югославской печати, 4 июня, советник посольства СССР в Югославии Д.С. Чувахин посетил Карделя (последний по-прежнему замещал Тито, все еще не возвратившегося в Белград) специально для

¹² Фиксируя тот факт, что югославские войска не смогли в итоге принять участие в оккупации Австрии в советской зоне, ряд западных авторов не упоминал, однако, обо всех названных здесь обстоятельствах и тем самым рисовал не соответствующую действительности картину, будто советская сторона просто отказала югославам, подобно тому, как сделали западные союзники (см., например, известную работу английского исследователя Стефена Клиссолда, опубликованную в качестве введения в [33. Р. 45]).

¹³ Речь была тогда опубликована в югославской печати, ее полный текст см. [28. 1945. 28 V], а также [6. S. 67- 70]. После инцидента, в период до советско-югославского конфликта 1948 г., текст речи Тито переиздавался с исправлениями, в частности в него задним числом была включена формулировка "западные союзники" (см., напр. [34. С. 22]).

стр. 21

того, чтобы задать ему вопрос, что именно "маршал (т.е. Тито. - Л.Г. ) имел в виду, когда говорил "об оплате чужих счетов", "разменной монете" и "о политике сфер влияния"". В тот же день несколько часов спустя уже сам посол Садчиков, "беседуя с Карделем по другим вопросам, спросил его относительно этих же выражений в речи Тито" (телефонограмма Садчикова в Москву 4 июня 1945 г. [17. Ф. 0144. Oп 29. П. 116. Д. 16. Л. 7]). В документах, с которыми пока удалось ознакомиться в российских архивах, нет данных о том, действовали ли Чувахин и Садчиков по собственной инициативе или выполняли поручение, полученное из Москвы. Однако ряд обстоятельств говорит скорее в пользу последнего. Во-первых, с вопросом к Карделю, причем крайне настойчиво - сначала Чувахин и вслед за ним Садчиков, обратились не сразу, а только через неделю после того, как посольство могло из прессы ознакомиться с речью Тито. Наиболее логично такая задержка была бы объяснима как раз тем, что это время ушло на получение и рассмотрение советским руководством информации о содержании речи Тито, после чего посольству в Белграде дали указание задать вопрос Карделю. Во-вторых, в телефонограмме о беседах с Карделем, посланной Садчиковым в Москву, об этих беседах говорилось без всякого объяснения того, почему Карделю задали такой вопрос. Это может скорее всего означать, что причина предпринятой акции была Москве хорошо известна. В-третьих, текст полученной в НКИДе СССР от Садчикова телефонограммы был направлен в самую высокую инстанцию: его разослали так называемой "пятерке" в советском руководстве, которая в то время занималась внешнеполитической сферой, - Сталину, Молотову, члену политбюро ЦК ВКП(б) А.И. Микояну и кандидатам в члены политбюро Л.П. Берия и Г.М. Маленкову [17. Ф. 0144. Oп. 29. П. 116. Д. 16. Л. 8]. То, что вовсе не первичная информация о речи Тито и даже не изложение мотивов, которыми руководствовался при этом югославский руководитель, а запоздавшее на неделю выяснение у Карделя смысла употребленных Тито формулировок было сразу разослано в столь высокий адрес, наводит на мысль, что советские дипломаты в Белграде послали телефонограмму в качестве донесения о шаге, предпринятом с ведома упомянутой "пятерки", а фактически Сталина.

В телефонограмме говорилось, что ответ, данный Карделем Чувахину и Садчикову, сводился к следующему:

"По мнению Карделя, Тито имел в виду только политику англо- американцев и их игру с итальянскими империалистами. Тито, по словам Карделя, хотел лишь подчеркнуть, что Югославия не будет разменной монетой в руках англичан и американцев в их торге с итальянскими империалистами.

Под политикой сфер влияния Тито, по-видимому, имел в виду политику англичан в Югославии. Имеется, сказал Кардель, личное письмо Черчилля на имя Тито, в котором указывается, что Англия особенно заинтересована в Югославии и поэтому считает нежелательным расширение на ее территории интересов других государств.

Эти выражения, - продолжал Кардель, - не относятся к Советскому Союзу. Напротив, формулой нашей независимости было и остается - союз и опора на Советский Союз. Другого пути укрепления нашей независимости мы не знаем. Мы видим, что советское правительство сделало все возможное, поддерживая нас по вопросу о Приморье и Триесте" [17. Ф. 0144. Oп. 29. П. 116. Д. 16. Л. 7].

Как видно из телефонограммы, советские собеседники Карделя не удовлетворились таким объяснением и задали новый вопрос: не кажется ли ему, "что не вполне ясные формулировки могут вызвать лишь недоумения и прямо ошибочные толкования". В частности Садчиков сказал, что "трудно говорить об оплате союзниками каких-то счетов в пользу Италии, ибо союзники в прямом смысле слова не задолжали у итальянцев". Садчиков особо отметил, что "эти недоразумения", которые порождает речь Тито в Любляне, "могут усилиться в связи с общим контекстом речи, в котором ничего не говорится об особых отношениях с Советским Союзом, и в деле освобождения Словении отмечается лишь роль словенцев и ни одним словом не упоминается о действиях Красной Армии". Телефонограмма посла свидетельствует о том,

стр. 22

что перед лицом подобных аргументов Кардель был вынужден признать правомерность соображений, высказанных с советской стороны, и сам дал критическую оценку формулировок речи Тито, о которых говорили Чувахин и Садчиков. "Кардель сказал, - сообщалось в телефонограмме, - что он согласен с тем, что приведенные выражения Тито являются неточными и двусмысленными. Они (т.е. руководящие югославские деятели, находившиеся в Белграде. - Л.Г .), по словам Карделя, специально обратили внимание на эти выражения". При этом Кардель сказал, что и в речи Тито в Загребе, которая была произнесена за несколько дней до люблянской речи, имеются "неточные и невыгодные для настоящего момента" формулировки по вопросам внутренней политики [17. Ф. 0144. Oп. 29. П. 116. Д. 16. Л. 7-8].

Возможно, Кардель пытался таким способом убедить советскую сторону в том, что вызвавшие ее недовольство формулировки, которые содержала речь в Любляне, вовсе не являются чем-то экстраординарным и специально связанным с отношением к СССР, а представляют собой обычные ошибки, встречающиеся в речах Тито и по поводу внутриюгославских дел. В качестве причины таких ошибок Кардель сослался на то, что Тито "никогда своих речей не пишет, выступает экспромтом и о содержании своих речей предварительно ни с кем не советуется". Судя по все той же телефонограмме Садчикова 4 июня, посол был склонен во многом принять подобное объяснение. Во всяком случае он отметил в телефонограмме, что "Тито по-видимому действительно выступил в гор[оде] Любляне экспромтом" и что "во время встречи в гор[оде] Марибор", т.е., очевидно, при встрече Тито с маршалом Толбухиным и Садчиковым в Мариборе 2 июня, у руководителя Югославии "можно было заметить желание также оправдаться по поводу этой речи". По оценке посла, "оправдание это было до глупости наивным". И далее Садчиков цитировал: "Когда я произносил свою речь, - сказал Тито, - начался дождь с градом. Дождь и град били меня по носу и лицу, и это так рассердило меня, что я произнес такую злую речь" [17. Ф. 0144. Oп. 29. П. 116. Д. 16. Л. 8].

Между тем советское руководство, ознакомившись с телефонограммой, таких объяснений не приняло. 5 июня, на следующий же день, Садчиков получил из Москвы указание заявить югославскому правительству, что "речь тов. Тито мы считаем недружелюбным выпадом против Советского Союза, а объяснения тов. Карделя - неудовлетворительными". Послу поручалось передать Тито, "что если он еще раз допустит такой выпад против Советского Союза, мы будем вынуждены ответить открытой критикой в печати и дезавуировать его". Садчиков немедленно, 5 июня, выполнил инструкции и сообщил то, что ему было поручено, Карделю, поскольку к тому времени Тито еще не вернулся в Белград. Информируя Москву об этом, посол указал, что переданное им Карделю произвело на последнего "тяжелое впечатление", и он согласился с советской оценкой речи Тито, считая советскую позицию правильной. Согласно донесению посла, Кардель при этом "очень осторожно" критиковал Тито, сказав, что тот "иногда склонен рассматривать Югославию, как нечто самодовлеющее вне общей связи с развитием пролетарской революции и социализма", а югославскому руководству "не хватает коллективности в работе", так что "фактически каждый из нас предоставлен самому себе" (указание Садчикову и его донесение о беседе с Карделем 5 июня цитировались затем в советско-югославской переписке во время конфликта 1948 г. [35]). В сущности, Кардель продолжил этим уже сказанное им Садчикову накануне о том, что Тито произносит свои речи, ни с кем не советуясь. Но если 4 июня объяснения Карделя сводились к тому, что у Тито случаются из-за этого просто неудачные формулировки, то на сей раз перед лицом жесткой советской позиции он говорил и о недостаточном учете руководителем Югославии общего развития "пролетарской революции и социализма", т.е. прежде всего практически интересов советской политики.

Если верить Любодрагу Джуричу, который был тогда шефом кабинета Тито, сразу после этой беседы с Садчиковым Кардель был полон негодования, что Тито "болтает всякую всячину", а ему, Карделю, приходится "таскать каштаны из огня" [36. S. 285].

стр. 23

Согласно же мемуарам Милована Джиласа, тогда одного из трех наиболее близких к Тито членов югославского коммунистического руководства, он вместе с двумя другими из этой тройки - Александром Ранковичем и Карделем по инициативе последнего отправились к Тито, возвратившемуся в Белград, и поставили перед ним вопрос о необходимости немедленно загладить инцидент с СССР, с чем Тито тут же согласился [37. S. 81],

Судя по исследованным документам, данный инцидент больше не фигурировал в советско-югославских отношениях вплоть до конфликта 1948 г., когда история с люблянской речью была вновь извлечена на свет советским руководством и использована в обвинениях, выдвинутых Москвой против Белграда. В ответ на эти обвинения югославы специальным документом политбюро ЦК КПЮ, текст которого был использован в предисловии к брошюре с советско- югославской перепиской 1948 г., изданной тогда же властями Югославии, опровергали советские утверждения о том, что Тито в своей речи в Любляне имел в виду не только западных союзников, но и СССР ¹⁴ . Однако позднее, по мере того, как в ходе конфликта Белград выдвинул версию о том, что столкновение с СССР началось еще с периода Второй мировой войны, югославская официальная пропаганда, а вслед за ней историография развернулись на 180 градусов: с начала 1950-х годов речь Тито в Любляне стали характеризовать как направленную на самом деле и против Советского Союза ввиду отсутствия желаемой советской поддержки Югославии в триестском вопросе. Эта новая версия получила широкое распространение и в западной историографии.

Остается, однако, вопросом, какое из двух югославских утверждений соответствовало истине. До сих пор не обнаружено никаких документальных данных, которые бы прямо свидетельствовали в пользу одного либо другого. Но если принять во внимание, что речь Тито 25 мая была произнесена до отступления Сталина перед западными союзниками, происшедшего лишь в начале июня, а стало быть, она отражала настроения югославского руководства в тот период, когда, как уже говорилось выше, Москва оказывала поддержку Белграду и в югославских верхах были довольно оптимистические прогнозы, весьма сомнительно, чтобы Тито сознательно решился на публичное выступление, нацеленное и против СССР. Югославская версия, выдвинутая в 1950-е годы, была, очевидно, продиктована проявившимся с этого времени стремлением представить югославский режим как якобы всегда находившийся в оппозиции к сталинизму, что, однако, не соответствовало действительности до конфликта 1948 г.

Что же касалось оценки речи Тито самим Сталиным, то, как видно из советского демарша, предпринятого 5 июня 1945 г. через Садчикова, кремлевский властитель усмотрел тогда в выступлении югославского лидера скрытую критику и в свой адрес. Это, конечно, могло оказать на него определенное влияние, когда в первых числах июня он вырабатывал свою позицию в ответ на послание Трумэна, полученное 31 мая, и на ноты англичан и американцев югославам 2 июня. Однако подлинное выяснение того, воздействовал ли инцидент, вызванный люблянской речью Тито, на позицию, занятую Кремлем в триестском вопросе в начале июня 1945 г., а если воздействовал, то в какой мере, возможно лишь на основе дальнейших архивных изысканий, пока существенно затрудненных все еще значительной недоступностью такого рода материалов в отечественных архивах.

Но какие бы соображения ни оказали в тот момент влияния на выводы, делавшиеся Сталиным, очевидно, что перед лицом решительной западной позиции Москва и надеявшийся на советскую поддержку Белград вынуждены были отступить. Об этом

¹⁴ В документе под названием "Замечание политбюро ЦК КПЮ", который был составлен в мае 1948 г., говорилось, в частности, что "заявление товарища Тито в Любляне ни в коем случае не относилось к Советскому Союзу, а исключительно к западным империалистическим державам" [23. IX. 1-1/22. Л. 52]. В предисловии к брошюре с советско-югославской перепиской 1948 г. говорилось по поводу речи Тито в Любляне, что "вся критика, высказанная товарищем Тито, направлена исключительно против западных держав" [38. С. 5].

стр. 24

ясно свидетельствовали и ответное послание Сталина Трумэну 8 июня, и соглашение Югославии с Англией и США, подписанное в Белграде 9 июня.

Правда, в ходе происходивших с 13 по 20 июня 1945 г. в Дуино переговоров между югославскими и западными военными представителями о применении белградского соглашения югославская делегация, возглавлявшаяся начальником генштаба генералом Арсо Йовановичем, пыталась хотя бы частично изменить ситуацию. Соглашение, заключенное в Белграде 9 июня, носило в значительной мере рамочный характер, а на переговорах в Дуино должно было быть выработано и подписано дополнительное соглашение, в котором бы конкретизировались детали и порядок осуществления того, что определялось документом от 9 июня. Используя это обстоятельство, югославская сторона стремилась в Дуино к фактической ревизии некоторых положений белградского соглашения.

Наибольшие усилия были направлены на то, чтобы добиться от западных союзников обязательства сохранить в зоне, отходящей под их военное управление, органы югославской гражданской власти. Предусматривая, что в этой части Венеции-Джулии будет использована та югославская гражданская администрация, "которая по мнению союзного верховного командующего действует удовлетворительно", но что союзное военное управление полномочно в отдельных местах "использовать любые гражданские власти, которые считает наилучшими", а также "менять административный персонал по своему усмотрению" [6, S. 81], белградское соглашение фактически позволяло Александеру ликвидировать установленные югославами органы власти на территории западной зоны. К этому, в частности, западное командование сразу же приступило в Триесте Кардель, находившийся тогда в Словении и сообщивший в Белград югославскому руководству о том, что 13 июня власть в Триесте перешла в руки западных союзников, телеграфировал Тито 14 июня: "Сегодня интернировали наших руководящих товарищей в Триесте и выгнали из помещения отделы Народно-освободительного комитета" (с этими телеграммами югославская сторона ознакомила посольство СССР в Белграде, а оно прислало их перевод на русский язык в Москву [17. Ф. 0144. Oп. 5 в. П. 7. Д. 1. Л. 111-112]). Стремясь воспрепятствовать такому развитию событий, Тито 15 июня послал радиограмму остававшемуся в те дни в Словении Карделю и главе югославской делегации в Дуино генералу Йовановичу, требуя неукоснительно добиваться от западных партнеров по переговорам, "чтобы гарантировалось уважение существующих народных властей". "Замена отдельных гражданских органов и, соответственно, установление новых на демократической основе должны быть согласованы с нашими властями", - говорилось в радиограмме. Тито особо подчеркивал, что югославская сторона не может согласиться на создание заново западными союзниками каких-либо полицейских, административных и других органов на территории, отошедшей под управление Александера [26 . Sk. 28. dos. XVIII. St. 28/3580 (XVIII - С-15)]. Соответственно, югославская делегация на переговорах в Дуино представила в тот же день, 15 июня, меморандум, которым, формально не оспаривая предусмотренного белградским соглашением, предлагалось, чтобы "в случае, если союзное военное управление не будет удовлетворено работой административного персонала или каких-то органов гражданского управления", все необходимые замены производились не самими союзниками, а по их требованию так называемым краевым народным комитетом, т.е. высшим югославским органом гражданской власти, действовавшим на этой территории [6. S. 106; 39. Р. 843-844]. Принятие такого условия означало бы, что система администрации, установленная там ранее югославами, на самом деле оказывалась бы обязательной для западных союзников.

Более того, руководство Югославии не оставляло и мысли прямо пересмотреть указанные белградским соглашением жесткие ограничения в отношении югославского военного присутствия в зоне, перешедшей под контроль Александера. В радиограмме, которую Тито направил Карделю и Йовановичу 15 июня, содержалась директива добиваться на переговорах в Дуино, чтобы вместо численности югославского воинского контингента в 2000 человек и его расквартирования лишь в одном опре-

стр. 25

деленном районе, как предусматривалось белградским соглашением, англо-американские представители согласились на увеличение контингента до 6000 человек и его размещение в наиболее важных центрах западной зоны, включая сам Триест, а также в ряде более мелких пунктов [26. пар.k. 28. dos. XVIII. St. 28/3580 (ХVIII-С-15)].

Однако переговоры в Дуино оказались для югославов чрезвычайно трудными с самого начала. Об этом Кардель телеграфировал Тито еще 14 июня. Кардель квалифицировал позицию представителей Александера на переговорах как враждебную и даже дерзкую [17. Ф. 0144. Oп. 5 в. П. 7. Д. 1. Л. 112]. Причина такой характеристики была в том, что западные союзники отказывались удовлетворять югославские претензии. В соответствии с этой позицией генерал Морган, являвшийся представителем Александера на переговорах в Дуино, направил 16 июня генералу Йовановичу отрицательный ответ на югославское требование относительно гражданской администрации в западной зоне [39. Р. 844-846; 6. S. 106-108]. Подобный ответ ставил югославскую сторону перед проблемой, как действовать дальше. Сложность положения усугублялась для нее тем, что поскольку белградское соглашение предусматривало, чтобы 12 июня Тито отвел свои войска из зоны, передаваемой под контроль Александера [6. S. 81], югославы были вынуждены выполнить это условие уже к началу переговоров в Дуино [10. S. 24]. А лишившись своего военного присутствия на спорной территории, они утратили и всякую возможность торговаться с западными союзниками. Ведь последние, уже получив под свое управление эту зону, вообще могли в крайнем случае обойтись без достижения соглашения в Дуино.

Из обнаруженной нами недавно в архиве радиограммы Тито, посланной Карделю 18 июня, видно, что в сложившейся ситуации руководитель Югославии надеялся лишь на то, что необходимое давление на англичан и американцев все-таки окажет Кремль. Поскольку в радиограмме говорилось об ожидании ответа советского правительства, очевидно, что Тито перед этим обратился с соответствующей просьбой в Москву. Из того, что он писал Карделю, можно понять, что узнав о западном отказе, последовавшем 16 июня, глава югославского режима решил оттянуть продолжение переговоров в Дуино до получения советского ответа. Однако к 18 июня ответа так и не было, а судя по той же радиограмме, Тито был извещен югославской делегацией в Дуино, что дальше откладывать переговоры ей не удастся. В лихорадочном поиске выхода из положения югославский лидер 18 июня сначала дал инструкции Карделю, чтобы делегация в Дуино продолжила переговоры и пошла на частичные уступки, заявив об отказе от требования увеличить численность югославского воинского контингента, которому предстояло быть размещенным в западной зоне. Но вместе с тем она должна была по-прежнему упорно настаивать на признании Александером югославской гражданской власти, не подписывая без этого никакого соглашения. Директива Тито предусматривала, чтобы делегация попыталась протянуть переговоры до следующего дня, 19 июня, когда, как он формулировал, она получит "окончательное решение". Вероятно, он рассчитывал, что к тому времени югославское руководство уже будет иметь советский ответ. Однако Тито одновременно боялся, как бы перед лицом нового затягивания переговоров югославами западные союзники сами не прервали встречу в Дуино, поставив Белград перед совершившимся фактом. Он через Карделя предостерегал югославскую делегацию о такой опасности и требовал от нее сообщений о реакции западных представителей на затяжку переговоров. Между тем через несколько часов от Тито последовала новая директива, адресованная Карделю и Йовановичу. Теперь он был готов пойти на дальнейшие более чем серьезные уступки:

"Добейтесь хотя бы каких-нибудь гарантий об уважении гражданских властей. Если они (т.е. западные представители в Дуино. - Л.Г. ) не согласятся, тогда можете подписать согласие о демаркационной линии и остальных пунктах, по которым достигнуто согласие, а о гражданской власти можете сделать заявление, что не удалось достигнуть согласия". Столь стремительное, в течение все того же 18 июня, отступление от прежних позиций объяснялось в этой радиограмме Тито следующим образом: "Это нужно для того, чтобы у западных союзников не было аргументов для

стр. 26

выдвижения новых требований, таких, как оккупация Западной Истрии" [26. Sk. 28. dos. XVIII. St. 28/3580 (XVIII - С-15)].

Вторая директива, которую Тито послал 18 июня, в итоге и определила финал переговоров в Дуино. Поскольку никаких изменений западной позиции по вопросу о гражданской власти югославская делегация добиться так и не могла, она пошла на заключение соглашения без удовлетворения ее претензий по этому вопросу. Подписанное Йовановичем и Морганом 20 июня соглашение конкретизировало то, что в более общем виде было определено белградским соглашением от 9 июня, но при этом все условия последнего сохранялись полностью [6. S. 98-105]. Восточная зона, которую Югославия получила под свое управление, включила большую часть Венеции- Джулии, но в западной зоне, которая отошла под управление Александера и охватывала Триест с прилегающей территорией, а также район Пулы и порты на западном побережье Истрии, Белграду не удалось сохранить ни военного присутствия, кроме символического, ни своей гражданской власти. Западные союзники пошли лишь на то, чтобы одновременно с соглашением в Дуино Морган подписал вместе с Йовановичем "Примечание о гражданской администрации зоны Венеции-Джулии, поступающей под союзное военное управление". Это "Примечание" состояло из трех пунктов. В первом фиксировалось, что югославская делегация передала меморандум с предложениями о гражданской администрации, т.е. меморандум от 15 июня, о котором шла речь выше. Во втором пункте констатировалось, что союзное верховное командование дало на этот меморандум ответ, т.е. ответ от 16 июня, который был отрицательным. В третьем пункте говорилось, что югославская делегация не может считать ответ удовлетворительным и оставляет за собой право "поставить этот вопрос дипломатическим путем" [6. S. 105; 39. Р. 843].

Кроме радиограмм Тито от 18 июня, о которых говорилось выше, в архивных материалах, оказавшихся до сих пор доступными для исследования, пока не обнаружено документов об обстоятельствах столь стремительного, всего на протяжении нескольких часов, отступления югославского руководства от своих требований. А сами радиограммы оставляют в значительной мере неясным, что именно толкнуло Тито в тот день на такое решение. Почему у него вдруг возникли столь серьезные опасения, что западные союзники сами прекратят переговоры в Дуино или будут настаивать на оккупации ими Западной Истрии? Получил ли он тогда такие сведения из источника, который считал надежным? И что это был за источник? Не исключено, что подобного рода информация поступила к Тито от югославской делегации в Дуино, у которой могло сложиться соответствующее впечатление от разговоров с западными представителями. В исследованных архивных материалах нет сообщений, посылавшихся Йовановичем в Белград. Но обращает на себя внимание одно весьма любопытное обстоятельство. Как сообщалось 22 июня 1945 г. в телеграмме американского посла в Италии Александра Керка заместителю государственного секретаря США Джозефу Грю, генерал Морган по завершении переговоров рассказал, сколь трудно было склонить генерала Йовановича к подписанию соглашения и какими способами этого удалось достигнуть. Причем подробности того, о чем говорил Морган, даже спустя 15 лет госдепартамент США при публикации телеграммы предпочел исключить [39. Р. 849]. Возможно, западная сторона намеренно создавала у Йовановича представление о том, что при дальнейшем затягивании переговоров она предпримет шаги, которые еще больше осложнят ситуацию для югославов. Но пока не будут обнаружены необходимые документы, вряд ли удастся сделать более определенные выводы.

Возникает и вопрос относительно того, с какой целью 19 июня последовало сообщение правительственного телеграфного агентства Югославии ТАНЮГ, в котором публично излагалось югославское требование от 15 июня относительно гражданской власти и говорилось о застое в переговорах, ответственность за который возлагалась на западных союзников, не соглашающихся удовлетворить это требование. Утром следующего дня сообщение ТАНЮГ было опубликовано в югославской печати

стр. 27

[6. S. 97-98]. В одной из предыдущих работ нами высказывалось мнение, что такая публичная акция была призвана оказать нажим на англичан и американцев [40. С. 59]. Но подобная трактовка, пожалуй, лишается оснований ввиду найденных теперь радиограмм Тито от 18 июня. Если, как выясняется, уже тогда югославское руководство решило отступить, то какой смысл имела бы акция нажима в виде сообщения ТАНЮГ 19 июня, а тем более публикация этого сообщения в прессе 20 июня, в тот день, когда как раз подписывалось соглашение в Дуино? В свете упомянутых радиограмм возникает, наоборот, впечатление, не было ли названное сообщение пропагандистским шагом, призванным подготовить население Югославии к последовавшему затем известию о заключении соглашения на условиях, продиктованных западными союзниками. Ведь сообщение ТАНЮГ рисовало картину того, как югославское руководство борется за справедливые требования, которые, однако, беззастенчиво саботируются англо-американцами. В создаваемой таким образом психологической атмосфере официальному Белграду было до известной степени легче сохранить лицо, когда вынужденное подписание соглашения стало фактом.

Наконец, поскольку в первой из рассматривавшихся нами радиограмм от 18 июня Тито, по сути, ставил югославские возможности на переговорах в Дуино в зависимость от позиции Кремля, особое значение приобретает вопрос о том, было ли - и насколько - принятое им через несколько часов решение отступить обусловлено советским фактором. До сих пор нет никаких данных, что 18 июня в Белграде был получен какой-нибудь советский ответ относительно переговоров в Дуино, столь ожидавшийся руководителем Югославии, как нет сведений и о каком-либо ответе Москвы югославам на эту тему даже в последующие дни. Но ясно, что к решению отступить, принятому 18 июня, югославский лидер мог прийти только либо при получении советского сообщения о невозможности добиться того, чего хотели югославы, либо если в тот день советского ответа так и не было, а Тито, потеряв надежду, на основе поступившей к нему информации счел, что дальнейшее ожидание чревато опасностью ухудшения ситуации для югославской стороны. Очевидно также, что даже после того, как 18 июня Тито послал вторую директиву делегации в Дуино, соглашение в таком виде все- таки не было бы заключено, если бы до момента, когда произошло его подписание 20 июня, последовал хоть сколько- нибудь обнадеживающий ответ из Москвы.

В свете сказанного выглядит несколько странным, что на следующий день после подписания соглашения в Дуино Кремль тем не менее выступил перед правительствами Англии и США в поддержку югославских требований, уже перечеркнутых соглашением. 21 июня Сталин направил Черчиллю и Трумэну идентичные послания, в которых заявлялось, что переговоры между югославами и западными союзниками, "как видно, зашли в тупик", и в качестве причины такого положения повторялись те же самые обвинения, что и в сообщении ТАНЮГ от 19 июня. В посланиях говорилось, что "представители Союзного Командования на Средиземном море не хотят считаться даже с минимальными пожеланиями югославов, которым принадлежит заслуга освобождения от немецких захватчиков этой территории, где к тому же преобладает югославское население". Сталин выражал мнение, что "такое положение нельзя считать удовлетворительным". Явно с целью утяжелить обвинения в адрес западных держав он задним числом осудил "тон ультиматума" в британской и американской нотах правительству Югославии от 2 июня и сделанное Александером еще 19 мая и уже упоминавшееся нами выше заявление, в котором действия Тито по занятию Триеста и западной части Венеции-Джулии сравнивались с практикой, присущей фашистской оси. "Все это, - писал советский руководитель, - заставляет меня обратить Ваше внимание на создавшееся положение. Я по-прежнему надеюсь, что в отношении Триеста-Истрии справедливые югославские интересы будут удовлетворены, особенно имея в виду, что в основном вопросе (т.е. о передаче спорной зоны под контроль Александера. - Л.Г .) югославы пошли навстречу союзникам" [11. Т. 1. С. 435-436; Т. 2. С. 267].

стр. 28

Подобно многим другим случаям, касающимся действий Сталина, здесь опять возникают загадки относительно того, как, когда, с учетом какой информации и с какой целью принималось им решение направить такие обращения главам правительств Англии и США. Документальные данные на сей счет тоже пока не удалось обнаружить в соответствующих отечественных архивах то ли из-за действительного их отсутствия там, то ли из-за фактически сохраняющейся недоступности. В самих посланиях, о которых идет речь, бросается в глаза, во-первых, что они выдержаны Сталиным в несравненно более жестком тоне, нежели написанное им Трумэну 8 июня, когда он фактически уклонился от сколько- нибудь существенной поддержки югославских интересов. А во-вторых, что послания, датированные (и отправленные) следующим после заключения соглашения в Дуино днем, составлены так, словно Сталин ничего не знает о соглашении. Сочетанию того и другого может быть двоякое объяснение. Или руководитель СССР на сей раз счел нужным в самом деле предпринять серьезную попытку нажима на западных союзников в пользу Белграда, но выступил с опозданием, по какой-то причине не будучи вовремя информированным, что обращения к Черчиллю и Трумэну потеряли смысл. Или же, наоборот, Сталин считал, что советское выступление в поддержку югославских пожеланий неизбежно натолкнется на отрицательный ответ англичан и американцев, но по тактическим соображениям не хотел реагировать на просьбу Тито отказом, а потому просто прибегнул к игре: потянул время и отправил Трумэну и Черчиллю послания, написанные в решительном стиле, лишь тогда, когда было поздно, делая вид, что ему не известно об уже заключенном соглашении в Дуино, и тем самым вместо заведомой неудачи своего демарша перекладывая, по сути, ответственность на самих югославов, поторопившихся подписать соглашение на западных условиях,

Возможно, в ходе дальнейших изысканий удастся все-таки обнаружить документальные материалы, которые позволят выяснить, какой из этих вариантов ближе к истине. Но если в действительности имел место первый из них, то встает вопрос о том, почему Сталин не был своевременно извещен югославским руководством о принятом еще 18 июня решении отступить.

Что же касается посланий Сталина Черчиллю и Трумэну от 21 июня, то Черчилль в ответе Сталину 24 июня не преминул заметить, что дело уже "счастливо улажено", и не стал обсуждать его по существу, а сослался на возможность "совместно обсудить положение" на готовившейся Потсдамской конференции [11. Т. 1. С. 437]. Трумэн в послании Сталину, полученном в Москве 26 июня, тоже отметил уже заключенное в Дуино соглашение, но, в отличие от британского премьера, счел нужным не уклоняться от ответа по существу проблемы, а, наоборот, еще раз заявил о праве западных союзников устанавливать в своей зоне ту гражданскую администрацию, которую они считают нужной, подобно тому, как это делают югославы в пределах своей зоны. В заключение он, как и Черчилль, указал, что, "если Вы считаете, что существуют какие-либо другие аспекты соглашения, которые следует обсудить, мы будем иметь возможность сделать это при нашей скорой встрече", т.е. на предстоявшей конференции в Потсдаме [11. Т. 2. С. 268-269].

Дальнейшее обсуждение триестского вопроса происходило уже в рамках послевоенного мирного урегулирования.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Kostic U. Oslobodenje Istre, Slovenackog Primorja i Trsta 1945: Ofanziva jugoslovenske 4 armije. Beograd, 1978.

2. Эрман Дж. Большая стратегия: Октябрь 1944-август 1945. М., 1958.

3. Tito-Churchill: Strogo tajno Beograd; Zagreb, 1981.

4. Churchill W.S. The Second World War. London, 1954. Vol. VI.

5. Cox G. The Race for Trieste. London, 1977.

6. Dokumenti о spoljnoj politici Socijalisticke Federativne Republike Jugoslavije. 1945. Beograd, 1984.

стр. 29

7. Pirjevec J. Od prijateljev do sovraznikov: Odnos britanskega tiska do Jugoslavije leta 1945 // Konec druge svetovne vojne v Jugoslaviji (Borec. St. 12). Ljubljana, 1986.

8. Documents on American Foreign Relations. Princeton, 1947. Vol. VII.

9. Troha N. Osvoboditev ali okupacija, narodna osvoboditev ali revolucija - Primorska in Trst v letu 1945 // Slovenija v letu 1945: Zbomik referatov. Ljubljana, 1996.

10. Troha N. Komu Trst: Slovenci in Italijani med dvema drzavama. Ljubljana, 1999.

11. Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Изд. 2- е. М., 1976. Т.1-2.

12. Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1945. Washington, 1968. Vol. IV; Washington, 1967. Vol. V.

13. Public Record Office (Лондон). Foreign Office.

14. Truman H.S. Memoirs. New York, 1955. Vol. I.

15. Ljudska pravica. 1952. 5 IV.

16. Pirjevec J. Jugoslavija 1918-1992: Nastanek, razvoj ter raspad Karadjordjeviceve in Titove Jugoslavije. Koper, 1995.

17. Архив внешней политики Российской Федерации.

18. Arhiv Josipa Broza Tita (Белград), Fond Kabinet Marsala Jugoslavije.

19. Посетители кремлевского кабинета И.В. Сталина: Журналы (тетради) записи лиц, принятых первым генсеком. 1924-1953 гг. // Исторический архив. 1996. N 4.

20. Архив Jyrocлaвиje (Белград). Ф. Едварда Кардельа. Колекциjа "Sabrana dela". Т. 1Х(Х).

21. Российский государственный архив социально- политической истории. Ф. 17. Oп. 128.

22. Централен държавен архив. София.

23. Архив Jyrocnaвиje. Ф. 507. ЦК CKJ.

24. Димитров Г. Дневник (9 март 1933 - 6 февруари 1949). София, 1997.

25. Gibjanskij L. L' Unione Sovietica, la Jugoslavia e Trieste // La crisi di Trieste. Maggio-giugno 1945: Una revisione storiografica (Collana "i Quademi di Qualestoria", 9). Trieste, 1995.

26. Arhiv Republike Slovenije (Любляна). Fond 1277.

27. К вопросу о Триесте // Правда. 1945. 27 V.

28. Борба.

29. Dedijer V. Novi prilozi za biografiju Josipa Broza Tita. Rijeka; Zagreb, 1981. Т. 2.

30. Banac I. With Stalin Against Tito: Cominformist Splits in Yugoslav Communism. Ithaca; London, 1988.

31. Caddis J.L. We Now Know: Rethinking Cold War History. New York; Oxford, 1997.

32. Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.: Документы и материалы. М., 1983. Т. 2.

33. Yugoslavia and the Soviet Union, 1939-1973: A Documentary Survey. London, 1975.

34. Броз Tumo J. Изграднэа нове Jyrocлaвиje. Београд, 1947. Кнь. 1.

35. Секретная советско-югославская переписка 1948 года // Вопросы истории. 1992. N 10. С. 144.

36. Duric Lj. Secanja na ljude i dogadaje. Beograd, 1989.

37. Dilas М. Vlast i pobuna. Beograd, 1991.

38. Писма ЦК КПJ и писма ЦК СКП(б). Београд, 1948.

39. Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. The Conference of Berlin (The Potsdam Conference). 1945. Washington, 1960. Vol. I.

40. Гибианский Л.Я. Сталин и триестское противостояние 1945 г.: за кулисами первого международного кризиса холодной войны // Сталин и холодная война. М., 1998.

Permanent link to this publication: